Стригой (СИ), стр. 43

Да к тому же и этот стригой… Охотник бы запросто начал рассуждать вслух, но знал, что вампир найдет его в ту же секунду. Дьявол, он ведь и дышать старался через раз, хоть и представлял примерно, насколько тонко и безошибочно его улавливают чувствительные сенсоры треклятого чудовища. Но Вергилий… Пропал невесть куда невесть почему, смылся, когда был так нужен! Теперь он, наверное, преспокойнейшим образом поживает где-нибудь уже на другом конце земли, впаривая втридорога местным простачкам оружие и травки. Оружие и травки! Дьявол! Хотелось истерически рассмеяться от осознания собственного положения, нажраться в хлам, чтобы мозги напрочь из головы вышибло, а потом натворить таких дел, из-за которых, обыкновенно, в тюрьму упекают или на эшафот ведут.

Как такое вообще могло случиться, что в ту ночь, напившись до невозможности, он так и не развел в стороны ноги Арлетты? Просто не захотел. Просто-напросто одна рыжеволосая харизматичная сука в сознании так и мельтешила, заглядывая в самую душу истошно-синими глазищами! И он не мог от этого убежать. Специально напился до полусмерти, специально выцепил кухарку, что так пожирающе на него смотрела, вволок ее (хоть та и не сопротивлялась, напротив, охотно шагала) в свою комнатушку, сорвал одежду с юного, сочного тела и… и остановился. И не почувствовал ровным счетом ничего, когда та, томно вздохнув и разрушив все стереотипы насчет миленьких девочек в юбках ниже щиколоток, встала перед ним на колени и сделала то, что сделала. Правда, с ошеломляюще провальным результатом. Если бы не чувство безопасности рядом с Исгердом, униженная девушка больше бы не переступила порог злополучной комнаты.

А потом явился Вергилий — такой загадочный, утонченный, гордый. С огненно-рыжими волосами и паскудной харизмой, что будет жива во взгляде и после тысячи ударов ниже пояса. И этот холодный, презрительный тон, вызывающее выражение прищуренных, похолодевших, дьявольски-ультрамариновых глаз.

Он протрезвел сразу же, как только закрылась дверь. Будто по голове ударили чем-то непомерно тяжелым, а сверху и ледяной водой окатили, отвесив смачного подзатыльника, мол, доигрался? И как Арлетта чувствовала себя в безопасности рядом с охотником, так и сам Герд понимал, что никто не внушит ему такого ощущения спокойствия и уверенности, как… шестисотлетний принц ночи. И от осознания оного гнусного факта хотелось удавиться. Но на этот раз уж точно. Без всяких там милосердных монстров — полуночных героев нашего времени.

А он столького не успел узнать. Бился об заклад, что Вергилий осведомлен обо всех слабых местах обитателя поместья, что собственноручно мог убить его, как тогда расправился с Марой, потеряв сомнительную человечность во взгляде.

Наверное, он заинтересовался рыжим еще тогда, когда жил в его доме, сидел за его столом, спал на его кровати и все пытался понять, что движет хозяином, и с какой такой радости он сливает в него столько денег. И ведь нарочно ломал комедию, высказывал все эти «убери руку», «не брошу контракт», «должен по гроб жизни». Знал ведь, что никогда не расплатится с ним сполна, ибо не денег от него хотели. А желаемого дать он просто не умел. Не мог так просто подойти к мужчине. И даже не из-за сложившегося мнения, воспитания, страха перед костром. Из-за страха перед самим собой, перед фактом, что ему стал интересен вампир, так бесцеремонно ворвавшийся в его жизнь.

Только поздно теперь валять дурака. Оглушающий вой, закладывающий уши и морозящий нутро, не стихает. Более того, он слышит, как летят в стены попадающиеся на пути столы и стулья. А что будет, когда он пересечется с ним там, в зеркальном коридоре, в месте, от которого у охотника кровь стыла в жилах?.. а что будет, когда чудовище прижмет его к полу, вонзит клыки в шею, и он сам станет столь же кровожадным, томимым вечным голодом и жаждой монстром?.. Тогда по его же душу, вернее, ее отсутствие, придут другие охотники. И непременно вонзят кол в сердце. Такой вот страшный, сужающийся круг событий, не предвещающий, мягко сказать, ничего хорошего.

«Успокойся, — мысленно шептал он себе, — может, прорвемся. Может, я справлюсь, ведь справлялся же до этого, ведь, черт возьми, убил тридцать два ублюдка! И плевать, что второсортных, плевать, что чуть более слабых, тех, кто и… кто и близко на такие фокусы не способен… Чума и сифилис! Я покойник!.. чертовы наконечники… хоть бы он не сплоховал, хоть бы не подвел… хотя что я ему? Так, забава. Легкая наживка, полагаю, которой он продырявит шею при первой возможности. Холера… почему так страшно? Почему я так предательски боюсь даже не смерти, а ее осознания? Сколько раз, сколько раз я выходил на вампира и был уверен в своих силах, знал, что прибью поганца раньше, чем он заденет меня, а теперь… Будто знаю исход. И бежать некуда. Да и нельзя теперь сдавать. Я виноват сам. Ибо его не послушал. По-свински не захотел. Точнее, нарочно показушничал перед ним. За что и поплатился».

Слышно было, как гремят, разливаясь по комнатам поместья, тяжелые шаги вампира, не затыкающегося и на секунду. Слышно было, как гудит от напряжения воздух, ощущалось, как по спине бегали табуны мурашек, как холодный скользкий червь возился в животе, извиваясь, а волосы на затылке, на руках вставали дыбом и шевелились. В голове звенело от пустоты. Мысли вынесло потоком. Кажется, насовсем.

Но у него был козырь в рукаве. И козырь весомый, который если и не сохранит жизнь, то, возможно, сможет ненадолго отсрочить объятия с закадычной подругой Смертью. И имя той спасительной карте был рефлекс. Фамилия — безбашенность.

Исгерд, поколебавшись, закинул на спину арбалет — счастливый билет, лошадку, что доставит прямо к еще одному дню жизни. За пояс — несколько запасных бельтов, в руки — предательски звенящую серебряную цепь. Последнюю надежду на чудесное спасение. И пусть страшно. И пусть почти нет шансов — надежда умирает последней.

— Выходи, — прозвучало в самом мозгу на забытом валашском, — хватит прятаться. Бесполезно.

«Тогда ты сегодня в выигрыше, — горько подумал охотник. — Ибо отсиживаться я больше не собираюсь».

***

Он точно знал, что вампир только что вышел в зеркальный коридор, и спокойный, величественный темп, в котором чудовище вышагивало по каменному полу, давал немного форы мужчине. От силы полторы-две минуты.

И нужно было судорожно соображать.

Переть на рожон? Увольте. Он не был самоубийцей, по крайней мере, на этот раз не намеренно. Думать, думать, думать!.. да как в таких условиях вообще можно что-то сообразить? Стены зажимают со всех сторон, паскудница-ночь черна, как бездна Великого моря, как свет туманной бесконечности, а в пятидесяти-семидесяти метрах от него победным маршем шагает абсолютное и стопроцентное зло, на фоне которого Вергилий Бланкар — добрый фей, раздающий добро, как портовая шлюха триппер.

Но на этот раз он вряд ли мог придумать что-то оригинальное. Другого выхода из комнаты не было. Хотя… ведь коридора еще нужно достичь. Нужно выйти из комнаты, спуститься, повернуть, и только тогда сойти на лестницу, к тому зеркальному коридору. Дьявол! Ведь можно успешно, оставшись незамеченным, всадить бельт ровно за спину вампира, в зеркало, выиграть несколько секунд и попасть точно в голову или, проще, самое сердце! У него будет не более шести-десяти секунд для того, чтобы перезарядить арбалет, вылететь вниз и выстрелить, но на то он и профессионал, да к тому же на перезарядку много времени не уйдет — оружие и вправду было уникальным. Легким. Но дьявольски убойным.

На то они и рефлексы. На то оно и безрассудство, просто нахлынувший адреналин, который сам начнет и закончит дело — ему бы пару ловких рук.

— А если не успеешь? — задал вопрос внутренний голос. Дрожал он основательно.

«Значит, так мне предначертано», — мысленно ответил Исгерд. Самому себе.

И вышел из комнаты, не скрипнув дверью, которая истошно визжала каждый раз, когда ее касались. На этот раз ему повезло. И это, определенно, знак. Знак, ровно как и то, что сейчас получается идти абсолютно бесшумно, точно подошвы высоких сапог вдруг превратились в кошачьи лапы. Адреналин, жажда расправиться с монстром и выжить делали свое дело. И охотник полностью повиновался той неведомой силе, что добровольно и так удачно вела его к самой жизни. С таким не шутят. Посмеешь усомниться — сотрут к черту в порошок или размажут по земле.