Стригой (СИ), стр. 12

— Угу…

— Значится, вытирай свои слезы и давай следом. И не болтай, договорились?

— Да, дядь, — кивнул найденыш. — А, это, ты сам-то чего тут делаешь?

— Гуляю, — ответил, улыбнувшись, охотник. Странно, и ведь недавнее желание убивать и рыдать, свернувшись калачиком прямо на дороге, пропало. — Ищу, понимаешь ли, таких вот дурачков по лесам и родителям возвращаю. А теперь идем, малявка. Поздно уже.

И малявка, нахмурившись и надув губы, поплелся следом. А Исгерду вновь захотелось поспать. И рискнуть, провалившись в сон. Может, он сможет все-таки справиться сам? Кто знает-то?

***

Вопреки совсем смутным опасениям охотника, Импи приняла малявку, имя у которой все-таки было — Адам, причем приняла радушно: поспешно соскочила с постели и не улеглась до те пор, пока мальчик не наелся и не заснул, зарывшись в ее же одеяло.

Оказалось, время едва-едва перевалило за полночь, хотя Исгерду пришлось пережить многое даже за эти несколько часов без солнечного света. И снова хотелось спать. А еще проверить, сможет ли он выстоять перед силой кошмаров призрака, одарившего его мертвым взглядом.

Он как никто другой понимал, сколь опасно поддаваться желанию и закрывать глаза, вновь оказываться со столь реалистичными сновидениями один на один. Понимать, что рассчитывать на чью-то помощь совершенно бессмысленно, что там, в другой реальности, где слепящее глаза золото мерно и монотонно шепчет, прячутся сотни чудовищ и стригой, которого он боялся гораздо сильнее, чем окровавленных тел на смятой пшенице. У него не было ни клинка, ни серебра и святой воды, в силах которой он в последнее время сомневался все больше. Там ему приходилось играть по правилам Мары, снова и снова опускаться с головой в щемящие душу болезненные воспоминания. Приходилось вспоминать. И искренне ненавидеть свою жизнь и долг, и ремесло, от которого не мог убежать, сколько бы не пытался.

Ничего невозможного нет, так он убеждал себя каждый раз, когда понимал, что вряд ли переживет очередную ночь. Но тем не менее дотягивал до самого конца и встречал рассвет, или истекая кровью, или шатаясь от голода и усталости, — но обязательно с трофеем. И никак иначе.

— Ты куда? — сонным голосом пробормотала девушка, когда мужчина, стянув с тюфяка застиранное покрывало, скрипнул входной дверью.

— Здесь душно, — солгал он, — пойду лягу на улице.

Намучавшись за ночь, Импи согласно кивнула и тут же заснула, едва только сомкнув веки. Охотник, завалившись в солому, накрылся и долго противостоять желанию уснуть не смог. Главное, чтобы не будили, главное, чтобы дали шанс попробовать разобраться с проклятием самому… Кто знает, сможет ли ему помочь ведун или знахарь? Шанс невелик. А потому приходится действовать самостоятельно. Как и всегда, впрочем.

Ощущение собственного тела пропало сразу же, и густая чернота, стоявшая перед глазами какое-то время, медленно начала рассеиваться, бледнеть, окрашиваясь в пасмурные серые тона. Пахло сырой землей и влагой. Слышался шум воды. Охотник все больше поражался реалистичности собственных снов, тому, что снами их назвать было все сложнее и сложнее. И если в первый раз он брел по такому манящему ослепительному золоту, то сейчас, разомкнув глаза, видел перед собой лишь серое скучное небо с прорезями темных облаков. Понял, что лежит так же, как и заснул.

Поднялся. Осмотрелся вокруг — снова незнакомое место. Ровное, гладкое место, поросшее черной травой, пробившейся сквозь подтаявший посеревший снег; темно-рыжие высокие камыши на близком горизонте. Сырость. Озноб. Холодный, пронизывающий ветер, пропахший влагой и запахом разлагающейся растительности вроде мха или еще чего-то такого. И странные мысли. Одна, та, что звучит отчетливо и громко, приказывает идти дальше, к горизонту, обозначенному линией камыша. Другая, полумертвая, больше походящая на эхо, истошно кричала почти охрипшим, таким отдаленным голосом: «останься».

Ноги намокли в каше подтаявшего снега и размытой грязи. Заморосил мелкий, противный дождик, а потом…

Потом послышались хлюпающие шаги где-то за спиной, шаги спешные и широкие, готовые сорваться в бег. Резко оборачивается:

— Кто здесь?

Но не видит никого. Ни за спиной, ни впереди, нигде. «Может, показалось?» — подумалось ему на долю секунды. Отдаленный издевательский смех доказал обратное, врезаясь в мозг.

Он уже не раз слышал такой страшный смех. Издевательский, самодовольный смех вампира, напившегося горячей людской крови. Окровавленные губы чудовища тогда не шевелились, были плотно сжаты, но голос звучал. Звучал в мозгу, во всем теле, содрагая внутренности, звучал отчетливо и ясно. Он насмехался над ним какое-то время… Точно так же, как и сейчас. Оружия снова не было.

Хлюпающие шаги раздались снова. И на этот раз перешли в бег.

А когда охотник обернулся через плечо, ожидая снова увидеть темную сырую землю с сереющими островками рыхлого, мокрого снега, почувствовал, что сердце, кажется, перестало биться.

Потому что рыжее патлатое чудовище с алебастрово-бледной кожей, еще более белой в пасмурном свете, с истошно-синими глазами ярче горечавки, ярче граненых сапфиров в имперских украшениях, гналось следом, а короткий черный плащик, подбитый мехом, развевался на ветру.

Он бросился к горизонту, туда, где темно-рыжие камыши шелестели на ветру, хотя отдаленный голос вопил: «не смей». Как не сметь? Как не сметь, когда смерть летит по пятам и дышит в затылок? Исгерд бежит, что есть сил, задыхается, чувствует, что сердце из груди выскочит, но не сдается, не позволяет сбавить темп. А ноги невыносимо тяжелые, их слишком сложно поднимать, заставлять бежать — так бывает только во снах. Только в кошмарных снах.

И останавливается в последний момент, ровно тогда, когда камыши оказываются слишком близко, а там, в этих темно-рыжих зарослях, горят тысячи вампирских мертвых глаз, просверливающих в теле сквозные отверстия.

Охотник без раздумий кинулся бы дальше, сквозь камыш, не испугался бы тех, кто ждет в шелестящей чаще, но остановился. Ведь там, где он стоит, земля кончается. И уходит в пропасть. В бесконечную пропасть с почти черной лентой реки непостижимо далеко внизу. Как раз там, где из воды торчат клыки острых, как бритвы, скал.

Исгерд чувствует, что готов умереть. Что смерть в сотни раз приятнее, чем ощущение мертвого дыхания стригоя в затылок.

— Вот ты и попался, — звучит насмешливый, ровный и такой отвратительно уверенный голос. — Не убежал от себя. Я же говорил.

— Зачем я тебе?

— Интересный вопрос. И мне известен ответ. Им — тоже, — вампир указал на тысячи мертвых, сияющих призрачным блеском глаз. — Ты убивал нас, вырезал, как скот. Нам нужна плата, охотник.

— Ты всего лишь сон, — голос Исгерда звучит увереннее. Он пришел, чтобы бороться.

— Ошибаешься, — улыбнулся вампир, склонив голову. Рыжие пряди упали на неестественно-бледную кожу. — Разве во снах бывает вот так?

Охотник не ожидал. А когда среагировал, было слишком поздно. Потому что рыжее чудовище поменялось в лице, приобрело черты Мары и стало совсем страшным. Алебастровое лицо расплылось, почернело, так, что лишь глаза лихорадочно блестели, а мужчина, отчаянно хватаясь пальцами за край пропасти, уже висел над бездной. И чувствовал боль, страх, чудовищное головокружение. Ощущал приближение смерти. Такое, какое бывает лишь в жизни.

Убивал нас сотнями!

Резал! Кроил!

Вбивал колья в грудь!

Убийца!

— Все вы иллюзия! Дешевый фокус Мары!

Убивал! Резал! Кроил! Должен заплатить сполна!

За каждую каплю пролитой крови!

Разжимает пальцы. Сдается. А будь оно что будет! И летит.

Но совсем чуть-чуть, потому что стальная хватка до боли сжимает запястье, от чего охотник вскрикивает…

А когда открывает глаза, то лежит возле колодца. Бездонного колодца возле дома Импи, вода в котором давно была непригодной для питья. На дне которого были камни. Черные, острые камни. Он бродил во сне, мог умереть…

Если бы не…