Стригой (СИ), стр. 31

Ведь он человек.

И он любопытен на собственный страх и риск, как и любой другой подобный ему, ибо любопытство — неотъемлемая частица всего живого, наделенного разумом.

Но в зеркале стоит все тот же темноволосый мужчина в полусапогах и клепанных штанах. В льняной рубахе, мешком висящей на теле. Поднял руку — отражение за ним. Опустил — такой же результат. Прикрыл карие глаза. Раскрыл. Ничего. Это всего лишь воображение разыгралось, и кажется ему теперь, что отражения ожили, звуки наполнили абсолютно пустые и погибшие коридоры, и по стенам заплясали черные, как безлунная полночь, странные тени, сбивающие с толку.

Глубокий выдох.

Снова!..

Снова шорох. Только теперь гораздо, гораздо ближе. Совсем рядом, ведь он почти пришел к повороту коридора. Шорох и…

И хруст костей?

Нельзя ждать. Именно поэтому он и пошел на эту работу. Именно поэтому никогда не имел права на излишнюю осторожность и бездействие, на человеческий страх, жалость к себе. Идти даже на смерть. Таково его Предназначение.

А потому рывком вылетел за угол, мгновенно замахнувшись цепью, занес над предполагаемым чудовищем руку, как, ругаясь, опустил ее и едва ли сам не сполз на пол.

Огромный, как настоящее чудовище, серый лохматый кот уплетал крысу, вгрызаясь в крупную тушку.

Грохот он услышал, получается, когда котяра поймал эту хвостатую мерзость, разносчицу болезней. Шорох, когда усатый играл с добычей. О хрусте и думать нечего. Это и вправду крысиные косточки.

— Зараза, — прошипел он, тяжело дыша и наматывая цепь на согнутую руку. — Жирная, наглая, паскудная и дьявольская зараза!

Попытка почесать кошачье ухо оказалась неудачной, и усатый огромный монстр лишь зашипел в ответ на ласку, утробно зарычал, прижимая крысу к полу лапами и сильнее вгрызаясь в серое облезшее тельце острыми клыками.

— Ты мне тоже не нравишься, понимаешь ли. Ты хоть можешь себе представить, глупое ты создание, как переполошил меня? Неужто нельзя ловить крыс, скажем, в подвале? Зачем же создавать другим проблемы? М?

Разумеется, кот ему не ответил. Но, видимо, болтливый охотник ему порядком надоел, и усатый негодник, важно и гордо задрав пушистый хвост, схватил полусъеденную крысу и рванул из коридоров, оставив после себя на полу сомнительное красно-бурое пятно крови. Пахло отвратительно.

— Докатился, — буркнул Герд, — до того одичал, что стал с котами говорить. Не дай бог кто услышал бы… Совсем, скажут, с ума сошел…

Мужчина выдохнул гораздо свободнее и уже не сомневался, что эту ночь в кроваво-красный цвет визит вампира не окрасит, что взмахи перепончатых крыльев тишину коридоров не разорвут, а стало быть, можно снова сходить с ума от безделья до следующей ночи.

— Ну, что ж, нет так нет…

Он едва ли не вскрикнул, когда обернулся. Рефлекторно стеганул цепью полуночного визитера, но тот был осторожнее: рукой успел перехватить звенящие серебряные звенья и убедить охотника, что все в порядке. Убеждал. Нереальным чудовищно-синим проницательным взглядом.

— Успокойся, это я.

— Какого хрена, стригой? — задыхаясь, выдавил из себя Исгерд. — Что ты здесь забыл?

Вергилий спокойно отпустил конец цепи и выпрямился во весь рост перед мужчиной. Лишь на зеркала старался не переводить взгляда, знал, что охотник это заметит. Увидит, что рядом с ним сейчас только висящие на пустоте темные одежды, связки душистых трав на поясе, сплетенном из полосок черной кожи, и сапфировый кулон-капелька на груди, полностью повторяющий цвет глаз.

Он пришел не только потому, что хотел увидеть Исгерда. Было кое-что еще…

***

— Дело есть, — проговорил наконец вампир, когда они оказались наверху, в комнате Исгерда, лишенной всяческих удобств. Вергилий устроился на жесткой кровати, перекинув ногу на ногу, охотник же деликатно отказался сидеть рядом с травником и стоял рядом, сложив руки на груди. Слышно было, как шуршат в стенах мыши.

Тишина, воцаряющаяся между ними слишком часто, заметно напрягала. Нет, не мог он сказать что-то стригою, которому был теперь обязан по гроб жизни. И хотел бы, да не мог; уверен был, что слова равноценной платой за все те усилия и баснословные суммы не станут. Потому и молчал. Скрывал всяческие побуждения хоть как-то отплатить под застывшей маской безразличия и холодного тихого презрения.

— Знаешь, месяц прошел, — снова начал рыжий, нервно выдохнув и оправив назойливые пряди, падающие на глаза, — и я немного покопался в архивах, поспрашивал кое-кого, в общем, малость нарыл об этом поместье.

«Никто и не сомневался», — хмыкнул про себя мужчина. Хмыкнул и обрадовался, что не сказал этого вслух.

Вампир был таким же, как и тогда, на кладбище — призрачным и неосязаемым в лунном полупрозрачном свете, струящемся из окна. Только на этот раз не расщедрился на обаятельную улыбку. На этот раз его что-то тревожило. Он нахмурился. Герд не перебивал и не торопил.

— Бросай контракт, — поднял проницательный, нереально-синий взгляд стригой. — Бросай и уходи из города, беги отсюда и больше не возвращайся.

— С чего бы это? — недоверчиво вскинулся охотник. — То есть ты сам нашел мне работу, пропихнул сюда, вгрохал столько денег и говоришь «бросай»?

— Хоть раз в жизни не своди все к деньгам. Я не стану рыть тебе могилу. Никогда бы не стал… — осекся.

Вергилий поднялся с кровати, выпрямился во весь рост, быть может и хотел казаться увереннее, но видно было, что взволнован он не на шутку. Слишком сильный, но обеспокоенный взгляд, слишком всевидящий. И эти руки… Нечеловечески-горячие руки, нервно сжатые в кулаки. Он и сам был бледнее, чем обычно. Казалось, даже похудел — черты лица будто стали чуть резче. А может, это только игра ночных теней. Игра, делающая алебастровое лицо еще более неестественным, застывшим и нереальным. Моргнешь — исчезнет, как монетка в пальцах шулера.

— Объясни.

— Не доверяешь?

— Думаю, ты понимаешь…

— Нет, не понимаю, Исгерд, — ровный голос дрогнул. Взгляд вампира из обеспокоенного превратился в обиженный. До глубины души. — Я не подставлял тебя. Ни разу. Не сделал ничего плохого. Поверь мне наконец, мои опасения небезосновательны. В мире еще много вампиров, много контрактов и денег. Я готов помочь снова. Только бросай это дело.

— Не могу.

Травник подошел вплотную, едва возвышаясь над мужчиной. Попытался найти в его темных глазах хоть крупицу разума, бесцеремонно заглядывая в них, но увидел там лишь переходящее все границы упрямство. Упрямство и какую-то дьявольскую уверенность в собственной, такой сомнительной, правоте.

— Свои собаки грызутся, чужая не лезь, — настоятельно проговорил Вергилий. — Здесь другие люди. Другая жизнь. Исгерд, я серьезно.

— Я тоже.

Вампир выдохнул, прикрывая глаза. Опустил руку на плечо охотника, хоть тот и попытался вырваться. Удержал. Оказался сильнее, чем то казалось Герду. Он чувствовал будто раскаленную ладонь даже через льняную ткань рубашки. Нет, такой горячей кожа не бывает… Не у людей.

— Я смог узнать больше, чем должен был кто-либо еще, но тебе узнать не позволю. Знания могут быть слишком опасными. Пожалуйста, оставь Керро. Ты самого себя хоронишь. Я хороню. Слушай…

Он пересилил себя. Перехватил руку стригоя на своем плече и нашел в себе силы заглянуть наконец в вампирские глаза. В глаза, с которыми отчего-то стыдился встречаться взглядом.

— Нет, это ты слушай. Я останусь здесь и закончу дело чего бы мне это не стоило. Вампир, я рискую не ради себя. Если ты еще помнишь, моя Власта едва сводит концы с концами в Эларене. Если ты еще помнишь, я должен тебе. И должен много.

Вампир поменялся в лице, и в выражении исчезла нереальность и фальшь, та свойственная ему мраморная неподвижность. Сменилась какой-то вселенской скорбью, отчаянием, тоской, истязающей душу. Быть может, охотник не смог понять этих перемен, потому что сам не хотел того. Быть может, их не понял и сам стригой, ибо эмоции перекрыли в нем все нечеловеческое начало. Так или иначе он был другим. Каким-то… уничтоженным. И хотя хотел впечатать Исгерда в стену, чтобы позже полностью сократить разделяющее их расстояние, наоборот — отошел на шаг, не сводя глаз с мужчины.