Стригой (СИ), стр. 44
Сердце стучало так, что готово было выскочить из горла. Губы пересохли. Но в охотничий раж он вошел полностью и бесповоротно.
Что-то вело, не слушая возражений вело вперед, переставляя ноги, помогая рукам увереннее сжимать цепь, чтобы та и не думала звенеть.
«Давай же, давай…»
Выстрел, словно на автопилоте. Не думая, не набрасывая варианты, без расчетов и сложных траекторий. Просто так. Рефлекторно. И безотказно. Рев вампира взорвал воздух. Время!
И так же безотказно руки перезаряжают арбалет, вскидывают, безошибочно наводят на одну-единственную, беспроигрышную точку, точку, что положит конец этому монстру, который…
Который исчез. И волосы на затылке Исгерда встают дыбом, наверное, белеют за мгновения, потому что шеей он чувствует вампирское дыхание.
— Нашел, — валашский прямо на ухо.
И титанической силы удар вышибает опору из-под ног, швыряет на лестницу, на тридцать шесть проклятых ступеней, которые чувствуют многострадальные, едва выдерживающие ребра. Два из них, кажется, ломаются. Судя по темноте в глазах и острой боли в корпусе, так и есть.
«Бывало и хуже, Герд, бывало и хуже!»
Конечно, бывало. Взять ту же сломанную ногу, из-за которой он будет хромать, пусть и не так заметно, всю свою жизнь. И неведомая сила дает еще одну лошадиную дозу адреналина, которая с завидной скоростью поднимает на ноги, дает прыти, мощности для молниеносного удара серебряной цепью, которая тут же сжимает вампира в холодные, благородно-презрительные объятия искренней ненависти и злобы.
Исгерд смотрит на чудовище лишь секунду. Не более того. На это огромное, в сажень ростом (248 см) и не менее чем в полтора центнера мышечной массы чудовище, серокожее, нескладное, похожее на мутанта существо с гладким мощным черепом, острыми ушами, диким взглядом кошачьих глаз и оскалом в сотню бритвенно-острых клыков. С непропорционально маленькими при такой комплекции крыльями, которые едва ли поднимут монстра в воздух. С непомерно огромными руками, увенчанными тупыми когтями, которыми, как успел непроизвольно отметить Герд, без труда можно разорвать грудную клетку. Да что там, пополам раскроить.
Цепь лопнула, не выдержав и трех секунд. Взорвалась сотнями сверкающих в свете редких факелов звеньев, рассыпалась по полу и смолкла. Ровно так же, как и, казалось, остановилось сердце охотника. Он даже не успел выхватить из-за голенища тяжелый, матово-поблескивающий кол. От удара в живот пролетел несколько метров, задыхаясь, в голос крича от боли, и остался лежать посреди зала.
И эти зеркала, эти чертовы десятки огромных зеркал отражали его проигрыш, его слабость и беспомощность. Его провал. Исгерда Бранна, охотника в четвертом поколении, что слеп от боли, лежал, согнувшись в три погибели, и даже не пытался сдержать слез, что непроизвольно брызнули из глаз. Он поражался тому, что вообще еще дышит. Знал, что недолго ему осталось. Даже арбалет не поможет — остался метрах в шести от него. Конец.
Вампир приближался медленно, откровенно издеваясь и подвывая себе на валашском. Разумеется, Исгерд понял бы его, если бы не выл от боли. А расстояние сокращалось. Неумолимо сокращалось. И каждый тяжелый шаг амбала-кровопийцы приближал наступление неизбежного. Скорого. Само собою разумеющегося.
— Не попросишь о помиловании? — грубый, низкий голос, выдающий слова лишь на забытом диалекте.
Бранн не ответил. Не хотел провоцировать полуночную гарпию на скорейшую расправу с собой. Может, успеет придумать хоть что-нибудь!..
Не успел. Стальная хватка сжала горло, чудом не ломая гортань сразу же. Высоко, метра на два, высший поднял его над полом и, издеваясь, заглянул в глаза. Всмотрелся желтым, горящим взглядом в муть карих, теперь уже черных от боли глаз, в которых стояло нескрываемое презрение и злость. А еще — страх. Обыкновенный человеческий страх и желание жить.
Ибо тогда, семнадцать лет назад, его мать точно так же висела над полом в руках вараколаша. Но тогда вампира можно было убить. Этот же не реагировал даже на серебро. Истинный, древний, как мир, высший, что помнит забытое народом наречие.
— Ты находчив, — утробно прохрипело ночное чудовище, плотоядно ухмыляясь, — и хотя я страшно желаю переломать твои кости по одной, пока ты не умрешь от боли, я прекращу твои страдания быстро. Видишь, сколь благородна высшая раса, сколь милосердна чистая вампирская кровь?
Древнее создание чистых кровей, порождение преисподней, расплылось в хищной улыбке, обнажая сотню игл острых, точно бритва, клыков. Один к одному. Картина, достойная кисти самого Дьявола. Исгерд чувствовал, как рука, сжимающая его горло, тянет ближе. И так же, как и его мать когда-то, смотрел отсутствующим безжизненным взглядом в огромное панорамное окно, за которым стояла плотная ночная жуть.
«Вот и все», — обреченно, полушепотом выдал голос.
«Все», — мысленно подтвердил охотник, прикрыл глаза и расслабил будто сведенные судорогой мышцы. Сопротивляться уже бессмысленно. И глупо.
Оконное стекло с истошно-высоким, пронзающим звоном и свистом разбилось на миллионы мелких, как снежная крупа, осколков, заливая пол мерцающим льдом, что был острее лезвий.
Нагое, худое, да так, что ребра пересчитать можно было, страшное существо, тяжело дыша от всплеска адреналина и бешеной, какой-то демонической злости, стояло босыми ногами на осколках. Серая кожа. Черные, точно перемазанные в угле, когтистые кисти. Трехметрового размаха перепончатые бархатистые крылья, чуть осунувшиеся, немного опущенные, вздрагивающие.
Два горящих синих огня на преобразившемся, но до боли знакомом лице, которое наполовину закрывали растрепанные огненно-рыжие волосы.
И какая-то сумасшедшая, неконтролируемая и всепоглощающая аура стригоя, наполнившая зал.
Вот тогда-то зеркала и пошли трещинами.
Вот тогда-то и понял Вергилий, что перед тем, как умереть, он успеет выиграть время.
========== Глава двадцатая: «Немного жертвенности» ==========
Стальная хватка ослабла. Рука разжалась, и Исгерд, задыхаясь, хрипло и надрывно кашляя, рухнул на стекло, изувечивая и без того настрадавшееся тело. Новая вспышка острой боли едва не лишила его сознания — он рухнул прямо на сломанные ребра.
Сквозь грохот и звон стекла, сквозь плотную пелену собственной боли, от которой перехватывало дыхание и чернело перед глазами, доносились потоки фраз на валашском, но до того остервенелых и рокочущих от ярости произношения, что охотник едва ли понимал и треть водопада слов. Он, черт возьми, понял бы ровно столько же, будь они на всеобщем, ведь он не то что встать и помочь стригою не мог, — пошевелиться сил не было.
А выбора нет. От слова совсем. Ибо от того, сможет ли Исгерд перебороть себя и вынести эту боль, зависит больше, чем две жизни. Если сейчас, в эту холодную, пасмурную осеннюю ночь им не удастся остановить вампира, тот, озлобленный, разъяренный, вырежет весь город: детей, стариков, женщин — всех без разбора. Просто потому, что его разозлили.
«Господи, помоги, — до скрежета сжимая зубы, повторял Герд, — помоги выбраться, помоги найти силы встать!»
Но Господь отчего-то был безучастен. Видимо, у него были другие, более важные и не требующие отлагательств дела, чем жизнь какого-то там человечишки и противного природе вампира. Видимо, ему гораздо важнее было и дальше помогать тем, у кого было все. Тем, кто не нуждался в его помощи. А потому очередь до страждущих все не доходила. Не дошла она и в этот день.
Первая попытка хотя бы проползти по полу к арбалету увенчалась грандиозным провалом — снова скрутило, да и мелкие, многочисленные осколки тут же жадно впились в руки и бедра, колени, причиняя одну большую, поражающую почти все тело и сводящую с ума боль.
Новый шквал грохота и звона бьющегося стекла взорвал воздух с невероятной силой, и град из разбитого зеркала хлынул на пол, на сцепившихся вампиров и охотника мерцающим, режущим потоком, что сиял в полумраке сродни тому, как белел на небе млечный путь. Непропорционально сложенное орудие для профессионального устранения живой и не совсем силы впечатало стригоя спиной в одно из тех огромных зеркал, что тут же треснуло и взорвалось, калеча серую, точно полупрозрачную кожу Вергилия, окрашивая ее в рубиновый — цвет сочащейся из порезов крови. От короткого вскрика сердце охотника пропустило удар, и что-то нечеловеческое, необъяснимое и явно сверхъестественное (иначе просто и быть не могло) подорвало мужчину и поставило на колени, помогло пересилить слепящую глаза боль. Он не смотрел на истекающие кровью руки, на тело, искалеченное стеклом, кроящим одежду и кожу, на торчащие из живой плоти небольшие осколки. Исгерд смотрел на стригоя, который, располагая явно внеземными силами, оторвал спину от задней стенки разбитого зеркала и взмыл в воздух, чтобы урвать хотя бы секунду на раздумья.