Стригой (СИ), стр. 52

Такое происходило с приговоренными.

Когда-то, еще несколько лет назад, охотник попал в темницу. Ему тогда всего двадцать пять было. Правда, очутился в месте заточения он не потому, что нарушил закон, а потому, что пересекся со старым знакомым, который был тюремным надзирателем. И хотя гражданских в темные и сырые коридоры, кишащие крысами и тараканами, не пускали, тайный визит на несколько дней все-таки состоялся.

И охотник, тогда еще не столь опытный и повидавший свет, на протяжении четырех дней наблюдал за тем, что происходило с приговоренным к казни через повешение человеком. Это был сухопарый мужчина лет пятидесяти. Приговорили за убийство, правда, короткую прогулку до шибеницы отсрочили на пять дней. Дали какую-то смутную надежду на оправдание, и чем больше часов пролетало за решеткой, без вестей, тем больше узник походил на живой труп. Он не спал, не ел. Часто ходил взад-вперед по крохотной камере, часто — забирался с ногами на нары, обхватывал колени и качался. Туда-сюда. Как маятник на огромных старых часах.

Часто бредил, с ужасом смотрел куда-то сквозь толщу холодного и сырого камня, и несколько раз, теряя над собой контроль, кидался на решетки, колотил их руками и страшно, точно в предсмертной агонии, кричал, что стены давят его. Что он хочет жить, ведь дома его ждет больная слабая жена. Тогда надзиратель, с трудом выползая из-за стола, поддерживая руками жирное пузо, лениво переставляя короткие ноги, с дубинкой в руках заходил в камеру и охаживал узника до тех пор, пока тот не падал на пол и не начинал выть от боли. Он успокаивался быстро. Только потом еще долго неподвижно лежал на жестких нарах, а его плечи дрожали от сухих рыданий. От панического страха и ощущения, как незримая петля сдавливает горло.

Точно так же чувствовал себя и стригой, с одним лишь исключением: пока что держался. Но Исгерд был абсолютно уверен, что он так же начнет задыхаться от подступающих слез и страха, как только останется в комнате один.

Накрыл нечеловечески-горячую руку, что покоилась на его бедре, ладонью, чуть сжимая. Бланкар сглотнул. Все так же сидел, откинув на спинку голову, закрыв глубокие синие глаза, горящие на сверхъестественной белизне красивого лица, такого безрадостного и убитого сейчас.

— Почему ты такой горячий? — попробовал сменить тему охотник. — Я никогда с таким не сталкивался.

Вергилий молча перевел руку мужчины себе на грудь, налево, туда, где билось сердце каждого человека. А через несколько секунд — вправо, чуть ниже. Под ладонью отчетливо чувствовались мерные, глубокие удары. Как подводные глухие толчки. Исгерд не нашел слов, чтобы передать свое ошеломление.

— Их два. Кровь циркулирует гораздо быстрее, ровно как и процессы в целом. Отсюда и повышенная температура. Отсюда и регенерация. Нас мало осталось. Через пару дней станет еще меньше.

— Успокойся…

— Да ладно, Герд. Я не тешу себя надеждами. Без толку.

Повисла долгая, напряженная тишина. Вампир так и не отпустил исгердовской руки, искал в ней спокойствие. Комнату наполнял приятный аромат горящих хвойных поленьев, плавящейся смолы. Охотник, не скрываясь, смотрел на лицо травника. Огонь накладывал на болезненную бледность оранжево-красные тона, играл в блестящих волосах, в сапфировом кулоне-капельке на худой груди. Его по-девичьи длинные и пушистые ресницы дрожали. Однако он и отдаленно не был похож на представителя нежного пола. Просто красивый, с утонченными чертами лица, рыжеволосый мужчина. Некогда острый на язык и харизматичный, таивший тысячи тайн. И сейчас: размазанный по стене, уничтоженный и полностью открывшийся. Для него открывшийся.

Они были практически одного роста, сидели на равном уровне, прижавшись друг к другу боком. Охотник было потянулся к его лицу, но, сдавленно охнув, вернулся на место, чем вызвал мягкую вампирскую улыбку. Нет, все-таки так издеваться над ребрами не стоило… Однако рыжеволосый распахнул веки и повернулся сам, сжимая руку и целуя в уголок губ.

— Пойдем спать. Как там у вас говорят? Утро вечера мудренее?

— Вроде того, — согласился мужчина и поднялся за Бланкаром.

Легли вместе, правда, целомудренно, не касаясь друг друга.

Да только ни тот, ни другой за ночь так и не сомкнули глаз.

***

Утро выдалось хмурым, но безветренным. На улицах было оживленно и многолюдно, сотни жителей продолжали свое бессмысленное существование, киша на мощеных дорогах, точно мухи над падалью.

Смысла лежать в постели и сверлить глазами потолок не было. Сидеть дома под гнетом четырех стен — тоже, так что в вопросе бесцельного хождения по позднеосеннему Арону мнения сошлись, а ребра Исгерда вроде как не стали болеть сильнее, чем вчера, так что еще за несколько часов до полудня они покинули дом с намерением просто быстрее пережить очередной день.

Вампир — в неизменно перфекционистском обличии, что не терпело неопрятности, дисгармонии. Черный плотный плащ, начищенные высокие сапоги, белые перчатки и пылающий на аспидном фоне огонь собранных в хвост волос. Исгерд — черный, как грозовая туча, побледневший кожей в последнее время, чисто выбритый и осанистый, очень высокий, но тем не менее несколько ниже Вергилия. Кареглазый, темноволосый, прихрамывающий, с оружием, без которого он, казалось, вообще из дома не выходил. Стригой уговаривал не нести на ослабленном теле тяжелую экипировку. Мужчина, соглашаясь, выложил целую треть.

Сегодня Бланкар мог даже не надевать капюшон, в пасмурном свете на землю не ложились тени, и он мог чувствовать себя обыкновенным человеком, беззаботно стучать каблуками сапог по мощеным камнем дорогам и наслаждаться окружающим спокойствием. Они просто бродили по Арону, не останавливаясь в трактирах или, тем паче, борделях, стороной обошли эшафот, выбирали те места, где можно без труда потеряться из виду, слиться с толпой. Однако рост и примечательная внешность все-таки обращали на себя внимание.

Смотрели почти всегда снизу вверх, испытывая неприятное ощущение опасности. Аура вокруг охотника и вампира стояла такая, что тревога и внутреннее волнение передавались окружающим, и те, в свою очередь, старались обходить стороной этот мрачный парный сгусток, чеканно вышагивающий в разномастном потоке копошащихся людей. Иногда они, непременно по случайности, касались друг друга плечом. Но ровно настолько, чтобы ни единая душа не прознала больше, чем то можно не скрывать.

Улицы петляли, уходили в тупики и наоборот — разветвлялись на несколько новых дорог, но так или иначе вели к тому злополучному поместью, которое разрушило стригоевскую жизнь. И хотя Вергилию не хотелось даже приближаться к мрачному зданию, овеянному дурной славой и воспоминаниями, что отзывались болью, вида он не подал и так же безучастно вышагивал вперед, пока его не остановил Исгерд.

Немного солгав, сказал, что ребра снова здорово разболелись. Он и сам не хотел приближаться к этому месту. Более того, принципиально не смотрел на него, а краем глаза наблюдал за вампиром, с лица которого, пусть и практически не выражающего ничего, не сходила скорбь. Он не говорил этого вслух, но охотник знал, что травник не хочет покидать этот мир по одной причине, которая сейчас сидит рядом.

Наверное, солнце было примерно в зените над богатым городом-игрушкой. Благо, тучи не пропускали назойливых лучей, из-за которых из обзора мужчины скрылось бы бледное лицо. Солнце было примерно в зените, они только-только хотели подняться и развернуться, как Герда прострелило.

— Господин Бранн, это Вы! — неверяще-счастливо гаркнул один из стражей поместья, шныряющий по улицам, и подлетел к скамье. — Мы Вас которые сутки по городу ищем! Как так-то, избавили хозяина от проклятия и пропали, не забрав награды? Господин Сигват очень хочет Вас видеть! Пойдемте!

Стригой едва повернулся к мужчине и беззвучно выдал «ступай». На читающийся во взгляде вопрос «а как же ты?» сказал уже в голос:

— Порядок. Иди, буду ждать здесь.

Охотник нехотя поднялся и последовал за стражником, несколько раз обернувшись назад. Вергилий, все так же отрешенно сидя на скамье и откинувшись на спинку, безучастно смотрел вдаль. И от этого сжималось сердце.