Солнышко (СИ), стр. 13

— А я и…

— Молчи уж! Догадливый… Вот обиделся бы я и действительно свалил из твоей жизни… Что бы ты тогда делал, а?

Рон на минуточку пытается представить последствия собственного идиотизма и зябко вздрагивает. Потом честно признается:

— Пропал…

— То-то же! – ухмыляется Малфой. – Ладно, переворачивайся. Господин Великий Зельевар лично сделает тебе восстанавливающий массаж. Пора приводить твою несчастную спину в порядок.

Руки у Малфоя сильные и неожиданно нежные. Рон понимает, что почему-то никогда до сих пор не задумывался, насколько они нежные. Сила и тепло малфоевских рук, очередная чудодейственная мазь, легкое покалывание магии.

Рон и сам не замечает, как соскальзывает в сон.

Теперь, когда опасность для здоровья пациента миновала и дело явно идет на поправку, Малфой приходит только вечерами. Делает массаж, болтает о всяком-разном, просто сидит рядом, откинув назад голову. Впервые у Рона создается странное впечатление, что Хорек приходит к нему… отдыхать.

Лечащий колдомедик говорит, что такое быстрое выздоровление после столь обширных ожогов даже в магической медицине тянет на самое настоящее чудо, и обещает через недельку-другую выписать Рона домой. А Рон при этой радостной новости почему-то внезапно ощущает волну ледяной тоски, словно у него собираются отнять что-то очень важное, то, без чего ему снова придется учиться дышать.

А однажды вечером Малфой не приходит. Рон крутится на постели, пытается читать «Ежедневный пророк», уговаривает себя не волноваться. За окном стремительно темнеет, и в палату вползают сумерки. Малфой не приходит. Рон вызывает дежурную медиковедьму и спрашивает, не передавал ли господин Малфой каких-нибудь зелий или мазей. Медиковедьма радостно сообщает, что нет, ничего не передавал, потому как с самого обеда отбыл домой.

Целую ночь Рон мается бессонницей, сбивая простыни в холодный влажный ком, не в силах отделаться от какого-то нехорошего предчувствия. Ему безумно хочется отправить Малфою хотя бы коротенькую записочку, но в теперешнем состоянии до больничной совятни добраться не представляется возможным.

Остается надеяться, что наутро все разъяснится.

Наутро – никакого Малфоя. Рон едва сдерживается, чтобы не наложить «Селенцио» на щебечущую в своей излюбленной манере медиковедьмочку с дурацким именем Элизабет. И на колдомедика Бауэра, добрых полчаса распинающегося на тему «Как у нас все хорошо, просто замечательно». До вечера он доживает только на ослином уизлевском упрямстве. И на малфоевских зельях. Почему-то Рону кажется, что зелья, сваренные Малфоем, как-то по-особенному действуют на его организм: более мягко и глубоко.

Поздно вечером, когда даже самая последняя надежда испаряется с громким пшиком, дверь палаты открывается, пропуская Малфоя. Рону немедленно хочется сделать сразу две взаимоисключающих вещи: убить скотину с особой жестокостью и зацеловать до потери сознания. Малфой подозрительно молчит. Садится рядом, смотрит куда-то в пол.

— Малфой? – решается все же спросить Рон.

— Сейчас, — отрешенно кивает Хорек. – Сейчас будет массаж. Извини.

Рону хочется сказать Малфою все, что он думает и по поводу его исчезновения, и по поводу массажа, но почему-то кажется, что Хорек просто не услышит. Пожалуй, еще никогда Рону не доводилось видеть своего любовника в таком жутком состоянии, даже тогда, в Хогвартсе.

— Хорошо, Малфой, — покорно кивает Рон. – Как скажешь.

Снимает больничную рубаху и переворачивается на живот.

Руки Малфоя, когда он наконец касается спины Рона, заметно дрожат, и пахнущая мелиссой мазь ничуть не помогает расслабиться. Нет никакой магии, даже техника слегка прихрамывает, точно Хорьку вдруг отчего-то резко отшибло тактильную память.

— Что с тобой, Малфой?

Рон совершенно уверен, что тот не ответит. Малфой не слишком-то любит прямые вопросы. Но Хорек отвечает — будничным, странно-отрешенным голосом:

— Я вчера, Рыжий, человека убил.

Рон вздрагивает.

— Врешь!

— Нет, не вру. Лежи тихо, а то мазь не подействует.

Рон хочет сказать, что под такие, с позволения сказать, разговорчики, никакая мазь точно не подействует, но молчит. Похоже, Малфою сейчас просто необходимо выговориться. А значит, Рон будет слушать.

— У меня был пациент… — начинает Малфой таким тоном, каким когда-то мама начинала рассказывать на ночь сказку: «Жили-были… в некотором царстве, в некотором государстве…» Что-то подсказывает Рону, что сказочка Малфоя из тех, после которых до утра снятся кошмары.

— У меня был пациент… Безнадежная наследственная болезнь, спровоцированная темномагическим проклятием, развивающаяся по прогрессирующей схеме… Первым проклятым был его прадед: дожил до семидесяти пяти. Дед дотянул только до пятидесяти шести. Отец умер в сорок восемь. Моему пациенту – сорок два, и вот уже четыре года мы тянем его на моих экспериментальных зельях. А недавно симптомы обнаружились у его сына. У него, представь, сын. В Хогвартсе учится… учился, — поправляется Малфой, и у Рона нехорошо сжимается сердце. Страшно, когда умирает человек. Любой. (Гарри вон – даже Темного Лорда перед тем, как грохнуть, исхитрился пожалеть. Правда, на то он и Гарри чертов Поттер.) Но когда умирают дети… В нас словно ломается что-то. Умирающие дети – это так… неправильно… — На пятом курсе.

Малфой продолжает машинально водить ладонями по спине Рона, но мыслями где-то совсем не здесь, в своем персональном аду, и кожа на месте его прикосновений покрывается мурашками.

— А у сына все рвануло на страшной скорости. Никто не ожидал… Короче, еще вчера казалось: парень весел и здоров, охмуряет девушек и играет в квиддич, а сегодня лежит в лазарете у мадам Помфри и дышит с трудом. И никакая предупредительная терапия его уже не берет… В том самом больничном крыле, Рыжий… Ты помнишь?

Рон кивает в скрещенные подо лбом руки. Неважно, увидит Малфой этот кивок или нет. Он помнит.

— Родители валяются в ногах у главного колдомедика Мунго. Собирают консилиум. Так как мальчика трогать с места нельзя, всем скопом едут в Хог. Выносят вердикт: неизлечимо. Осталась неделя. Без вариантов. Мать в обмороке. Отец… Я думал, он сам на себя прямо там руки наложит… А потом он произносит: «Мистер Малфой». Понимаешь, мы как-то говорили о том, что у меня в разработках есть зелье. Ну… Экспериментальное, как ты понимаешь… Как раз для таких безнадежных случаев. Стирает магию из организма и запускает все процессы по новой. Теория – класс. На людях, разумеется, никто опробовать не рискнул.

— Ты сказал… — тихо шепчет Рон.

— Я сказал «нет». Что я, псих, использовать на ребенке такую разрушительную штуку?

— Но ребенок умирал… — еще тише подсказывает Рон.

— Отец… Его отец подписал бумаги об отказе от претензий в случае… неудачи. И начальство сказало: «Не ломайтесь, господин Малфой».

— А потом? – Рон уже не слышит сам себя. Но Малфой слышит.

— А потом он умер.

— Зелье не сработало?

— Сработало. Сердце не выдержало. Нагрузка же… чтоб ее…

Малфой убирает руки со спины Рона, и в воздухе виснет молчание. Рону не надо даже смотреть в лицо Хорька. Он и без того прекрасно знает, что сейчас там увидит. И Малфой ему этого не простит. Малфой… вот странно, учитывая историю их взаимоотношений! Малфой… он… гордый.

— Но ты же не виноват…

— А кто? – шипит Хорек. – У него была еще неделя жизни. Хорошей, плохой – не важно! А тут… Из-за моего гребаного зелья!

Тишина. Очень много тишины. В этот момент Рону кажется: он отдал бы все, что угодно, только бы услышать всхлипывания. Но Малфои, разумеется, не плачут. Во всяком случае, этот конкретный Малфой наверняка ни разу после войны не позволил себе такую слабость, как слезы.

Рон осторожно поворачивает голову. Так и есть: Хорек скрючился на стуле, обхватив себя руками за плечи, и пытается сдержать дрожь. Судя по всему, получается у него плохо.

— Малфой! – Рон дергает за край целительской мантии. – Иди сюда, ко мне, под одеяло. Здесь тепло.