Стригой (СИ), стр. 20

«А не такой уж он и страшный», — случайно подумал охотник и снова охнул. На этот раз испугавшись собственной мысли.

После полудня костер был залит водой, а, кажется, едва ли не добрая половина окрестных трав — собрана.

А после — часы галопа по большаку.

Дорога была каждая минута.

Комментарий к Глава восьмая: “Путь в Арон”.

Слава огромной возрастной разнице!

Ай да я

прим. беты: 600 лет, мать честнАя!

========== Глава девятая: “Охота началась”. ==========

На вторые сутки пути в богатый Арон, пятые без сна для Исгерда, всадники не сошли с тракта даже ночью и сейчас летели по светлой на черном поле дороге, уходящей далеко на северо-восток.

День был жарким и душным, раскаленный сухой ветер жег, казалось бы, уже до предела намучавшуюся кожу и землю, до невозможности пересохшую и окаменевшую, но с наступлением густых таинственных сумерек стало гораздо прохладнее и приятнее, так что раскаленный ветер ощутимо остыл и теперь мягко и осторожно овевал лица, извиняясь за причиненные днем страдания.

Было совсем уже темно, на темно-кобальтовом небе вовсю горели холодные летние звезды, редкими и одинокими мерцающими огоньками разбросанные на мрачном древнем полотне, а на востоке, близко к земле, горели три четверти чудовищно светящейся рыжей огромной луны, окруженной слегка мутным кольцом. Впрочем, со временем ее дьявольская чудовищность становилась все более призрачной, она медленно и степенно поднималась выше и выше, как поднималась уже сотни тысяч лет, становясь все меньше.

А время, что лежало промытым речным песком в крохотных часах, неудержимо бежало, падало вниз по крупной песчинке и тонуло, тут же погибая. И Вергилий чувствовал это, будто собственными ушами слышал страшный грохот падающих песчинок, чувствовал и гнал кобылу, не жалея, даже ночью. Он видел, что охотник сходит с ума и вот-вот вылетит с седла в пыльную землю, потеряет сознание от удара, от боли падения и больше никогда не проснется, потому что на этот раз Мара не отпустит, потому что на этот раз наворожит такой сон, который превратится в вечность, которой, как известно, конца и края нет.

Исгерд держался вопреки страхам вампира и гнал вперед, гнал галопом сразу же за черным силуэтом стригоя на мышино-пепельной кобыле, за которым летел и его легкий плащ, что он набросил на плечи прямо в дороге. Видимо, прохладный ветер ему нравился гораздо меньше, чем охотнику, жадно подставляющему лицо свежим потокам — только бы не заснуть, только бы не слететь с дьявольски-быстрой савраски, фырчащей и поднимающей за собой столбы сухой пыли.

Чудовищно-рыжая луна была на половине пути к самому центру темно-кобальтового неба, украшенного редкими яркими звездами. Было около полуночи.

Вампир не опускал руки, хотя это желание все сильнее и сильнее закрадывалось в душу с каждым зевком охотника, не смыкающего покрасневшие, слезящиеся на ветру темно-карие глаза. Не помогали ни растертые в порошок и сваренные в кипятке зерна кофе, привезенного из-за далеких бескрайних морей, ни корни столь же далекого женьшеня. Уж тем более не отгоняли сон подбадривающие слова Вергилия о том, что совсем скоро они окажутся в Ароне, что Мара будет уничтожена, и он даже знает, каким образом, а потом измученного мужчину ждет стригоевский дом с чистой и мягкой постелью, на которой тот сможет проспать сколько ему будет угодно.

Но чем дольше продолжался изнуряющий галоп и тряска, чем звонче звенела сбруя и чем дальше уходили всадники на северо-восток, тем громче, прямо-таки оглушающе, падали песчинки в пустеющих сверху песочных часах…

Исгерд Бранн, охотник в четвертом поколении, тот, что чуть живым мог выбраться из склепа с вампирскими клыками на бережно-хранимом шнурке, что после недельного запоя мог пойти на упыря, впадал в отчаяние и путал реальность с иллюзиями, потому что с пятисуточным отсутствием сна пришли и галлюцинации. И зачастую это сводило с ума.

Если две чудовищно-рыжих луны, висящих в гордом молчании над пересушенной землей в начале ночи пугали не сильно, то стригой с развевающимися на ветру рыжими шелковистыми волосами, у которого вдруг вырастали огромные бархатистые крылья не меньше семи метров в размахе, наводил трепещущий ужас, леденящий душу.

Потом у его собственной савраски, мускулистой и высокой в ногах кобылы, вдруг сама собой пропала голова, и в черном прохладном воздухе, заполнившем и ночную степь, и погруженный во тьму тракт, висели широкие ремни новых поводьев, натирающих руки. Вампир для таких случаев носил тонкие длинные перчатки из легкой змеиной кожи, плотно обтягивающие изящные кисти с ловкими музыкальными пальцами.

Безголовая саврасая лошадь неслась по дороге, хрипела и фырчала, высоко поднимала угольно-черный пышный хвост и мотала несуществующей головой, когда мундштук особенно болезненно врезался в десны, но гнала следом за вампиром, раскинувшим полупрозрачные перепончатые крылья, чуть подсвеченные мертвенно-бледным светом теперь уже высокой луны.

Исгерд успокаивал себя тем, что просто сходит с ума.

А что, ведь это было логично! С каких это, простите, пор охотник и вампир шли плечо к плечу, сидели у костра, прокручивая на прутиках рыбу, и не пытались убить друг друга — один колом, другой же — острыми, блестящими в ночи клыками.

Но с ума он не сходил. Просто устал, что на руку не играло.

Безголовая кобыла неслась в ночи, разрезая прохладный воздух, пепельная неслась чуть впереди, и охотник нагонял рыжеволосого всадника с истошно-синими глубокими глазами, как очередная галлюцинация оторвала его от крылатого монстра впереди.

Если вампир мог со своими дьявольскими фокусами пролететь на колдовской кобыле сквозь толстое бревно прямо на дороге, то он, простой охотник тридцати одного года от роду, не мог и потому что есть сил рванул на себя поводья, да так, что мундштук до крови рванул лошадь. Та взлетела на дыбы, мотая несуществующей головой, завизжала, молотя копытами воздух, и Исгерд вылетел с седла, застряв ногой в стремени, а обезумевшая безголовая скотина сорвалась вперед и пролетела бы так до самого Арона, не будь стригоя рядом.

Присбавив, он дождался, пока саврасая выровняется с ним, и прямо на ходу перемахнул со своей пепельной на крепкую спину мускулистой кобылы, едва не сорвавшись вниз, прямо на каменную землю, которая драла лохмотья волочащегося за лошадью охотника, что есть свет проклинающего и животное, и матерей, и треклятые стремена, все еще пытаясь сорвать ногу. Тщетно.

Вампир, прильнув телом к влажной конской шее, мягко и нежно провел горячей рукой в гладкой перчатке по, как оказалось, существующей морде, и перепуганная скотинка успокоилась, сразу же перешла в легкую рысь, а потом и вовсе — встала, хрипло дыша.

Охотник все-таки высвободил ногу, прорвав и без того повидавший жизнь сапог, и без сил рухнул прямо в пыльную землю, раскинув руки и пытаясь отдышаться.

— Вставай, Исгерд, нельзя лежать, — спрыгнув, присел рядом стригой, — осталось всего несколько часов.

— Иди к черту, — фыркнул охотник, — я говорил тебе, что нихрена из этого не выйдет.

— Поднимайся. Не можешь — дай руку, я помогу, но не смей сдаваться, понял?

— Какого дьявола?

— Я хотел помочь, — протянул руку стригой, — и я помогаю, держу обещание. А ты — нет. Давай же, охотник! Осталось всего ничего!

— Проклятье… — прошипел Герд, поднимаясь. Без помощи рыжеволосого. — Лучше б удавился…

— Не говори о том, чего не ведаешь! — вскинулся Вергилий, и его ровный чистый голос стал гораздо громче, чем казался. Разве может быть чей-то голос столь холодным и злым?.. разве… — Цепляйся за жизнь, охотник, и кончай пороть горячку, не то клянусь, я выбью из тебя всю твою гордость, которой медный грош цена! Вставай и лезь на лошадь!.. — он осекся. Отвернул алебастрово-бледное лицо, чуть попорченное злобой, к призрачной луне и выдохнул полной грудью, сжав пальцы. Перчатки из змеиной кожи чуть слышно проскрипели. — Извини. Я не должен был… Проклятье… Идем, Исгерд. Твой срок скоро истечет, если не поторопимся. Она близко, я чувствую.