Солнышко (СИ), стр. 9

Сам Рон получает от Хорька платиновое самопишущее перо – «для заполнения дурацких бумажек». Перо настолько красиво, что в первые дни после Рождества Рон все время вынимает его из бархатного футляра и вертит в руках, чтобы просто посмотреть. С грустью понимает, что у него никогда не было и никогда не будет другой такой стильной, дорогой и красивой вещи. (Если, разумеется, ее не подарит Малфой.) Не думать о деньгах, которых нет, совершенно невозможно – как и о знаменитой белой обезьяне. Увидев в руках у мужа перо, Гермиона вопросительно приподнимает бровь. Рон убирает перо в стол. Не объясняться же, в самом деле! А врать близким он так и не полюбил.

На день рождения лукавый Хорек дарит Рону старинное издание магической «Камасутры» для геев. У Рона от разглядывания движущихся картинок потеют ладони и перехватывает дыхание. И появляется настоятельная потребность немедленно опробовать некоторые позиции в компании Малфоя. А лучше – все по очереди. И некоторые – не по одному разу. Поболтав в кулуарах аврората с экспертами по старинным магическим изданиям, Рон выясняет, что подарок обошелся дарителю в небольшое состояние, вполне сопоставимое с ценой их с Гермионой скромной квартирки. Попытки вернуть книгу весьма предсказуемо натыкаются на стену холодного негодования.

— Тебя не устраивает мой подарок, Уизел? – тянет Малфой.

— Цена его меня не устраивает, — мрачно брякает Рон.

— Не бери в голову! Книжонка много лет валялась, покрываясь пылью, в библиотеке Мэнора. Ужасно обидно. Не богат, видать, славный род Малфоев на мужчин с нетрадиционной ориентацией… Даже стыдно перед историей – сплошная банальность!

Слова, слова, слова… Хорек играет словами, точно жонглер на ярмарке хрустальными шариками, и Рон с грустью понимает, что ему никогда и ни за что на свете не удастся переплюнуть Малфоя в этой игре.

Мысль о том, что и у Малфоя тоже будет день рождения, а, следовательно, проблемой подарка стоит озаботиться заранее, приводит Рона в тихий ужас. Ему совершенно ясно, что еще одной брезгливой гримасы на холеной физиономии любовника он точно не переживет. И дело тут не в деньгах, а в отсутствии вкуса, как однажды заметил Хорек, разглядывая очередные роновские боксеры в клеточку. Несчастные трусы, с точки зрения Рона, вовсе не заслуживали такого пристального внимания. И уж тем более — настолько уничижительных замечаний. Как он успел заметить в спортивной раздевалке, пол-аврората ходило в чем-то похожем: уровень зарплат прививал доблестным защитникам магической Британии страстную любовь к распродажам в маггловских супермаркетах. Помнится, трусы Рон тогда стянул просто с невероятной скоростью и вовсе не потому, что сгорал от безумной страсти…

Но подарок Малфою на распродаже в маггловском супермаркете купить совершенно невозможно. А где его покупать – Уизли был без понятия. Дошло до того, что к маю он даже во сне таскался по дорогим магазинам и крошечным лавочкам Лютного переулка, чтобы проснуться с безнадежным ощущением собственной бездарности и полного краха личной жизни. А потом… Он уже и забыл, какой ласковой порой бывает она, леди Удача.

Хотя сначала, если честно, он думал, что это не происки леди Удачи, а гнусная подстава со стороны леди Судьбы. Потому что в очередное воскресенье его отправили в Прагу. В воскресенье! В Прагу. В то время, как колючий соскучившийся Малфой должен ждать его в квартирке, состоящей, кажется, из одной спальни, Рон Уизли отправляется на семинар по обмену опытом куда-то на другой конец света. Прага Рону активно не понравилась по одной простой причине: там не было Хорька. Если бы можно было пройтись по узким улочкам, чувствуя у своих ребер острый малфоевский локоть, зажать где-нибудь в темном переулке пражского Магического квартала вырывающуюся и сопротивляющуюся малфоевскую тушку, запрокинув голову на площади под знаменитыми пражскими курантами, ощутить на своих губах знакомый поцелуй-укус, Рон, безусловно, простил бы этому городу его существование. Однако… Дни еще были ничего: устроители распланировали семинар так, что не продохнуть. Лекции, полигон, совместные тренировки по магическим и маггловским единоборствам. А вот вечера… Вечерами на сердце Рона нападали кошки. Не благовоспитанные, цивилизованные пражские коты, а жуткие беспризорные зверюги, ошалевшие от голода и одиночества. Они драли на куски душу, точили когти о жалкий комочек сердца, устраивали в животе гонки и издавали пронзительные вопли, не дававшие уснуть. А когда все-таки под утро удавалось провалиться в сон, начинались кошмары, которые никак не удавалось вспомнить после пробуждения. Ни кабаки с восхитительным чешским пивом, ни хваленая «рулька», ни Зелье сна без сновидений не могли заткнуть проклятых котов. Помогало только одно: побег. Примитивный побег в переулки вечерней Праги, в дебри старинных домов и соборов, в зловещие тени Квартала Алхимиков. «Малфой!» — объяснял теням Рон, а они соглашались: «Малфой! Конечно, Малфой!» И становилось чуточку легче. Как будто разделил с кем-то свою самую стыдную тайну, а собеседник просто сказал: «Да ничего такого страшного, держись. Все будет хорошо». Вечерами заодно с Роном были не только тени, но и булыжники пражской мостовой, ложившиеся под ноги, будто дорогие ковры, мосты, клявшиеся соединить несоединимое, и даже флюгера, сочувственно поскрипывавшие под теплым майским ветром. Флюгера в виде драконов. Если и были в Праге какие-то другие флюгера, Рон их не замечал. А драконы… Драконы вообще попадались на каждом шагу: на орнаментах фасада собора, на сливах водосточных труб, на гравюрах «блошиного рынка», под копытами коня статуи Святого Георгия… На старинном серебряном перстне, упавшем в ладонь Рона в крохотной лавчонке Магического квартала, куда он ввалился почти перед самым закрытием.

— Привет, дракон! – шепнул Рон, улыбаясь кольцу в витрине, как старому знакомому. Как старому врагу.

— Это не просто дракон, молодой человек, — проскрипел рядом с ним хозяин лавчонки, седой неопрятный старик, чем-то неуловимо напомнивший Рону одновременно и мистера Филча, и мистера Горбаргаса. Скрипел старик, понятное дело, на своем родном языке, однако заклинание перевода, которое на них навесили сразу после перемещения из Лондона, работало исправно, создавая полную иллюзию неторопливой английской речи.

— Да? – удивился Рон. – А по-моему, просто дракон. Вон: крылья, зубы, хвост, за который он себя зачем-то кусает. Поведение, не спорю, странное. Но драконы… они вообще… странные…

Рону показалось, что уголок драконьего рта дернулся в знакомой ухмылке.

— Это великий алхимический дракон Уроборос, уравновешивающий и объединяющий противоположные начала: высокое и низкое, свет и тьму, воздух и землю. Алхимики обращаются к нему при создании Философского камня… По сути, это начало начал и конец всего, слитые в одном.

«Драко!» — подумал Рон. Никогда бы ему самому не сформулировать лучше.

В последние два дня своего недельного пребывания в Праге Рон испытывал только два основополагающих чувства: он был неизбывно голоден (денег не осталось от слова «совсем») и бесконечно счастлив. Проблема подарка на день рождения Малфоя была решена. Проклятые коты в последний раз мявкнули – и заткнулись в тот момент, когда на ладонь Рона лег тяжелый серебряный перстень с драконом Уроборосом. Чехия. Серебро. Шестнадцатый век.

В воскресенье, заглянув домой лишь на полчаса и чмокнув в нос сонную Гермиону, он рванул к Малфою. От души повалял Хорька по роскошному «сексодрому», каждой порой своего тела впитывая его хриплые стоны, тысячу раз обцеловал созвездие родинок под левой лопаткой, рыча от восторга, искусал родные сухие губы…

— Как-то ты там слегка отощал, Уизел, — задумчиво пробормотал Малфой, водя кончиками пальцев по ходящим ходуном от сбившегося дыхания ребрам Рона.

— Худые живут дольше, — отмахнулся Рон, морщась от щекотки. – Ты вон, тощий, как фестрал, а живучий, гад…

Хорек изобразил вселенскую обиду:

— Ну, спасибо на добром слове!..

Рон, не удержавшись, прижался губами к его плечу. Действительно, фестрал! Свой, родной фестрал… Или все-таки дракон?