Стригой (СИ), стр. 22

Вампир, подняв крышку тяжелого сундука, достал плащ из плотной ткани и набросил на плечи, затягивая у горла ремень. Крышка с грохотом вернулась на прежнее место. Теперь же стригой натягивал на тонкие пальцы перчатки.

— Вернусь к утру. Не подведи.

— И ты, — проговорил охотник Вергилию, когда тот открывал дверь, лишь беззвездная пасмурная ночь накрыла Арон. — И ты не подведи.

В ответ он получил лишь обнадеживающую и уверенную улыбку, от жутковатости которой снова прошибло, и мороз пополз по коже. Дверь хлопнула, и он остался в доме один.

Наедине с самим собой и смертельным, опасным желанием уснуть.

Охота началась.

***

Вергилий знал, что Мара обосновалась на чердаке богатой усадьбы, расположенной в самом центре города, знал также, что и охрана в той усадьбе имеется, и проникнуть туда обычным способом не получится. Он, конечно, попытался бы, будь у него чуть больше времени, рискнул бы, ведь ему не страшны раны, но и своим домом в Ароне он дорожил. Прибылью, нажитой в этом городе, тоже.

Стоило Вергилию хоть немного поссориться с местными законами, как о здешней жизни без забот он мог с чистым сердцем забыть. Он и без того здорово рисковал, приторговывая нелегальным оружием. Ему пришлось пойти по другому пути. И он пошел.

Тем временем предсказание Исгерда сбылось, и облака, пришедшие с запада, к ночи превратились в тяжелые грозовые тучи, взвыл ветер, похолодало, и с оглушительными раскатами грома пришел и холодный дождь, сплошным ливнем накрывший изнуренный жарой и горячим ветром Арон.

Плаща из плотной ткани надолго не хватило, и стригой, выжидающий под окнами усадьбы, тихо напевающий излюбленный мотив, теперь сквозь зубы цедил «спящих среди корней волков», прикрывая дьявольски-синие глаза. Рыжие взмокшие волосы, выбившиеся из привычного низкого хвоста, прилипли к похолодевшей алебастрово-бледной коже.

Вдруг на чердаке что-то грохнуло, оборвав строки песни как раз на том моменте, где глаза неспящей души ждали того, кто был опасней волков.

Вампир встрепенулся — так, что капелька дождя сорвалась с кончика чуть вздернутого носа и звонко приземлилась на размытую землю. Впрочем, этого звука не было слышно ни единой душе за шуршащим по листве и почве ливнем. Слух стригоя различил его.

Травник вслушался в звуки на чердаке и понял, что кто-то шаркает ногами по полу, и даже мыши стихли, перестали копошиться и пищать.

— Вот ты и попалась, — прошептал вампир побелевшими губами. Зрачки расширились, и теперь его синие глаза были совсем черными, демонически-черными и горящими на белом, как мел, застывшем лице, потерявшем всякое выражение.

Мгновение назад под окнами, в которых этой глубокой, страшной, дождливой ночью не горел свет, стоял рыжеволосый худощавый мужчина высокого роста, одетый в темные, но искусно сшитые одежды. Стоял мужчина, у которого на шее висел сапфировый кулон в форме капли, полностью повторяющий цвет безжизненных теперь глаз. Но то было мгновение назад, потому что на размытой земле больше никого не было, а стригой, рассыпавшись в мутную пыль, в холодный туман, быстрее ветра влетел на чердак сквозь щели меж досок и равным Маре призраком встал во весь рост, увидел ее, — патлатую бестию с инфернально-горящими глазами, увидел и приковал к месту безжизненным взглядом, и та не смогла даже шевельнуться.

Пепельные волосы, закрывающие прогнившее лицо, огни глаз, и животный страх, застывший в них. Побелевший как полотно вампир, медленно приближающийся вплотную. Мертвая тишина. Ни стука мерных шагов, ни тихого дыхания. Ни даже звука падающих с мокрых волос и плаща холодных крупных капель.

До рассвета еще час. Но все-таки стригой знает, что даже в это пасмурное утро луч солнца все-таки покажется, потому что бешеный ветер разгонит тяжелые густые тучи.

— Звук, и я убью тебя, — севшим голосом предупредил Вергилий. — Один звук, и дохнуть ты будешь медленно.

Застывшая Мара не шелохнулась.

И стригой связал ее. Ее собственными пепельными волосами, волочащимися по пыльным доскам прогнившего пола.

Взвалил на плечо, как мешок с мукой, и, выбив со звоном окно, перебудив всех жителей поместья, со свистом вылетел прочь, растворяясь в ночи.

И если б хотя бы единая живая душа смогла услышать этой страшной ночью смех рыжеволосого стригоя, то к утру ее волосы полностью бы поседели.

А волки, спящие среди корней, вмиг проснулись бы.

========== Глава десятая: «Волосы на свету, вампиры-альтруисты». ==========

И если хотя бы единая живая душа смогла услышать этой страшной ночью смех рыжеволосого стригоя, то к утру ее волосы полностью бы поседели.

А волки, спящие среди корней, вмиг проснулись бы.

Летящая с сумасшедшей скоростью над Ароном туча заливалась высоким, звучным, дьявольским смехом, от которого закладывало уши, шевелились волосы на затылке, а по спине бежал могильный сырой холод, будто сама Смерть опалила дыханием душу несчастного смертного, которому довелось услышать ликования шестисотлетнего вампира.

Бесовской хохот разливался над городом, эхом прокатывался в опустевших переулках и подворотнях, набирал силу, отражался от безжизненных камней и с удвоенной мощью сотрясал дома и лавки, заведения и трактиры, и Мара поняла, что живой она не вернется и что объятия стригоя разожмутся лишь единожды — когда она дважды покойником рухнет в его ноги и сгорит на невыносимом солнечном свете, что так сильно обжигает.

Ей, лишенной души и всяческих эмоций, вдруг стало страшно. Внезапно она ощутила чудовищную силу, мертвую хватку, гораздо более могущественную, чем у нее самой. Каждой клеточкой тлеющего от времени тела прочувствовала невыносимый жар крепких объятий этой заливающейся смехом тучи, несущейся на север и рвущей ночной воздух.

Шум ливня, отдаленные раскаты грома и звенящие взрывы молний голос стригоя перекрывал, не оставляя и единого шанса быть приглушенным; он ликовал, торжественно и со свистом несся через город, крепче сжимал костлявое бренное тельце Мары и томился в предвкушении расправы, первого луча солнца, что ему, вампиру, не причинит и малейшего вреда.

Истошный вой неприкаянного духа сотряс рокочущее небо и заглушил хохот Вергилия.

Мара взвыла, рванулась из перевоплотившихся в туман рук вампира, начала извиваться, как огромная змея, даже высвободила черные, покрытые незаживающими язвами руки в отчаянной попытке разодрать стригоя тупыми длинными когтями — безуспешно. Он был намного сильнее.

Узлы волос растрепались в полете, дух безжалостно рвал собственные пепельные спутавшиеся патлы, и те бились на ветру, безобразным шлейфом летели за Вергилием, взбесившимся не на шутку. Он сатанел. До рассвета оставалось чуть больше часа, ливень слабел, гроза потихоньку расползалась к краям светлеющего неба, и едва заметно на востоке расплылось бледное розовое пятно утренних, пока еще далеких лучей, а Мара уже сейчас билась с вампиром из последних сил, билась отчаянно, воя и скуля, — только бы не погибнуть, только бы пожить еще, упиться новыми человеческими страхами и стать сильнее. Он же так не считал, лишь крепче держал неприкаянную и становился все злее и злее с каждым непослушным рывком. Она норовила уйти, и неосторожное движение позволит ей сбежать. Вергилий и рад был бы найти ее снова, это не составило бы труда после продолжительного контакта, после встречи двух взглядов с того света, но охотник больше ждать не мог. На большее его и без того истощенный и измученный отсутствием сна и продолжительной дорогой организм не был способен.

Ветер отбросил с истлевшего лица Мары ее длинные спутанные волосы, и в светлеющее небо, истошно крича, смотрело черное безобразное пятно с лихорадочно горящими инфернальными глазами. Добивал тошнотворную картину перекошенный, широко раскрытый беззубый рот с пересохшими, узкими полосками грубых и сморщенных губ.

— Я предупреждал тебя, — прошипел вампир, переставший ликующе и звонко смеяться, — и ты ослушалась. И дохнуть ты будешь медленно. Ровно час. До восхода солнца.