Стригой (СИ), стр. 13

Если бы не кто?

Ответом стал пучок цветов на краю колодца.

Пучок невзрачных желтых цветов бессмертника.

========== Глава шестая: “И рассыпались надежды прахом”. ==========

— Прощай, Импи. Спасибо за гостеприимство, — голос охотника девушку пугал ровно так же, как и отрешенные потерянные глаза, утерявшие вообще всякий человеческий блеск.

— Пока, теть! — махнул рукой найденыш-Адам, другой цепко схватившись за луку седла.

— До встречи, до встречи…

Она явно ощущала, как в груди что-то неприятно ноет и так и кричит о том, что не хочет отпускать охотника; она и сама не хотела, но понимала, что он не останется. Что никогда не променяет свою жизнь странника на просиживание штанов на одном месте до конца своих дней, и тем не менее не могла отказать себе в хрупкой мечте.

— Герд!

Он обернулся через плечо, так, что темные волосы, откинутые назад, снова упали на лицо. Не сказал ни слова. Только посмотрел вопрошающе потухшими карими глазами, еще более темными на побледневшем изможденном лице.

— Н..ничего. Прости.

Охотник понимающе кивнул и осторожно тронул пятками отдохнувшего, сытого мерина с перетянутой ногой. Адам, все еще сжимая луку, смотрел на одинокую фигурку застывшей на пороге Импи. Солнце только-только поднималось на востоке, даже роса с травы не успела сойти. Охотник бы проспал, отложил бы отъезд еще на несколько дней, если бы не проклятие Мары, которое одержало над ним абсолютную победу. Попытался бороться и позорно проиграл, сорвавшись с обрыва в черную бездну. Умер бы, если б не стригой…

А мерин все удалялся и удалялся, шел медленно, но почти не хромал, шел спокойно и ровно. Становился все меньше, пока вообще не исчез из виду, а Импи осталась одна.

Совсем одна посреди глуши и выжженных степей. В разваливающемся доме, без копейки в кармане и с ребенком на руках. Одна на все хозяйство. И на всю жизнь тоже — одна, уже не рассчитывающая на чью-то помощь, приглушившая мечту о семье, о пустоте, которая не будет давить на само существование.

— Удачи, охотник, — прошептала она уже пустому месту, горизонту, с которого пропал силуэт ссутуленного под тяжестью нового бремени всадника. — Ты только живи…

Разумеется, до всадника эти слова не долетели. А если бы и долетели, то Исгерд Бранн, охотник на вампиров в четвертом поколении, наверняка бы страшно обиделся.

Это ли жизнь? Он знал, что так люди не живут. Что не их это участь, кочевать из одного хутора в другой, от деревень к городам, и так всю жизнь, в погоне за призрачной тенью чудовища, скрывшегося под пологом таинственной ночи. Нет, не живут… Не страдают, каждый раз привязываясь к человеку и теряя его, не успев и узнать толком. И хотя эту привязанность он всеми фибрами души старался приглушить, толком из этого ничего не вышло. Таким он был. Зачастую доверчивым и слишком одиноким.

Побитым собачьей жизнью.

Все они, нищие охотники, пусть даже и способные, овладевшие ремеслом, делились на два типа: дворняжек и волков.

Первые всю жизнь скитались, искали пристанища и выполняли самую черную работу за копеечную плату. Жили от вампира к вампиру, брели месяцами по следу, пересиливая себя, сжимая зубы, чтобы не взвыть от холода и голода, от дождя, что часами донимал и вымачивал шкуру до последней шерстинки. Терпели обиду, боль, все терпели, и однажды, чисто по случайности, получали ласку. Останавливались где-то на несколько дней, жили, как королевские лабрадоры, сытые, чистые и довольные выпавшей участью, искренне радовались ей, визжа от счастья и размахивая хвостом, плясать на задних лапах готовы были, а счастье вдруг кончалось. И потом снова собачья жизнь. А в место, где прикормили, все тянуло и тянуло, как магнит. Потом, конечно, тяга пропадала, да только ненадолго. До следующей, что будет сводить с ума не меньше предыдущей.

Вторые же всю жизнь были одиночками и существовали исключительно ради себя. Если у дворняжек и было что-то в родном краю, то волки не могли со всей уверенностью заявить, что, да, есть у них место, которое они с чистой душой зовут домом. Их вообще ничего не держало. Ни вышеупомянутого дома, ни семьи, ни даже места, куда бы тянуло — не было ничего родного, святого и дорогого сердцу. На случайные связи, попадающиеся по пути, они смотрели с неколебимым скепсисом. Выполняли свою работу, получали заслуженную плату и уходили, будто их и не было — без сожалений и душевных терзаний. Сколько волка ни корми… он все равно на охоту убежит, и ничего дикого зверя, страшащегося ласки и теплоты душевной, не удержит.

Исгерд же ни к тем, ни к другим себя отнести не мог. Вообще раздвоением личности страдал.

Иной раз, как в случае с Импи, что-то заденет, резанет сердце, как остро отточенный клинок, и, казалось бы, незаметная рана ноет слишком долго — днями, неделями, порой месяцами не дает забыть о своем существовании. Иногда же выйдет из дома с презрением и чувством ущемленного достоинства, когда такая вот хозяйка предложит остаться, и, высоко подняв голову, в одиночестве спешно покидает дом, не вспоминая о нем больше. Так что дворняга и волк в нем боролись.

Только сейчас, в этот самый момент, в нем не то что пес, в нем вообще все погибло.

Он ненавидел себя.

Ненавидел мерина и Адама. Рассвет. Отдаленные птичьи песни и прогревающийся летний ветер. Ненавидел стригоя и больше всего на свете хотел выбросить зубилом выбитый в мозгу образ улыбающегося рыжего вампира с изумитель… с отвратительно-синими бездонными глазами.

— Ничего, Герд, ничего, — проговорил под нос охотник, прищуривая темные глаза, — Гласерн близко. Где город — там и проблемы, а, значит, о нем мне уж точно некогда думать будет…

— Дядь?

— Ммм?

— А ты часто сам с собой говоришь, а?

Охотник чертыхнулся. Он и думать забыл о том, что мальчишка сидит впереди и слушает его частые мысли вслух. А тем более те, что до его ушей явно не должны были дойти.

— А ты часто с лошади летаешь?

— Нет, а что?

— Полетишь, если много болтать будешь, — прошипел Исгерд.

Мальчик притих.

Однако и город, что находился в нескольких часах езды от затерянного в степях домишки, начал вырисовываться черной линией на горизонте.

***

В городе было подозрительно тихо, но охотник-то знал, что жители еще не успели отойти от недавнего визита Святой Инквизиции, что обвинила в колдовстве добрых два десятка жителей, среди которых было и два отменных знахаря. Ключевое слово «было», потому что то, что от них осталось, обугленными останками чернело на кострищах, уродами возвышающихся на людной городской площади. Черный кот, покорно придремавший на коленках? Ведьма. Красивая девушка, которая по счастливой случайности не заболела сыпным тифом? Ведьма, разумеется. Добропорядочные жители пожаловались на подозрительную соседку? Сжечь неверную! Пусть сгорит в муках, лживое, грязное, грешное создание, что демонам служит! Спалить все во имя Господа!

Теперь ему с огнем было не сыскать не то что знахаря, который мог бы продать какую-нибудь траву или настойку, что помогла бы справиться с кошмарами, но и ведуна, на которого он возлагал большие надежды. Тот-то точно мог искоренить проблему, пусть и за деньги (а кому сейчас просто?), но раз и навсегда.

О новой лошади он и думать перестал. Вынашивал смутную мысль пустить стригоевское золото на хорошего резвого коня, но теперь нашел проклятым деньгам более достойное применение. Ведь все что ни делается, делается к лучшему? Так ведь? В его случае — да. И первым делом в бесконечном списке была сдача нерадивого Адама в руки отца.

Сам мальчишка заметно притих сразу после того, как назвал адрес на улице Ремесленников. И становился все мрачнее и дерганнее по мере того, как охотник безошибочно выбирал короткий путь, петляя по переулкам, ведущий прямо к ремню и розгам. Исгерд усмехнулся бы, да не мог. Бессознательно искал глазами рыжую макушку вампира в толпе, вид которой заставил бы его что есть духу рвануть из Гласерна, так, чтобы только пятки сверкали, и, наверное, повеситься на ближайшем суку. Один черт другого выхода не осталось бы. Вампиру удалось бы уничтожить все и сразу. Не оставив выбора…