Стригой (СИ), стр. 40

— Эй, — прозвучал встревоженный голос, — кто здесь?

— Покойник, — заключил голос. — Долетался.

— К черту, — в третий раз повторил стригой, закрывая рукой глаза. В самом деле, что сегодня за мания у всех — прикапываться в самый неподходящий момент? Он же никому не мешает: лежит себе, молчит и никого не трогает. А погром? Ах, погром, разумеется. Так это каприз погоды! Можно даже не сомневаться!

Сапожник нашел рукой черенок вил, опустил фонарь в попытке скрыть свое местонахождение — ему было невдомек, что вампир отыщет его, будь он даже лучшим маскировщиком на всем белом свете. Шум крови в собственных жилах мужчина унять явно не мог. Стук сердца, пусть и спокойный, мерный, — тоже. К сожалению.

Как и предполагал стригой, вилы в него не полетели. Никто не знает, кто притаился в соломе, может, вообще односельчанин. Не закалывать же его без суда и следствия прямо на месте, в самом деле? Так и сапожник думал, а потому, полностью погасив свет, мягкой поступью направился к ложу визитера. Разумеется, он не был осведомлен о возможностях тончайшего слуха порождений ночи. Каждый его мягкий, обоснованный шаг казался стригою стуком каблука о мраморный пол.

— Мужик, ты чего? — хозяин наконец рассмотрел явившегося как снег на голову гостя. — Пьяный, что ли? Эй!

Вампир раздосадованно выдохнул, развел руками и, перекатившись, рухнул прямо на землю к ногам сапожника, пролетев не меньше трех метров. Боли, само собой, он не почувствовал, а вот мужчина спохватился: бросил вилы в сторону и было кинулся к незнакомцу, как тот с невозмутимым видом поднялся во весь свой немалый рост и, качаясь, как камышовый стебель, отвесил поклон:

— Доброе утро, милсдарь! — поприветствовал оцепеневшего мужчину стригой.

Утро то было на редкость удивительное: немногочисленные звезды на черном небе уже гасли, но красоты не теряли — слабо мерцали, звенели в ночной тишине, правда, звон этот сейчас был неразличим. Хотя пес успел охрипнуть, лошадь все еще бесновалась.

— Ты чего тут потерял, парень? — неуверенно спросил сапожник, — заблудился на пьяную голову, или кто пошутил над тобой? Может, зайдешь, проспишься?

Неписаный закон деревни был свят, как божий лик: путника, пусть даже такого сомнительного, напои, накорми и спать уложи, не то неудача доберется до сына, брата, зятя, шурина и правнука через поколений этак пять. В общем, хочешь чистую совесть и спокойную душу — не запирай на ночь двери и тащи в дом каждого проходимца. Вампиры в тот список не входили, да только кто же знал, что за скелеты лежат в шкафу у рыжеволосого травника?

— Ну, а что, это, пожалуй, и можно, — протянул Вергилий, залихватски отбрасывая волосы с лица, — не помешаю ли часом?

Хозяин качнул головой в сторону и рукой махнул, мол, все в порядке, и только тогда потащил в хату неадекватного вампира, у которого заплетался и язык, и ноги, и мысли.

Казалось, гость заснул, едва его голова только коснулась свернутого вчетверо одеяла. Его ноги свисали с маленькой кровати, медные волосы огнем горели в скудном свете коптящей лучины, а жена сапожника и сам он до рассвета простояли над загадочным пришельцем, что был похож на покойника — болезненно бледный, худой и чем-то определенно отталкивающий, пугающий.

Во сне незнакомец бредил. Что-то бессвязно бормотал под нос, то хмурился, то улыбался, то горько вздыхал. Среди всех непонятных произнесенных слов одно все-таки было ясным для хозяев этого теплого, по-своему уютного дома. Редкое женское имя Исгерд давало владельцам хотя бы намек на то, что же вынудило их гостя напиться до бессознательного состояния. Правда, намек ошибочный.

Однако правду им знать явно не стоило.

***

Проснулся он не от солнечного света, бьющего прямо в глаза, не от возбуждающего аппетит аромата свежевыпеченного хлеба, даже не от грохота кузнечного молота о наковальню, раздававшегося где-то неподалеку. Распахнул глаза Вергилий лишь потому, что кто-то над ним стоял и буравил взглядом, от чего на затылке шевелились волосы.

— Проснулся, парень? — не церемонясь, спросил сапожник — мужчина, как оказалось, лет сорока пяти: среднего роста, коренастый и широкоплечий. — Крепко же ты спал, как убитый прямо.

— Где я? — потирая истошно-синие, чистые глаза, обратился Вергилий. — Что вообще происходит?

Хозяин дома рассмеялся, явно потешаясь над бурной «молодостью» гостя, со всезнающим видом уселся на старый обшарпанный табурет и решил-таки поведать незнакомцу обо всем, что приключилось этой сумасшедшей ночью, лишившей сна всю деревню разом. Стригой слушал внимательно, через раз кивал головой и провалиться был готов на этом самом месте вместе с занимаемой им кроватью. Единственное, не краснел — умел себя контролировать, будучи созданием не совсем человеческой природы. Не будь ее, стал бы ярче собственных волос.

Как оказалось, находился он не где-нибудь на краю мира, а в деревне Дымной, хотя, к собственному огорчению, не так далеко от места последней стоянки, то есть в шести сутках пути от Арона. Разве что взял немного восточнее. Слышать о том, что он вытворял ночью, вампир больше не хотел и не мог, а потому жестом остановил речь владельца дома и обхватил голову руками, прикрыв глаза. Нет, у него не болела голова, его даже не мутило. В сознание пришло заключение о том, что он натворил на самом деле.

— Да ладно тебе, — махнул рукой сапожник, — со всяким приключается! Давай за стол, там и поговорим.

— Думаю, мне следует уйти, — твердо проговорил травник.

— Ну хоть на обед останься, — настаивал мужчина, — в самом деле, не погоня же у тебя на хвосте! Куда спешить? Поешь, отмоешься, отдохнешь и отправишься, куда тебе нужно, ради Бога. А пока уважь меня, задержись ненадолго и расскажи, откуда ты и куда держишь путь. И не забудь рассказать про свою Исгерд, о которой постоянно говорил, иначе моя Агнешка сегодня не уснет. По рукам?

На этот раз стригой не сдержался — даже скулы порозовели, а взгляд моментально нашел интереснейшую точку в дальнем темном углу. Видимо, придется сочинить много, очень много небылиц, чтобы удовлетворить желание сапожника и его любопытной супруги.

Впрочем, к чему же кормить люд небылицами? Вполне можно обойтись заменой «он» на «она»… Так наверняка будет лучше. И для слушателей, и для рассказчика.

Он не мог дождаться темноты. Вампирское чутье пытало с самого утра, беспощадно издевалось, терзая душу, (если та вообще имелась), какофонией странных, смешанных чувств, что лились бурлящим потоком, выдавая самые несуразные и странные предложения.

Вергилий внушал себе ненависть к охотнику, обманывал не то что второе «я», но и самого себя за нос водил, вбивая в мозг отчетливый крест на всех совместных планах с Исгердом.

«Да делай, что хочешь! — думал он, — хоть сдохни в этом проклятом поместье, раз такой упертый и непроломный! Мракобес! Невежда! Неблагодарное наглое животное!» Думал, а сам до боли кусал губы и сжимал некогда израненные пальцы, которые лишь теперь пришли в полный порядок, ровно как и его силы. Физические силы. Ибо морально он был размазан по стене.

Его уход был сродни наваждению, какой-то безрассудной идее, что сначала нахлынет, полностью заняв мозг, а потом медленно отступает, точно остывает металл после ковки.

И металл остыл. Медленно, с шипением, но остыл, и стригой осознал все то, что натворил.

Ведь, черт возьми, Герд — мужчина! Он любит женщин, он хочет женщин, а никак не шестисотлетнего странного «парня», вампира, дьявол, практически бессмертного вампира! За мужеложество жгли на кострах! Убивали, едва узнав о страшном грехе! Что можно вообще говорить, нет, думать, о подобном? Исгерд не пошел бы на это. И у него были причины. Дело даже не в личной неприязни или страхе. Вампиры лишили его всего и обрекли на адскую жизнь без дома, уюта, тепла. Вергилий знал, что мог подарить ему все это. И понимал теперь, что сделает это, если оставит охотника с той женщиной. Понимал…

…И все равно всеми фибрами души хотел увидеть его снова. Взглянуть в жесткие, темные глаза, услышать грубый голос, встать наравне с ним — высоким, угрюмым. А потом, может, и ласку почувствовать… Кто знает?..