Стригой (СИ), стр. 30

С момента заключения контракта прошел месяц. Но как на зло было слишком тихо. Настолько тихо, спокойно и легко, что Исгерд вообще начинал сомневаться в том, что в поместье совсем недавно кровожадный монстр вырезал всю семью последнего барона, что за день до его прихода убил служанку и точил зуб на остальных. Теперь же как в воду канул. Затих. Скрылся в стенах огромного богатого здания, увешанного зеркалами. И охотник не знал, почему.

Хотя предполагал. Вампир был древним, высшим — вне всяких сомнений, и наверняка надеялся на то, что Сигват Керро поведется на затишье, пустит наемника восвояси и тем самым выроет себе могилу. Впрочем, их, кровососущих, порою было понять слишком трудно, и пример тому втихаря торговал оружием и травами под покровом ночи, что накрыла Арон.

Они разделились.

Пройдя такой трудный, на самом деле непосильный путь, они разбежались. Забылся и край колодца, и ночное кладбище, и убитая стригоем Мара — забылось все, а обида осталась. Пожалуй, единственное, что еще не погибло после тех скитаний от безымянной деревни аж до самого Арона. Теперь и она могла стереться в пыль. Время лечило, и с ним заживали нанесенные душевные раны.

Только чтобы вылечить эти раны, Вергилию нужна была хотя бы сотня лет. Он всегда считал, что с вечностью не оберешься проблем.

Лето медленно угасало.

Длинные, бесконечные дни становились все короче, ночи — длиннее, и с наступлением темноты становилось холодно. Пустели поля, вода стыла в реках и озерах, а красавица-осень, та, что поражала своими огненно-рыжими волосами, в которых путалась опавшая листва, та, что рыдала по несколько раз на день, что грустила и чахла, — подходила все ближе, а лето сдавалось. Склонив голову, понемногу отступало и уже не сомневалось в том, что уйдет. Уйдет, как уходило уже сотни тысяч раз.

В одну из таких ночей, когда солнце садится по-осеннему рано, когда на улице уже совсем не жарко, охотник спал слишком плохо. Ворочался в отведенной ему кровати, вставал, ложился снова и уже не надеялся на то, что уснет. На самом деле он ведь и не уснул. Который раз за битый месяц, что он просидел в поместье последнего барона.

Призрачный свет полной, абсолютно круглой луны бил через раскрытое окно на пол небольшой комнатки, где всего-навсего стояла кровать да массивный шкаф, в котором не одежда лежала, а превосходный охотничий арсенал. Арсенал, преподнесенный стригоем… Дьявольщина.

Исгерд чертыхнулся, рывком сел в постели и принялся разминать онемевшую ногу — снова отказывала. Сломанная когда-то, неправильно сросшаяся, она доставляла много проблем и неудобств практически не терпела. Справно служила, когда о ней не забывали, но сейчас, за месяц безделья, совсем озверела и подводила. Видимо, не прощала зеваке-хозяину невнимательности и лени. Истошно просила, чтобы ее хоть изредка хорошенько разрабатывали.

Стало чуть легче — в любом случае, он мог хотя бы пошевелить пальцами ног, не морщась от боли. Было желание встать с постели и сделать обход поместья, создавая хотя бы видимость своей работы, но предвкушение боли от ходьбы глупую идею усмирило. Да и не нравилось ему ходить по имению господина Сигвата Керро. Слишком много зеркал, в которых пляшут тысячи теней и отблесков. Исгерду казалось, что самих вампиров он боялся меньше, чем разгулявшегося сознания, что то и дело выдавало леденящие душу картинки и отвлекающие элементы: то одно привидится в зеркалах, то другое; так и идешь, оглядываешься, хотя боишься каждый раз увидеть то, чего быть не должно.

За окном вспорхнула ночная птица. Вспорхнула и беззвучно улетела, снова погрузив и комнату, и, казалось, весь Арон в глухую тишину. Исгерд слышал только свое дыхание и шорох мышей. Недолго.

На полу мелькнула тень. Подвижная, быстрая тень. Мелькнула и скрылась. Охотник вскочил с кровати, о чем тут же пожалел. Встать-то он встал, а за окном стихло, и тени пропали, будто их и не было вовсе.

Снова опустился в кровать, бережно устроив ногу поверх покрывала, только-только улегся, как…

Как услышал пение. До боли знакомое пение, от которого успел отвыкнуть, которое забыл за тот месяц, а теперь вспомнил снова, услышал, будто вернулся на ночное кладбище под полной луной, поросшее бессмертником, и почувствовал, как стало холодно, а кожа покрылась мурашками. Как сердце забилось быстрее, как зашумело в ушах… Нет… Ведь он… Он же не враг? ..

Нет гарантий. Ничему нельзя верить. Даже харизматичному и обаятельному рыжеволосому травнику с невероятными синими глазами, в которых зла не было. Исгерд знал, что такого быть не могло. Что не может стригой быть человеком. Никогда.

«Не спит лишь душа и все ищет глазами…»

Ком в горле. Холод по коже и желание исчезнуть из этого мира от ровного красивого голоса, который почему-то врезался в мозг и разливался леденящим душу эхом. Пропасть…

Пропасть…

Исчезнуть.

Одной природы.

— Дьявол!

Плюнул на боль, на ногу, на самого себя, рывком соскочил с кровати и молниеносно, истинно по-охотничьи, профессионально подлетел к окну, но…

Но ничего не увидел. И песня больше не звучала.

Ни стригоя, ни запаха трав. Ни леденящего душу и сердце голоса.

Лишь холодная ночь и огромная призрачная луна, поднявшаяся над богатым городом-игрушкой Ароном. Тихий, отрезвляющий ветер. Бессонница.

— Или же мне показалось, и я сошел с ума, или же ты и вправду был здесь, — на свой манер проговорил он сам себе, стоя возле раскрытого настежь окна. Призрачный свет мягко освещал его лицо. Играл в глазах цвета безлунной, беззвездной полночи. — Зачем ты приходил, вампир? И почему сбежал? Чего боишься? Ведь знаешь, что неуязвим.

Что и при всем желании я не найду способа убить тебя. Не найду, сколько бы не искал твоих слабостей, твоих вампирских особенностей. Ты и сам не скажешь мне о них. И будешь прав. Никто не сказал бы. Даже ты, «травник».

Он мог говорить сам с собой долго, чем зачастую и занимался, не хотел прерывать свой монолог, слова в пустоту, но его оборвали.

Из зеркальных коридоров послышался грохот. Охотник вздрогнул от неожиданности, однако профессиональный рефлекс, вырабатываемый годами, сработал незамедлительно и заставил его взяться за серебряную цепь, перешагнуть через волнение и выйти за дверь. Выйти и направиться по лестнице вниз, на первый из двух этажей, туда, где зеркал было больше всего.

Что, без сомнения, особенно напрягало Герда.

Он слышал каждый свой тихий и осторожный шаг. Скрип лестничных досок под ногами, чуть слышный стук каменного пола. Эхо, разливающееся по коридорам так некстати. В общем, если источником того грохота был именно вампир, то Исгерд уже выдал себя с потрохами. Впрочем, надежда на какую-то нелепую случайность была еще жива. Снова шаг. Как назло, серебряная цепь, намотанная на сжатый кулак достаточно туго, все равно позвякивает звеньями. И дышит он слишком шумно, хоть изредка и поверхностно, и сердце колотится громко, как молот о наковальню, а изменить ничего нельзя. Остается только идти вперед и стараться не смотреть в зеркала.

В зеркала, которых слишком много.

Они отражаются друг в друге, сменяются одно другим, путают, сбивают с толку. Они принимают в себя призрачный лунный свет, помнят десятки смертей, что успели увидеть на своем веку. Помнят, но никогда и ни за что не расскажут, не покажут, не откроют завесу тайны, хотя знают больше, чем охотник, посмевший назвать себя таковым и выйти на зверя этой светлой ночью.

Шорох.

Снова шорох, там, за углом.

Только не смотреть в зеркала, только не поворачивать голову!

А вдруг… А вдруг его отражение уже живет своей жизнью и, скажем, стоит на месте и давно наблюдает за каждым движением своего хозяина? А вдруг оно и есть реальность, а он, тот, что тридцать один год дышал, ел, пил, ходил и говорил, — всего лишь иллюзия? Отражение истинного Исгерда Бранна, охотника в четвертом поколении? Он не знал. И боялся узнать ответ на этот вопрос.

Только бы не обернуться…

Нет.