Стригой (СИ), стр. 15

Вопрос охотника сильно задел. Да, он пил. Пил часто, много, не зная меры, и бросить не мог, сколько бы ни пытался. Но как бы там ни было, в тот раз, когда он старался защитить от Мары дом Импи, алкоголем от него и не пахло. А тем временем рассказ подошел к тому моменту, когда в чудовище полетела серебряная цепь.

Он будто снова пережил все эти события, хотя каждый раз после того, как охотился — на вампира ли, на призрака, — глубоко зарывал в себе леденящие душу воспоминания. Так случилось и в этот раз, но чем больше Исгерд рассказывал, тем больше видел, как наяву, черный силуэт Мары, ее инфернально-горящие глаза, волосы, свисающие длинными белесыми патлами. И сжимал под столом руки, так, что ногти впивались во вспотевшие ладони. Быть может, даже иногда вздрагивал, он не понимал. Полностью погрузился в воспоминания и говорил.

Ведун слушал и качал головой.

Охотник стоит в слепящем глаза червонном золоте, в море золота, что шелестит волнами и убаюкивает, а там, впереди, лежат два истекающих кровью тела. Бежит по черной земле, изрезанной островками рыхлого, подтаявшего снега, и замирает над пропастью, а за спиной стоит и улыбается рыжеволосый вампир. Улыбается и хочет его смерти. Винит его в том, что они, бездушные монстры с единым желанием — выпить крови, — умирают десятками, сотнями. Как жители деревень, охваченных чумой.

Глубоко выдохнув, закончил рассказ и опустил голову так, что темные растрепанные волосы накрыли потухшие карие глаза.

— Ну? Что скажете?

— Я… эмм… ну…

— Сможете помочь? — голос охотника надломился, — или мне бросаться с обрыва? Или гнать на край света, чтобы найти того, кто поможет?

— Вообще-то спастись ты еще можешь, — начал Лазарь, — и я даже знаю, где ты найдешь помощь…

Исгерд скептически хмыкнул и даже вспомнил, что во вьюках лежит крепкая длинная веревка, из которой вполне себе получится неплохая удавка. Но это позже. Это ночью, тогда, когда на предместья опустится морок и прохлада. Его ведь и не услышит никто, даже и не подумает, что сегодня хрипы, раздающиеся со старой рощи, будут принадлежать ему.

— … Священная Инквизиция не перебралась через море. Там есть люди, что помогут, охотник, там…

Низко опустив голову, так, чтобы казалось, будто он действительно разбит, уничтожен и размазан по стене от осознания неминуемой смерти в лапах Мары, мужчина улыбался. Жутко улыбался. Широкие плечи начали дрожать от сдавленного хихикания.

— …Там есть те, что знают гораздо больше меня. Те, что наделены большим талантом и силой, а потому…

«Как же, как же, — мысленно усмехался Исгерд, сжимая пальцами потрепанную ткань штанов, — отправлюсь за море, отправлюсь без вшивой копейки в собственном кармане. Ах да, я и забыл. Все мое — ваше, о всезнающий, ведающий господин!»

— … А потому поезжай-ка ты в столицу. Оттуда каждый день уходят корабли. Спасение — за морем.

— Спасибо Вам, — учтиво склонил голову охотник. Так низко, что упавшие на лицо спутанные волосы скрыли улыбку. — Вы и вправду помогли мне.

— Что ж, ступай, парень. Попутного ветра.

Махнув на прощание рукой, улыбающийся охотник, сильно пригнувшись, вышел из дома и захлопнул за собой дверь, оставив шулера, что лгал дальше, чем видел, в низеньком домике. Пересек поросший высокой травой дворик, огороженный остатками реечного заборчика, шугнул шелудивую собаку, так некстати разлаявшуюся, и рассмеялся во весь голос.

Так, что слезы на глазах проступили.

А потом направился в город, чтобы забрать мерина. Точнее, то, что было во вьюках.

Комментарий к Глава шестая: “И рассыпались надежды прахом”.

Не имею представления о том, будет ли у меня такая роскошь, как время, так что писать буду еще медленнее. Впрочем, и работу не заморожу, ибо буду продолжать ее при первой возможности.

Сюжет никуда не денется, история потихоньку продвигается.

Прошу понять и простить. Больше чем на полторы-две недели главу не задержу, но увы, на еженедельные обновления у меня нет ни времени, ни сил.

========== Глава седьмая: “Патлатые вараколаши, неподъемные мелочи”. ==========

Тогда, восемнадцать лет назад, он и вправду был тринадцатилетним ребенком, озорным мальчишкой, что, ровно как и другие сверстники, хулиганил и носился по улицам от рассвета до заката. Но лишь в те дни, когда его отца, знаменитого охотника Вилхерда, не было дома, потому что стоило ему вернуться с охоты, как улица заканчивалась, друзья-товарищи… Что же, про друзей-товарищей приходилось забыть и упорно запоминать имена вампиров, их особенности, отличия, слабые места и облики, учить огромные описания, от масштабов и содержания которых кровь безмятежного мальчишки стыла в жилах. Вечерами — точить колья и полировать отцовское серебро. Ночами — молиться, на практике доказывать знания фаз луны, бродить по лесам, затаив дыхание, так, чтобы и самый чуткий вампир не услышал, не заметил, не учуял.

Сначала это казалось ему забавным.

Сначала ему нравилось точить колья и запоминать страницы бестиария, который он пока еще не мог прочесть. Только слушал от отца и вколачивал в мозг изображения. Нравилось под покровом ночи выходить из дома, непременно бегом добираться до леса, причем контролируя дыхание, так, чтобы сил хватило надолго, а потом, подобно тени, бродить меж деревьев, думать о том, как поставить ногу, потому что даже случайно хрустнувшая веточка выдаст с головой. Сын охотника, говорили и завидовали друзья-товарищи. Сын охотника, говорила мать, приглаживая рукой взлохмаченные темные волосы. Он гордился своей участью в восемь, в десять, в тринадцать лет.

А в четырнадцать вдруг понял, что быть охотником — не случайность, не просто желание отца вырастить сына, который будет сражаться со Злом. Нет. Понял, что быть охотником — самое страшное проклятие, которое он мог получить. Что нет более ужасного и обрекающего на неминуемую смерть от клыков ремесла, чем это.

Ни один охотник на вампиров не умер от старости, будучи дряхлым маразматиком со склерозом и спиной, которая чудовищно болела лет этак – надцать. Ни один охотник на вампиров не ушел от профессии, потому что попросту не мог от нее сбежать. От себя не уйдешь, сказал во сне Исгерду стригой и был прав. До мурашек по коже прав, потому что сколько бы раз Герд не завязывал, не оседал в очередном городе, заказы находили его сами. И он возвращался. Возвращался каждый раз, сжимая кол в руке, и шел на ночное безмолвное кладбище, повторяя молитвы как пересмешник.

— Твоя вина.

— Я ничего не мог сделать, я был…

— Ребенком? Чушь. Ты мог, охотник. И не сделал ничего.

Не сделал ничего…

Ему было четырнадцать. Высокому плотному мальчишке с глубоким взглядом карих глаз, таких же, как и у матери.

Он попросту задержался, нарушил обещание прийти до захода солнца. Но как тут было вернуться раньше, когда рыба клевала постоянно, не отпуская ни на шаг? Как было вернуться раньше, когда такого улова у юного Исгерда еще не было ни разу в жизни? И он пришел, пришел домой лишь тогда, когда на ночном небе ослепительно сияли яркие летние дороги звезд, сияли серебром, что было таким же ярким, как и слепящее глаза червонное золото бескрайних полей…

Вараколаш* уже стоял над ними — бледный, алебастрово-белый, с гривой аспидных спутанных волос; нависал сверху, сложив перепончатые крылья за спиной, и мертвым взглядом просверливал два едва живых, избитых до полусмерти тела отца и матери Исгерда, застывшего в дверях, притихнувшего, затаившего дыхание. Так, как его научили. Так, как было нужно.

Он знал, что Вилхерд давно выслеживал этого вампира, и сроки охоты перевалили за несколько месяцев. Знал, что отец разозлил его, вывел из себя бесконечными погонями и тем, что сдаваться он не собирался.

Охотники идут на дело в одиночку. Всегда.

Они не рискуют жизнями невинных, не работают в паре, даже если второй — непревзойденный мастер охоты на вампиров, ибо чудовища не так глупы, какими могут казаться. И если не погибнут оба, то один из двух живым после встречи с кровопийцей не вернется. Никогда. Без исключений.