Солнышко (СИ), стр. 14

Малфой с сомнением смотрит на довольно узкую койку и голого Рона, потом все-таки снимает мантию, аккуратно вешает ее на спинку стула, так же аккуратно снимает ботинки и носки (Малфой вообще – большой аккуратист), убирает их под кровать и прямо в брюках и рубашке укладывается рядом с Роном. Рон перекатывается на бок (трюк, который до сих пор дается ему с определенным трудом), за плечи притягивает поближе к себе напряженного Хорька, укрывает обоих одеялом.

— Ты чего в одежде улегся? Решил начать стесняться?

— Х-холодно… — стучит зубами Малфой, видимо, наконец разрешив себе не бороться с пожирающей изнутри стужей.

— Ерунда, — шепчет Рон ему в затылок. – Я тебя согрею.

Рон ни секунды не сомневается, что согреет своего Ледяного Дракона. В нем горит солнце, тепла которого хватит, чтобы растопить льды десятка ледниковых периодов. И вечную мерзлоту – в придачу. Для начала будет довольно просто дыхания рядом.

— Дамблдор незадолго до смерти сказал: «Ты не убийца, Драко». А я все-таки…

— А ты все-таки дурак, — заканчивает за него Рон. – Не новость.

— Но я же…

— Заткнись!

Впрочем, Рон отлично понимает, что заткнуть Хорька можно только одним способом: решительно дернуть на себя и запечатать губы поцелуем. Общеизвестно, что одновременно целоваться и говорить довольно затруднительно. А если очень постараться – то и думать одновременно становится практически невозможно. И ничего, что самому Рону этот поцелуй приносит мало приятных ощущений: недолеченные губы саднят, язык будто потерял добрую половину положенной от природы чувствительности, а решительные телодвижения и вовсе даются с трудом. Нет, правда, плевать!

Потому что Малфой вцепляется в него, как потерпевший кораблекрушение в последний обломок корабельной мачты. Потому что холодная кожа Хорька постепенно согревается под пальцами Рона: нужно только вытащить белоснежную рубашку из-за пояса брюк и прижать ладони к ледяной спине. Потом и вовсе избавиться от ненужной рубашки, выдирая с корнем распроклятые пуговицы своими непослушными пальцами. К этому моменту Малфоя опять начинает колотить дрожь, только уже совсем другая – и Рон чувствует это всем своим обнаженным телом.

— Уизел, придурок, что ты делаешь! – выдыхает Малфой прямо ему в губы. – Тебе же нельзя…

— Зато тебе – можно, — улыбается Рон. – Как там, в классике: леди лежит не двигаясь? Хоть раз в жизни побуду леди.

— Ты… — Малфой даже начинает заикаться. — Ты же… никогда… Ты же…

— Подумаешь! – совсем по-малфоевски дергает Рон уголком рта. (С кем поведешься!) – Хочешь сказать, ты ни разу не мечтал о смене позиций?

В точку! Ответ малфоевского тела даже сквозь довольно плотные брюки весьма однозначен и не нуждается в объяснениях: мечтал, да еще как!

— Как ты хочешь, Хорек: сзади или лицом к лицу?

— Сзади, — выдыхает Малфой. Сомнения отброшены, Рубикон перейден, и теперь остановить Хорька может только полноценный «Ступефай».

Через мгновение брюки вместе с трусами летят куда-то в неизвестность, а под животом Рона оказывается подушка. Руки Малфоя словно обретают какую-то собственную беспалочковую магию (с которой при обычных обстоятельствах у Хорька, по правде сказать, не очень). Их явно становится больше положенных от природы нормальному человеку двух штук, потому что, по ощущениям, они везде: гладят, сжимают, царапают, раздвигают, растягивают, дарят обжигающий внутренности жар и мурашки – величиной с луниных мозгошмыгов. А еще губы: влажные, горячие, настойчивые. А еще – язык. Мерлин! Дожив до своих преклонных лет, Рон даже не подозревал, что языком можно творить такое… И очень хорошо, что он лежит, уткнувшись носом в кровать, потому что физиономия у него в этот миг, по всей видимости, даже не красная, а ярко-малиновая. Язык Драко идет вслед за пальцами, лаская, зализывая неприятные ощущения (куда же без них, ёпт!), заставляя, как ни странно, почти умолять о большем.

«Так чувствует себя Малфой, когда я?..» — мелькает и тут же обрывается мысль, потому что Хорек бормочет сквозь зубы:

— Блядь! Смазка!

Несмотря на драматичность момента, Рон, не удержавшись, хихикает. А вот! Такая проза жизни каждый раз с незапланированным сексом. А говорят, романтика, страсть!

— Мазь для массажа, Хорек. Самое то. Заодно потом выступит в роли заживляющего.

— Уизел, заткнись – и наслаждайся жизнью!

Вот всегда так: даже «спасибо» от него не дождешься!

Ага, «наслаждайся жизнью»! Когда впереди, можно сказать, судьбоносный момент лишения невинности. По палате плывет запах мелиссы. Значит, Хорек все-таки решил воспользоваться добрым советом насчет мази…

Ну, точно: решил. Рон тихонечко, чтобы не спугнуть Малфоя, шипит сквозь зубы. Больно! И как-то… странно. Но это ничего. Нужно только перетерпеть. Вряд ли в первый раз Хорек продержится долго.

Хорек держится. Притягивает к себе теснее за талию, кусает шею и плечи, дышит коротко и рвано. Но движется медленно-медленно, точно играет на скрипке что-то тягучее и плавное. Откуда взялись ассоциации со скрипкой – Рон без понятия: он и на скрипичном концерте-то был всего один раз вместе с Гермионой. Но вот почему-то так… И Рон старается дышать в унисон, попадать в малфоевский ритм движениями своих напряженных бедер. И сам не замечает, как исчезает боль. Нет, не то! В сущности, боль никуда не девается, но как-то смазывается, отходит на второй план, уступая место горячим волнам чистейшего наслаждения. Волна за волной, выше, выше! Рон однажды видел океанский шторм, но никогда не думал оказаться в самой его сердцевине.

— Не могу больше! – хрипит Хорек, сбиваясь с медленного на совершенно сумасшедший ритм, и Рон отпускает себя на свободу вместе с последним – девятым – валом, чтобы наконец-то рухнуть на самое дно – и рассыпаться на миллионы брызг.

Потом Хорек сдержанно шипит, ищет свою волшебную палочку (под кроватью), накладывает Очищающие и Заживляющие (щиплет!), еще раз проходится по «пострадавшим местам» заветной мазью, проводит неторопливую и внимательную диагностику общего состояния организма (если не считать задницы, то Рон чувствует себя просто превосходно, хотя и при полном упадке сил) и только после этого позволяет себе снова улечься в постель. Привычно утыкается носом Рону в плечо и мгновенно проваливается в сон, успев только пробормотать что-то, что при очень буйном воображении можно принять за «Солнце…» Впрочем, с воображением у Рона Уизли всегда было все в порядке.

========== Глава 6. Солнце. Очень много солнца ==========

— Скверно выглядишь, Малфой!

— И тебе не чихать, Уизел!

Над Лондоном который месяц висят отвратные дождевые тучи, иногда по забывчивости путающие дождь со снегом. Для Малфоя с его хилым аристократическим организмом такая погода – практически смертный приговор: он начинает болеть, кукситься и выглядит, точно воробей-альбинос, которого некая брезгливая кошка выплюнула, слегка предварительно пожевав.

Вот и сейчас под бледной, какой-то полупрозрачной малфоевской кожей отчетливо проступают голубые венки, волосы поблекли, под глазами наметились шикарные темные круги, а в самих глазах застыла тоска.

— Малфой, тебе бы подлечиться слегка. Что-то ты совсем расклеился.

— Будешь рассказывать штатному зельевару Святого Мунго о пользе лечебных зелий и профилактической госпитализации? Занимайся лучше своим делом, Уизел. Или преступники нынче совсем перевелись?

Нормальный такой разговор. Обычный при их сложных взаимоотношениях.

Только сколько бы Малфой ни хорохорился, Рона не оставляет подозрение, что делает он это из последних сил.

— Тебе бы куда-нибудь в жаркие страны. На песочке недельку-другую пожариться… Мы тут с Гермионой ездили в Египет… Красота! Пляжи, рыбки разноцветные, как в дорогом аквариуме, кораллы всякие…

— Пирамиды… мумии… — ехидно тянет Малфой, видимо, намекая на выигранную семейством Уизли на третьем курсе поездку в Египет, о которой, с легкой руки Рона, в тот год не слышал только глухой, да и то – случайно.