Стригой (СИ), стр. 32

— Не деньги мне от тебя нужны…

И, рассыпавшись призрачным прахом, вылетел в раскрытое окно, подняв в воздух тонкий слой пыли. Лишь ветер просвистел тихой ночью.

Охотник простоял на месте несколько минут, а когда двинулся с места, никто и подумать бы не посмел, что совсем недавно в этой комнате кроме мужчины и лунного полупрозрачного света был и рыжеволосый стригой с красивым ровным голосом и проницательным взглядом. Сколько бы Герд пытался не думать о случившемся, засыпая, все равно думал: не о том, что ему следует бросать все и бежать, а о плате. Почему-то верил он, что не шею вампир просит, не кровь или проданную Дьяволу душу. Что-то другое. Особенное.

Достойное бессмертия Вергилия, похожего на иллюзию безукоризненной красоты.

Он думал…

А Вергилий стоял на холме за Ароном, наблюдая всевидящим проницательным взглядом за полуночным спящим городом-игрушкой, в котором игры были не для каждого. Стоял под древним, намного старше него самого, усыпанным звездами небом и чувствовал, что что-то в нем готово оборваться.

Навсегда.

========== Глава четырнадцатая: «Зачарованный клинок» ==========

Вергилий стоял на одиноком холме за городом-игрушкой Ароном и наблюдал всевидящим взором за тысячами спящих безмолвной полночью душ. Воздух был все так же свеж и чист, полон последних отголосков уходящего жаркого лета, разве что к утру делался холоднее, и стригой это чувствовал. Ощущал призрачной кожей остывшие потоки, иногда крупно вздрагивал, хотя не должен был. Не должен был, однако плотнее кутался в темный плащ и прижимал тонкие аристократические пальцы к горячей шее в попытках согреться. От контраста температур лишь шипел и морщил нос, а в глазах, в этих изумительно-синих глазах, медленно занималось пламя злобы.

Было тихо. Не было слышно ни отдаленного лая псов, ни развязного пения ночных пропойц, ни даже такой свойственной ночному времени суток ругани и драк. Будто все погибло и сейчас тихонечко томилось, накапливалось, чтобы выплеснуться шумом, гвалтом и неразберихой с первым лучом восходящего солнца. Лишь слабый ветер шелестел огрубевшими к осени листьями старого вяза и в пересушенной траве скрипели сверчки. Иногда слышались с одинокого холма вздохи шестисотлетнего вампира.

Круглая, мертвенно-бледная луна светила ему в лицо, отражаясь в глазах и капельке сапфира, падала на вяз, и две тени лежали на освещенной ночным светом земле. Одна принадлежала дереву. Вторая, странная, похожая на бред душевнобольного и лишенная головы и рук — Вергилию. Было тихо, холодно, и хотя стригой явно не чувствовал пальцев ног и рук, кончика носа, он упрямо стоял на месте, отказываясь возвращаться домой. Об охотнике напоминало все, каждая комната, где проходил монстробой. Кровать, на которой даже спустя месяц сохранилась призрачная тень его человеческого запаха, кровать, на которой Вергилий засыпал, втайне от всех душ мира касаясь рукой того самого места, где приходил в себя Исгерд. Засыпал, касаясь, и проклинал себя, упрекал, безжалостно пытался унизить и вбить наконец в голову, что это странное чувство, которое он обещал себе навсегда забыть, скоро пройдет. А оно не проходило, и почти каждый день, под утро или в полночь, неосязаемое туманное облако сквозь раскрытое окно выплывало из дома и летело к поместью Сигвата Керро. Вновь приобретало черты аристократичного травника, опускалось на пологий край крыши и пело. Пело, но не от того, что насытилось, не от того, что чувствовало себя хорошо, а потому, что его сжирала тоска и боль. Сжирала, хотя не должна была.

Он клялся себе, что сегодня — последний раз, когда его нога касается крыши. Что сегодня он лишь краем глаза сквозь оконное стекло увидит, как охотник бродит по комнатам и коридорам, а потом — ни-ни. Ведь только истинный глупец, только человек может намеренно делать себе лишь хуже. А потом приходил, точнее, прилетал снова и снова. И опять пел, чувствуя, как душа рвется на части.

Он клялся себе, что сегодня — последний раз, когда его рука касается ключа от городского архива, а взор падает на историю проклятого поместья, написанную на истлевших пожелтевших листах. Что больше он никогда в жизни не станет подкупать людей ради получения закрытой информации. И каждый раз оправлял волосы, манжеты рубашки и кулон-капельку на груди, надевал на огненно-рыжую голову капюшон, создавая тень, и покидал дом, направляясь к архиву. И снова и снова ворошил документы, выискивая ниточки, ведущие к разгадке многовекового проклятия рода Керро.

А потом те ниточки удивительным образом сплелись в затейливое полотно, мотив изображения которого мог понять, пожалуй, один лишь высший вампир, тот, что знал свои особенности и слабости, знал кодекс. Тот, что мог сделать драгоценные выводы и понять суть происходящего. Когда же Вергилий осознал все, разгадав немыслимую путаницу за месяц, выронил истлевшие пергаменты на пол и что есть духу понесся домой. Вернулся. И стал думать.

Время до ночи, те жалкие несколько часов, казались невыразимо длинными, как десятилетия, а ведь раньше стригой времени не ощущал. Попросту не понимал, что оно может уходить быстро или медленно. Теперь же метался по комнатам и судорожно думал, как отговорить Исгерда от контракта, пытался найти убедительные аргументы, но мысли из головы вытесняло все одно: он заговорит с ним. Окажется рядом. Чертыхался, бесился, даже графин из чистейшего горного хрусталя разбил, а то предвкушение все никак его не оставляло. Впрочем, пусть, подумалось ему тогда. Он изначально знал, хоть это и пугало, что Герд не послушает его и останется на месте.

Тем не менее, попытка — не пытка. Рискнул. Вылетел призрачным облаком в раскрытое окно, проплыл над Ароном, боясь даже самого факта приближения того отказа, того самоуверенного и надменного взгляда безжалостных карих глаз, но все-таки настигал поместье. Просидел на крыше битый час, собираясь с мыслями, успокаивая дрожь в кистях, и запел. Запел тем нечеловечески-красивым, ровным голосом, едва ли не срываясь от нервного напряжения.

И прошмыгнул в коридоры за Исгердом, обрекая тот исполинский труд на провал одной своей просьбой уйти. Предчувствие не подвело. Он отказался наотрез…

Стригой знал, на кого идет охотник, понял, проследил, отчего теперь искал новые ответы на новые, гораздо более сложные, чем прежде, вопросы. Однажды Герд должен был пересечься с обитателем старого поместья, должен был столкнуться лицом к лицу и уйти. А уходить было от кого.

Охотиться на высших — стоять одной ногой в могиле. Никогда не знаешь, чего ждать, от чего спасаться, а уходить нельзя. Точнее, конечно, можно, да вот только клыкастый не отпустит.

Вергилий выдохнул. Круглая, мертвенно-бледная луна освещала лицо и отражалась в синих глазах. Хотелось взвыть волком. Было холодно.

А ведь где-то там, под лунным светом, стоит старое проклятое поместье, в котором не спит лишь один человек, не спит, но ему тепло, а душу не сжирают мысли и волны странного чувства. Где-то там Исгерд Бранн лежит на каменной кровати и думать не думает о Вергилие. Вспоминает о какой-нибудь чепухе, изредка поглядывает в окно и прислушивается к звукам, что шуршат и шепчутся в стенах здания. Невдомек ему, что этот контракт станет для него последним, и тот вампир, обитающий где-то внутри, куда не попадешь так запросто, гораздо страшнее, чем могло казаться.

Он снова выдохнул, упрятал руки в карманы, пытаясь согреться. Нашарил кусочек бумаги, покрытый отрывистым, наклонным почерком. Выругался. Сегодня его ждал оружейник, который собирался перепродать ему немного интересных вещиц.

— Что ты творишь со мной, человек? — задал вопрос в ночь стригой, обреченно прикрывая глаза. — Почему именно ты?..

Сил рассыпаться пеплом и поплыть к дому уже не осталось. Он давно заметил, что с каждым разом проделать такой незамысловатый трюк все труднее и труднее, все более болезненно, с последующей мигренью и головокружением, потому и зашагал вниз, с холма, а следом ползла длинная, черная тень, лишенная головы…