Стригой (СИ), стр. 8

***

Исгерд на самом деле не спал всю ночь, но был совершенно спокоен и уверен в том, что призрак не явится: не сегодня, наверняка даже и не завтра, но позже — обязательно. Этот одинокий дом, затерянный среди степи, — его билет в жизнь, жила, подкрепляющая силы и не дающая ему умереть. Именно поэтому он не убил ни ребенка, ни его мать — не так уж и глуп, чтобы собственноручно лишить себя пищи, следовательно, и жизни тоже. Облюбовал себе пару людей и питался ими совсем по чуть-чуть, ровно так, чтобы утолить призрачный голод, сводящий с ума и заставивший покинуть могилу в поисках пищи.

Нет, его он не боялся. Имел дело с подобными существами, хоть и охотился на вампиров. Только бы выждать момент, заманить его в ловушку и изгнать навсегда, чтобы выполнить свою часть сделки, чтобы совесть очистить. Он был принципиальным охотником и человеком.

Светало. Облака на востоке из серых медленно перекрашивались в желто-алые, и покрытая утренней росой степь постепенно оживала. Где-то высоко перекатывались жаворонки. Пока что он охранял дом, расслабленно сидя на крыльце.

А как станет совсем светло — займется телегой, запряжет быка, а потом каким-то чудом погрузит перевязанного мерина, чтобы не лишиться последнего шанса ездить верхом и не отбивать ноги по бесконечным трактам и большакам. Вылечит его, распрощается с Импи и снова уйдет, чтобы больше никогда не вернуться. Чтобы жить дальше, подобно дворовой шавке быть на поводу у копейки, которая кричи как необходима для выживания. На поводу у копейки, от которой зависит, поест ли он или нет. Выживет ли его сестра, которой нужно платить за комнату в городском домике на окраине. От которой вообще все зависит. Как и всю его проклятую жизнь, эти осточертевшие тридцать и один год.

Импи вышла до того, как солнце поднялось.

— Одна живешь? — задал некоторое время напрашивающийся вопрос охотник.

— Одна, — подтвердила девушка, оправляя складки длинной юбки.

— Даешь, — ухмыльнулся Исгерд. — Одна на дому и хозяйстве, да еще и с ребенком. Неужто и родила сама? Тут повитуху с огнем не сыщешь.

Солнце, наконец, показалось, заливая светом утреннюю степь, перекошенный дом с выбитой дверью, подпертый многочисленными рейками, и заросшее щетиной лицо уставшего, но спокойного мужчины, вычерчивающего носком старого, потрепанного временем и дорогами сапога полосы на земле. Еще — бледное лицо Импи с заплаканными, все еще красными глазами. За домом промычала корова.

— Ну, не то чтобы сама… — призналась девушка. — Я в тот день вышла в лес на рассвете, за ягодами, значит. И началось… Если бы не тот мужчина, — сам Бог послал! — и я, и девчушка умерли бы. Да никто б и не всплакнул.

— Мужчина? — удивился Исгерд.

— Ага. Травник, как я поняла. Молодой совсем, добрый. Он мне просто так помог, а потом и до дома дотащил, прямо на руках, всю дорогу!

— Травник? — охотник чувствовал, что, кажется бледнеет.

— Травник, я ж говорю. Рыжий, волосы у него — ну точно пламя от костра! А глаза, ох, какие у него глаза, Боже ж мой! Синие-синие… Как море. Говорят, оно тоже синее-синее, бездонное.

Но больше охотник не слушал. Теперь точно знал, что стал бледный, как полотно, с трудом подавил дрожь в и без того странном, тихом, хриплом голосе.

— У меня еще дела, — сдавленно бросил он. — Мерин все еще там.

Дела-то он закончил. И мерина домой к вечеру все-таки вернул.

Только стригой из головы не выходил. До самых сумерек.

А потом начались ночные кошмары…

Комментарий к Глава третья: “Что-то начинается”.

* Крикса, она же ночница - злой славянский дух, женщина в черном, призрак, что всячески досаждает младенцам и их матерям.

** Брукса - вампир-женщина. Днем - привлекательнейшая и очаровательная особа, что любит детишек ну до безумия. Но это днем. Ибо под покровом ночи она этих самых детишек, того, уплетает.

========== Глава четвертая: “Ночные кошмары”. ==========

Этот летний день выдался поистине жарким.

С рассвета и до самого заката солнце невыносимо палило, выжигая траву и высушивая землю, что и без того пошла трещинами. И спасения от жары не было. Ни в доме, ни в тени; даже озера поблизости не было, лишь родник — и тот в лесу, довольно далеко от дома.

Горизонт был размытым. Воздух над почвой дрожал, как над раскаленной сковородой, и птицы так заливисто, как с утра, уже не пели. И огород поник, листья болезненно опустились. Пекло невыносимо.

Исгерд был крайне огорчен тем, что с тела нельзя содрать одежду вместе с кожей, но, думалось ему, что даже будь он чистеньким беленьким скелетом, сияющим отполированными костями, ему все равно было бы жарко. Одно радовало — щетину он все-таки сбрил, так что теперь она хотя бы не чесалась. Да и смотреть на себя страшно было: заглянешь в ушат с водой, а на тебя то ли упырь после недельной пьянки смотрит, то ли кикимора болотная, измазавшая морду в трясине. Нечто такое, что заставило выкроить время и избавиться от извечной проблемы на несколько дней.

О призраке охотник на самом деле думал много и напряженно и чем больше обмозговывал проблему, тем больше убеждался в том, что убить скотину ну никак не выйдет. Он ведь не знает, где могила неприкаянного, в которой покоится давно разложившееся тело. На многие версты ни жальника, ни склепа. Ни даже кургана. А если б и был, то не факт, что дух явился именно оттуда. Он мог преодолеть тысячи верст, пройти десятки городов и деревень, а потом облюбовать несчастный домишко на пустыре и прицепиться к нему, как клещ к уху дворового пса — прочно, черта с два отцепишь, пока не вырвешь, пока не отдерешь цепкие лапки и не сожжешь на лезвии ножа. И призрака по-хорошему нужно было искоренить точно таким же образом: попросту спалить кости, да разве теперь найдешь тело, когда дух потерял свой истинный облик? Когда стал патлатым чудовищем, становящимся мутным облаком? Нет. Но прогнать — запросто. Он умел. Он знал, что это такое. Жизнь заставила узнать.

Так что теперь он наверняка знал, что следует дождаться ночи, позволить призраку проникнуть в дом и начать подпитываться, а потом схватить. Начертить солевой незаконченный круг, позволить пройти и чуть позднее, когда дух почувствует себя уверенно, в безопасности, закончить круг и заговорить неприкаянного. Изгнать и дать инструкции Импи: обвешать дверь и окна травами, зверобоем, к примеру, он доступен. Держать при кровати железо, вроде кочерги или лома, и не расставаться со святой водой. Тогда наверняка будет безопасно. Да и мал шанс, что дух вернется после заговора.

А еще охотник думал об Импи. Не как о женщине, а вообще — думал. И сожалел.

Он — цепной пес. Не имеет права иметь семью и подвергать ее опасности, лица которой он никогда не сможет забыть, даже если спрячется где-нибудь далеко, потому что люди, подобные ему, тянут к себе всяческое дерьмо, как магнит. Как огромный магнит, брошенный на стол, по которому бродят вампиры, призраки, сборщики налогов, голод, нужда. Остановишься на месте — погибнешь. И если не от лап и клыков кровожадных тварей, то наверняка от банального голода — где-нибудь в вонючей колее с застоявшейся водой, свернувшись тощим калачиком с обтянутыми кожей ребрами. Он на самом деле мечтал о семье, но так, чтобы никто и никогда не додумался, почему его лицо стало таким печальным от мыслей о несбыточной надежде. Порой, Исгерд, вымокший до нитки, скрипящий зубами от злости, чувствующий тошноту и головокружение, потому что не ел пару суток, сидел под ветвистым деревом среди мрачного леса один, в темноте, шмыгал носом, уже и не обращал внимания на капли, текущие с волос на глаза, губы, шею, и просто думал о том, что не будь он охотником, то сейчас лежал бы в теплой постели, вдыхая аромат пушистых волос молоденькой жены. Что не подыхал бы от голода, а вылез из постели и опрокинул кружку молока, зажевав куском свежего, ароматного хлеба. Не кидался бы за вшивой копейкой, а вел домашнее хозяйство.

Встал бы с рассветом, плотнее накрыв жену одеялом, вышел бы во двор, чтобы стреножить сильную кобылу и пустить в поле, а потом дела, дела, дела… Только такие, где никто не пытается убить. Или даже покалечить. Где не нужно скакать от одного кладбища к другому, не разорять могилы и не вбивать осиновые колья, чувствовать на спине мертвый, безумный от жажды взгляд кровопийцы. Нет. Он хотел жить спокойной жизнью.