Стригой (СИ), стр. 36

Вампир кивнул, прикрыв глаза от неожиданной волны боли, и попросил подождать совсем немного, хотя это «совсем немного» малость затянулось — снова пошатнулся и на этот раз почти сполз по стене. Желание обнять колени и свернуться на полу было чудовищным. Желание забрать проклятые наконечники и поскорее передать их Герду было сильнее во сто крат. Поднялся, прихватил тугой мешочек и пару лишних серебряников. Расплатился.

Дрожащими руками, даже не скрывая этой дрожи, принял бесценный заказ, принял шансы выжить и, тихо поблагодарив, скрылся. Лишь коротко потом взглянул на блестящие, смертоносные наконечники, что и ему самому могли принести непоправимый ущерб, кончиком пальца коснулся одного, обжегся, убедился в том, что сплав по-прежнему опасен и, невзирая на собственную разбитость и недомогание, принялся приводить себя в достойный вид.

Исгерд ждал. Может, и нет. В этом случае виднее было именно стригою — он не сомневался, что охотник сможет по достоинству оценить его старания.

Вот только не знал он, что даже те люди, в которых ты безоговорочно и искренне уверен, могут в одно мгновение разрушить все. Оставить от уверенности лишь злость и обиду, разочарование. Ненависть к жизни.

Он не знал.

Просто…

Просто так с людьми он еще не связывался.

***

— Успокойся, ты же знал. С самого начала знал, что рано или поздно это произойдет.

— Я верил! — вскинулся стригой, - я, черт возьми, верил, что он поймет!

— Надеялся, — поправил его внутренний голос. — Надеялся — вот что ты сейчас хотел сказать.

— Оставь меня… Хотя бы ты не делай хуже.

— Это все равно бы случилось. Если об этом знал я, то ты — тем более, забыл? Я — это…

— Иди к черту! — крикнул вампир.

С полок с чудовищным грохотом полетела посуда, задребезжала, зазвенела осколками и посыпалась на пол. Травник что есть силы ударил ногой о стол. Теперь в доме задребезжал хрусталь и стекло. Разбились бутылки. В воздухе явно стал ощущаться запах крепкого вина.

Он метнулся из гостиной в спальню, по пути расшвырял стулья и горшки с лекарственными травами, с которых, по обыкновению, сдувал пылинки. Теперь же растащил по дому землю и с ногами рухнул на кровать, заложив руки за голову. Дышал глубоко и часто, щурился от злости, подрагивал от ненависти и обиды. Не мог успокоиться.

— Ты полдома разнес, — гораздо тише сообщил голос. — Перестань, Гил, хватит. Что теперь изменится?

Вампир не ответил. Вдруг подскочил в постели, собрался было выместить злость на оставшейся половине дома, как замер и опустился на край кровати, сложив на коленях руки в перчатках.

— Действительно, — прошептал он. — Уже ничего. Все было впустую.

Почему-то ему сразу стало гораздо спокойнее и легче, будто бы решилась вдруг сама собой какая-то немыслимая головоломка, над которой он размышлял целую вечность. Все оказалось гораздо проще. Оказалось, стоит только и всего, что понять: сходить с ума уже незачем. Шанс ушел. Хватит. Понять и осознать собственную глупость — вот, что осталось челов… вампиру, попавшему в человеческую ситуацию.

Он попытался успокоиться и забыть.

Он знал, что не способен на это.

— Просто, понимаешь…

— Понимаю, — поддержал впервые за долгое время голос. — Все ошибаются. Даже мы с тобой.

Он тогда и вправду не мог подумать, что все пойдет под откос.

Превозмогая головокружение и слабость, сонливость, страшную усталость, вампир, натянув поглубже капюшон, тенью выскользнул за порог и направился прямиком к поместью, дождавшись ночи и теперь скрываясь от любопытных глаз редких прохожих. Раньше на путь он тратил несколько минут. Теперь добирался почти час, вдобавок ко всему чувствовал озноб и помочь себе ничем не мог. Единственное, грел и утешал себя мыслью о том, что сейчас он прошмыгнет в стены поместья, минув последних двух охранников, и лицом к лицу встретится с «предметом обожания», протянет ему наконечники и обязательно расскажет о том, что теперь дело остается за малым. Что теперь можно быстро расправиться с проблемой и бежать из поместья как можно дальше, потому что даже нынешнее нахождение в нем — постоянный риск. Причем риск с любой стороны, как ни присматривайся.

Он грел себя надеждой и ускорял шаг по мере возможностей. Наконец, достиг проклятого здания, проник в поместье, как и планировал, идеально проник. Прошел по зеркальным коридорам, не оглянувшись на отражение вышагивающих средь комнат одежд, не задержался ни на миг. Очень торопился. Замер он только перед знакомой дверью на втором этаже, обшарпанной дверью, что вела в крохотную, лишенную уюта и какого-то живого тепла комнатушку. Так, каморку, в которой сейчас по его предположениям находился Герд. Если бы вампирское чутье его не оставило, он развернулся бы сразу же. Он не стал бы искать в себе силы не убить их обоих. Увы. Слышать шум крови в жилах и стук сердца он больше не мог. Чувствовать запахи человека — тоже. Потому и все пошло под откос еще с большей силой. Потому и разгромил стригой половину дома.

Он вошел без стука, не думал, что может кому-то помешать. Вошел с той необыкновенной харизматичной полуулыбкой, светом и теплотой в мертвых глазах, с надеждой и предвкушением какого-то детского счастья в них, как лицо вдруг окаменело. Застыло, потеряло признаки жизни, стало таким же, как и на полуночном погосте — алебастрово-бледным и будто высеченным из безжизненного мрамора. Свет и теплота глаз сменились холодным презрением и злостью. Вампир не потерял самообладания. Не потерял равновесия.

Нашел на то силы.

Наполовину одетый охотник сидел на краю той безжалостно-жесткой кровати. Изрядно вымотанный и отвратительно потрепанный. Чьи-то неухоженные, лишенные блеска блондинистые длинные волосы выбивались из-под покрывала. Были видны ровно так же, как и пара нагих, неприкрытых женских ног.

— Что-то хотел? — рассеянно спросил Исгерд.

Вампир молча бросил звякнувший металлом мешочек в руки охотника.

— Не теряешь зря времени? — прозвучал вопрос на вопрос. — Умеешь.

— Вроде того, — кивнул мужчина. На опьяненную этой ночью голову он пока не понимал, как много холода и презрения в стригоевских словах. — Так в чем дело?

— Наладишь это добро на арбалетные стрелы, — сухо проговорил Вергилий, — безотказно на любого вампира. Не трать зря, целься в голову или сердце.

— Ты уверен?..

— Абсолютно, — подтвердил стригой и почувствовал, как же истошно ноет ожог. Не подал виду. Держался. — Мне пора, охотник, я не стану мешать.

— Подожди, ты не…

— Тороплюсь.

— Стой!

Не удосужившись слушать пьяный бред, рыжеволосый травник вышел, тихонько прикрыв за собой дверь. Разумеется, он хотел хлопнуть ей так, чтобы с потолка посыпалась древесная труха и штукатурка. Снова сдержался. Дотерпел до дома.

— В самом деле, на что ты рассчитывал? — задал Вергилий вопрос самому себе. Голос предательски дрожал. От злости. От непонимания.

Только на этот раз ответить побоялся и голос, и он сам. Все пошло под откос. Все полетело в тартарары. Рухнуло. Разбилось на тысячи осколков.

Боль в руке Вергилий Бланкар больше не ощущал.

Ненависть была сильнее.

========== Глава шестнадцатая: «Далеко. Насовсем» ==========

Его злость не утихала; разумеется, даже предположить это было странным ходом мыслей любого живого или не совсем, однако с виду по нему вообще сложно было что-то сказать. Впервые за долгое время каждый мог с рукою на сердце сказать, что на кровати посреди комнатного хаоса — осколков и разбросанных вещей, перевернутой мебели — лежал не человек, а чья-то блеклая, полупрозрачная тень жизни с отрешенным пустым взглядом, буравящим потолок, с застывшими чертами красивого лица, с подрагивающими пальцами опущенных к полу рук. С рассыпавшимися по ткани подушки медными змеями волос.

Была глубокая ночь. Глубокая, тихая и красивая ночь ранней осени, которая даже не успела надеть горящий кровью и золотом наряд, выдохнуть на травы первыми заморозками и сковать лужи тончайшим льдом. Напротив, все откладывала тот торжественный день и пока издали пугала прохладой ночи, точно так же, как и сейчас. От мерцания далеких звезд в глазах резало, можно было запросто задохнуться, едва только вдохнув тот по-своему уникальный, непередаваемый аромат. В такую погоду под куполом черного, как аспид, неба нужно было не комнаты громить и мечтать заснуть вечным сном, не страдать от пульсирующей боли в обожженных пальцах, не осознавать крайность ужаса собственного положения, а прогуливаться где-нибудь вдали от лишних глаз, говорить о всяческих глупостях, считать упавшие звезды и только иногда, украдкой, посматривать на идущего рядом. Посматривать и едва ли не скулить как щенок от щенячьего счастья, того самого, от которого так приторно-сладко ноет сердце и хочется сотворить что-то совершенно неадекватное: выплеснуть эмоции, подскочив до самого неба, или до одури зацеловать предмет обожания, так, чтобы воздух в легких кончился, чтобы обнять потом, так же до одури, и пытаться отдышаться еще несколько минут. Вергилий видел подобное, видел по случайности, но забыть не смог.