Стригой (СИ), стр. 4

Дрожащие пальцы никак не хотели развязывать увесистый мешочек из грубой вытертой ткани и справились отнюдь не сразу. А когда это им все-таки удалось, Исгерд, ошеломленно охнув, уставился на блестящее на солнце золото. Чистое, сияющее золото, слепящее глаза и соблазняющее сознание. Нет, столько ему и за год не удавалось заработать…

Но золото было вампирским. Принятым из рук чудовища, порождения ночи, заклятого, ненавистного врага, а потому, наверняка, проклятым, зачарованным, требующим внимания и осторожности. Несмотря на гордость, выбрасывать деньги охотник не стал, но и прикасаться к ним — тоже. Все так же отрешенно зашел в корчму, бросил последние медяки на темную, выскобленную ножом столешницу хозяина и махом выпил обжигающий горло, спирающий дыхание перцовый дешевый самогон. И выбора не было. Впереди была ночь поисков убийцы.

Он никогда не видел высших вампиров и был почти уверен в том, что их не существует, знал наверняка, что ни один кровопийца не переживет удара колом в сердце и не сможет не завыть от прикосновения освященного чистого серебра. Что не сможет связать и пары слов, а уж тем более дать совет, пусть и весьма, весьма сомнительный. А тут — он. Мужчина с кладбища лет двадцати шести-двадцати восьми, скачущий с травками меж крестов. С добродушной, но холодящей душу непринужденной улыбкой. Без намека на вампирские клыки. Охотник никогда бы не поверил в то, что это не человек. Ни клыков, ни острых ушей или крыльев, землянисто-серой кожи и безумных мертвых глаз. Ни тупости, которую он видел у тех же упырей, ни животных инстинктов стрыг и подобных безмозглых, походивших на обезумевших зверей порождений ночи. И если бы не отсутствие тени, он бы и спорить о принадлежности существа к роду человеческому не стал.

После прямого удара в сердце умирали все: и мертвяки, и люди. Тем более, люди. Стригою все было нипочем. Удивляло и то, что он, чудовище с жаждой крови, не напал — ни тогда, когда охотник самозабвенно дремал, ни тогда, когда был пойман своей же собственной серебряной цепью, более того, даже был вознагражден в многократном размере. И наведен на истинный путь, истинность которого еще предстояло проверить.

В Исгерде боролся охотник, получивший контракт и истребляющий подобную нечисть, и человек, тот, что должен был каким-то образом выследить и остановить убийцу с извращенным человеческим умом, куда более извращенным, чем стригоевским.

Он утверждал, что не пьет кровь… Что, по сути, было чем-то сверхъестественным и из ряда вон выходящим. О высших говорили. Упоминали. Наделяли редким качеством: железной, непоколебимой волей, способностью противостоять самому себе, но не отказом жизненно необходимой крови. Ее пили все. Без исключения. Иначе — вековая спячка, утрата разума, беспросветное безумие и чудовищная жажда, от которой ломался любой. Тот, кто находил в себе силы на невозможное, умирал. Они не жили без крови так же, как и люди без кислорода. Попросту не могли. Были зависимы и не могли с этим ничего поделать. За что и платили жизнями.

Своего первого вампира Исгерд убил в четырнадцать. Оставил в живых — вчерашней ночью, в тридцать один год. И за все это время не видел ничего похожего на то рыжее существо. Стригои были редки, если вообще не единичны на всем континенте. Однажды, совсем давно, он слышал о похожем монстре, рыжем монстре, что не боялся кольев и серебра, святой воды и, что более невероятно, солнечного света. Больше всего охотнику не хотелось встречаться с ним еще раз.

Во-первых, из-за человеческого страха и чувства долга. Боялся умереть, оставить незамужнюю сестру без копейки в кармане одну, ожидающую ребенка, которого и кормить не на что будет в случае смерти.

Во-вторых, из-за ущемленного чувства собственного достоинства. Он убивал и после суток без сна, в склепах и на кладбищах, в домах, особняках и подвалах, вбивал колья в грудь даже тогда, когда с трудом держался на ногах от лошадиной доли выпитого алкоголя, охотился в любое время года, днем, ночью; неделями, месяцами мог идти по пятам и обязательно настигал. Но не в этот раз. Вампир был близко. И в то же время бесконечно далеко, вне зоны досягаемости.

В-третьих, после встречи со стригоем не выживали, и он не имел ни малейшего представления, даже намека на него, откуда охотники вообще знали о самом существовании этих вампиров.

Ему стало немного лучше, хотя озноб все еще донимал, благо, горло болело не так сильно, и голос, вроде бы, стал чище. Поднялся. И без того проспал слишком долго.

Первым делом навестил мужа Иды. Той, что убили последней.

***

Мужчина, даже скорее парень лет двадцати четырех, Юлиан, сидел на лавке, сжав голову руками, и покачивался вперед-назад, всматриваясь безумным взглядом в стоящую у стены кровать. Ту, на которой его Ида, молоденькая русоволосая жена, безмятежно спала. Когда-то.

Но не теперь. Теперь молодой вдовец с помутненным разумом бормотал что-то неразборчивое под нос, вытирал покрасневшие глаза и бесконечно много раз старался забыться в алкоголе. На грубо сколоченном столе и сейчас стояли мутные бутылки. Почти все — пустые. Часть — разбитые, разбросанные непрозрачными стеклами на глиняном полу. Охотник вошел в хату без стука, сильно наклоняясь, чтобы снова не задеть головой дверной косяк. Ростом его и вправду не обделили. Юлиан и ухом не повел. Так же сидел, раскачиваясь, всхлипывал и через раз дрожащими руками подносил к губам горлышко мутной пыльной бутылки. Исгерду нужна была информация.

Он так же, не говоря ни слова, забрал бутылку из рук вдовца под непонимающий и возмущенный пьяный возглас и попытку забрать ее обратно. Аккуратно, без лишних движений, остановил, рукой осаживая парня. Тот, видимо, сдался и теперь испуганным, затуманенным взглядом смотрел на охотника. Потом — на бутылку. Но глаза загорелись пьяным желанием.

— Ты бы, друг, не увлекался этим делом, — заметил мужчина, опускаясь на лавку рядом. Спрятанные под одеждой кресты и цепи звякнули. — Неужели Иде это понравилось бы?

— Н-не зна-а-аю, — протянул вдовец, — разве ж теперь она ска-а-ажет что?

— А я вот знаю. Тебе оно надо — по ночам не спать, во снах ее видеть, упрекающую в том, что ты не просыхаешь?

— Да кто ты та-а-акой?

— Тот, — прищурил глаза охотник, — кому ты обещал заплатить за убийство монстра. А теперь ты, пьянь, сидишь, сложа руки, и толку от тебя — как с козла молока. Так что давай быстро поговорим, и ты ляжешь спать, а я уйду. И не возьму денег. Идет?

Юлиан неуверенно кивнул, не отводя овечьего взгляда от хмурого, усталого и измотанного жаром лица, на которое падали отросшие темные волосы, сбившиеся в патлы. И не потянулся к бутылке. А затем, растягивая слоги и заикаясь, выдал то, что знал. То, что понимал и мог выдать, с трудом владея затуманенными самогоном мыслями.

Еще до того, как из жизни ушла Милена, Ида была сама не своя, говорил вдовец. Ее будто кто-то преследовал, шел по пятам, не отставая ни на шаг, и смотрел в затылок откуда-нибудь из-за угла, прожигая страшным мертвым взглядом. Но сама девушка не говорила об этом, такие выводы сделал сам парень, заметивший резкие перемены в характере жены, ибо та, веселая простодушная хохотушка, кружащаяся по хате и огороду от рассвета до заката, напевающая песни и в свободное время играющая с соседскими малышами, вдруг потеряла покой, стала увядать и тускнеть, терять лучезарную улыбку и желание выходить. Все валилось из рук. Хлеб в печи подгорал, чугунки валились на пол со страшным грохотом, и Ида вздрагивала от каждого шороха, тут же оглядывалась за спину, так резко, что коса, лежащая на плече, перелетала на спину.

Ночью девушка часто кричала. Спала со светом, тесно прижимаясь к мужу, накрываясь с головой, прячась от чего-то такого, о чем Юлиан не знал. И не узнал, сколько бы не спрашивал. «Все хорошо, сокол мой, — отнекивалась она, — просто страшный сон приснился». «Средь бела дня? — удивлялся парень. — За столом?» Но она молчала. Прятала взгляд, украдкой утирала слезы и пыталась работать дальше, и все так же ничего не выходило, и все так же утварь валилась из рук со страшным грохотом.