Солнышко (СИ), стр. 12

Попробуй тут не перенапрягаться, когда первой в палату рыжим вихрем врывается мама! Слезы, льющиеся почти что водопадом по щекам Молли Уизли, самое веское доказательство того, что Рон выглядит значительно хуже, чем себя чувствует. От того, чтобы задушить свою кровиночку в объятиях (вероятно, с вполне реальным летальным исходом), мамулю удерживает только суровый взгляд дежурной медиковедьмочки. А от того, чтобы зажалеть до смерти – появление Малфоя.

— Здравствуйте, миссис Уизли.

При виде Хорька брови Молли потрясенно ползут вверх (кто сказал, что разнообразные манипуляции с бровями — прерогатива исключительно слизеринцев?):

— Что ОН тут делает, Ронни?

Рон улыбается, хотя ему совсем не смешно.

— Он меня лечит, мама.

— Но… он же – бывший Пожиратель! Ему бы в Азкабане сидеть, а не людей лечить!

— Мама!

— Нет, я сейчас пойду к Главному колдомедику! Это какой-то беспредел!

— Мама! Без мистера Малфоя я бы просто умер.

— Какая ерунда, Ронни! Уверена, что без него ты бы поправился значительно быстрее! Надо написать Кингсли, что у них тут творится!

Рон даже приподнимается на постели:

— Мама! – ему кажется, что от этого отчаянного крика, загнанного в хрип, у него что-то обрывается внутри, и он снова без сил валится на подушки бесчувственной колодой. Сквозь облако ваты до него доносится:

— Миссис Уизли, я попрошу вас покинуть палату!

— Ронни, мальчик мой!

— Миссис Уизли, ему противопоказаны потрясения. Он еще очень слаб…

Голос Малфоя журчит спокойно, монотонно, словно лесной ручеек. А Рон почему-то отчетливо представляет, как малфоевские пальцы бешено стискивают лежащую в кармане волшебную палочку. Чертовски сильные малфоевские пальцы, которые умеют так нежно втирать целительную мазь в искореженное тело.

Рон очень любит свою маму, но иногда, вот как сегодня, ему хочется приложить ее «Авадой». Ненадолго. В профилактических целях. Это не значит, что он мерзавец. Просто… устал.

Вопли Молли становятся все тише и наконец полностью исчезают где-то за дверью. Через несколько минут в палату входит Малфой и одним небрежным движением руки отпускает бессмысленно суетящуюся вокруг Рона медиковедьмочку.

— Ушла?

— Ушла… Знаешь, не хочу никого обидеть, Уизел, но я думал, только у меня глобальные проблемы с предками…

— Ну… мои, во всяком случае, в Азкабане не сидели…

— Сядут, — убежденно говорит Малфой, водя палочкой над неподвижным телом Рона. Иногда Рону кажется, что диагностические чары Хорек может накладывать, даже слегка посапывая во сне. Даже без палочки. – Вот убьет твоя мамаша мерзкого Пожирателя, мешающего выздоровлению ее сынули – и сядет. Надолго. Никакие былые заслуги не помогут.

— Не убьет, — улыбается Рон. – Я на нее завтра Гермиону натравлю. Мама, знаешь, как ее боится?

— Грейнджер настолько сурова?

— А то! Ее даже студенты в Университете магии боятся. Хуже Снейпа!

Закончивший с диагностикой Малфой машинально трет нос.

— Верю. Она и в Хоге была…

Рон хрюкает, вспомнив маховик времени и несостоявшуюся казнь гиппогрифа Клювокрыла.

— Ты не больно-то хрюкай! – ворчит Малфой. – Тебя еще лечить и лечить… Расхрюкался тут!

Рон внезапно вспоминает, что расхрюкался он и в самом деле рановато. Смешного, по правде сказать, между ним и Малфоем осталось не слишком много.

— Малфой! Ты обещал серьезный разговор…

— Не сегодня, Уизел. Хватит с тебя нынче страстей.

И так еще неделю.

На следующий день в больницу приходит Гермиона. Жена не рыдает, ведет себя более, чем адекватно. (Особенно на фоне матушкиного визита.) И обещает приструнить Молли по поводу Малфоя.

Следующий день принадлежит отцу. Он сдержан и немногословен. Рассказывает несколько баек из жизни Министерства и выражает надежду, что сын скоро поправится. Никаких бурных страстей, хвала Мерлину, здесь не предвидится.

Визит Джорджа и Билла малфоевскими хлопотами удается совместить. (Рон сильно подозревает, что даже родственников иногда становится слишком много.) Немногословность Билла слегка уравновешивает нервную взвинченность Джорджа и его беспрерывные шутки, становящиеся с годами все более мрачными. («Ну вот, малютка Ронни теперь окончательно наш человек! Билли оборотень морду подправил, у меня – ухо долой, а Ронни – пятнистый, как леопард!» Рона передергивает.)

(А у Малфоя по всему телу – тоненькая сеточка шрамов от той давней «Сектумсемпры»… Ничего, прорвемся).

Потом наступает черед Джинни. Невероятно оптимистичная и в очередной раз глубокобеременная сестренка врывается с букетом темно-бордовых роз и целой коробкой шоколадных лягушек, болтает ни о чем, целует в лоб и исчезает, точно маленький круглый золотистый торнадо.

Гарри появляется внезапно после окончания чемпионата мира по квиддичу, проходившему в Бразилии. И хотя Поттер не подходит под категорию «родственники», его пускают. Поскольку сборная магической Британии исхитрилась продуть в самом финале команде Филиппин (их ловец неожиданно оказался быстрее самого Поттера), в глазах у друга плещется вселенская тоска, не имеющая к проблемам Рона никакого отношения. Наверное, это справедливо. В конце концов, мир не может остановить свое вращение из-за того, что некий Рональд Уизли едва не откинул копыта. Гарри интересуется не надо ли чего, и, получив отрицательный ответ, вздыхает с облегчением. Похоже, он так и не научился любить свою славу. Сидит долго, ностальгически вспоминает детство и, уходя, обещает вскоре заглянуть еще раз. Рон в это верит слабо. Герой нужен всем.

Приходит Кингсли. Сулит какой-то орден «за храбрость». («За живучесть», — грустно думает Рон.)

Забегают приятели из аврората. Вспоминают погибших и хлопают Рона по плечу. Рон морщится. Тело еще недостаточно пришло в себя для таких вот экстремальных проявлений дружеских чувств, но чего не сделаешь во имя мужского братства!

Все это время Рон потихонечку учится самостоятельно садиться в постели. Потом, цепляясь за стенки и спинки стульев, доползает до туалета. Короче, выздоравливает на полную катушку. Одного он по-прежнему трусливо избегает: зеркала. Просто раз и навсегда завешивает его полотенцем. Видимо, существует на свете правда, к восприятию которой Рон еще не готов. Хорошо, что бреющее заклятье отработано почти до автоматизма. А еще хорошо, что, несмотря на физические проблемы, с магией по-прежнему все в порядке.

Не в порядке только с Малфоем. У него находится тысяча и одна отговорка, чтобы не возвращаться к интересующей Рона теме.

— Малфой!

— Не сейчас, Уизел. У меня новое зелье в работе.

— Малфой!

— Убегаю по делам. Буду только вечером.

Вечером:

— Малфой!!!

— Спи, Уизел… Время позднее.

На следующий день Рон, наконец, взрывается, как котел Невилла Лонгботтома.

— Хорек!

— Ты ведь не отстанешь, Уизел?

Малфой занят своими повседневными делами: бормочет диагностические заклинания, проверяет тонус мышц, согревает в ладонях перед нанесением очередную порцию мази. А Рону хочется кричать от его непробиваемого спокойствия. И он кричит. То есть это ему кажется, что кричит. Потому что голосовые связки восстанавливаются хуже всего, и в распоряжении Рона до сих пор только два регистра: шепот и хрип. Шептать надоело. Поэтому – хрип.

— Твою мать, Хорек! Ты должен был мне сказать!

Выяснять отношения с Хорьком можно бесконечно.

В обычных обстоятельствах это заканчивается сумасшедшим сексом, но на секс у Рона нынче совершенно не остается никаких сил. Даже, если честно, на поцелуи. (Что-то там не так с чувствительностью на только что восстановленных губах.)

Заканчиваются кровавые разборки тем, что Малфой просто сидит рядом, устало перебирает пальцы правой руки своего любовника, беззлобно ворчит:

— Придурок ты, Уизел! Такой придурок… Зря я что ли конверты твоим подарком запечатывал? Думал, догадаешься.

Рону становится неловко. Умеет все-таки Хорек вывернуть любую ситуацию так, что виноватым, в конце концов, окажется именно Рон.