Имя твое (СИ), стр. 20

— Глеб, а как же ты? — сонный, уже почти нездешний голос приводит меня в состояние, близкое к умилению. Заботится?

Помогаю одеться, укладываю, достаю из старинного, окованного блестящей жестью сундука с бельем старый, но все еще уютный, местами почти до прозрачности вытертый плед, укутываю моего засыпающего на полуслове ангела, подтыкаю с боков края — чтоб теплее. Сурово шикаю:

— Все у меня в порядке. Спи, утро вечера мудренее!

— Какое еще утро… День же… обед… — пытается сопротивляться Саша. Я ложусь сзади, обнимаю его, грею своим телом, дышу в беззащитно доверчивую обнаженную шею, и он сдается эмоциональной усталости и сну, засыпает в моих руках, точно натрудившая крылья птица в своем гнезде.

Когда снизу начинает доноситься многозначительное громыхание тарелок, я спускаюсь на веранду, где от голода родители уже практически клацают зубами.

— Между прочим, не все здесь сыты любовью, — замечает в пространство мама, и я с ужасом думаю, что не проверил: не осталось ли следов той самой любви возле моих, надо думать, слегка все-таки припухших от трудов праведных губ. Сконфуженно кхекнув, отворачиваюсь и на всякий случай вожу ладонью по лицу.

— Руки вымой, прежде чем садиться за стол, — с тайным ехидством в голосе напоминает всегда спокойный и даже несколько флегматичный папенька.

— Смейтесь-смейтесь! — бурчу я себе под нос, но руки, разумеется, мою: врач я или кто?!

— А Саша спустится? — уточняет на всякий случай мама. — Или ты его замучил там совсем?

— Это ты его замучила совсем! Разве можно так… набрасываться на неподготовленного человека! Он от знакомства с родителями любовника опомниться не успел, а ты его еще и спонсорами-администраторами озадачила.

— Нервенная какая-то молодежь пошла, — комментирует отец, наливая всем по небольшой хрустальной стопочке своей фирменной «вишневки», — чуть что — сразу в обморок.

— Тебе не понять нас, людей творческих! — привычно парирует матушка. В общем-то, это — вполне обыкновенный стиль наших семейных обедов: адская смесь ехидных подколов и разговоров по душам под домашнюю наливочку. Может, и хорошо, что Саша сегодня пропустит представление в семейном цирке Старостиных. Если мне не изменяет моя интуиция (а обычно она мне не изменяет), то на его век этого добра еще хватит с лихвой.

— Точно, где уж нам уж выйти замуж, мы уж в девках посидим! — ехидно отбрехивается папенька. — Ну, за искусство!

И мы пьем за искусство, закусываем малосольными огурчиками, на которые матушка большая мастерица, отдаем должное роскошно-красочному (хоть сей же момент натюрморт с него пиши!), посыпанному рубленной зеленью свекольнику с разводами сметаны. Когда очередь доходит до арбуза, что мы с Сашей, сменяя друг друга, героически перли аж из самого Питера, я уже в мельчайших подробностях осведомлен про историю матушкиных непростых взаимоотношений с директором ДК и владелицей магазинов элитного белья. («Кстати, береги своего Сашу — дама падка на хорошеньких мальчиков!» — «Пусть только попробует! Я ей руки повыдергиваю и ноги… отрэ-э-эжу! Циркулярной пилой!»)

И тем более неожиданной для меня становится финальная реплика отца, который как раз в этот момент собирает арбузные корки, чтобы разом вытащить их на силосную яму:

— А, кстати, Глеб, ты не в курсе: Саше фотограф не нужен? А то у меня в колледже парень компьютерами занимается, а сам хочет в ГИКиТ на кинооператора в следующем году поступать. Фотографирует и клипы снимает, как мне кажется, вполне на уровне, а?

С ведущей на второй этаж лестницы доносится смущенное хмыканье: похоже, Саша уже проснулся. А что ты хотел, ангел мой? Так и живем. Не успокоятся, пока не осчастливят.

Его радостно усаживают за спешно приведенный в порядок обеденный стол, и все представление начинается сначала. От судьбы не уйдешь.

По дороге домой Саша опять, хотя уже явно с другим наполнением, молчит, крутит в зубах травинку и о чем-то думает. Тем для раздумий у него — хоть отбавляй. Но, зная Сашу, могу смело утверждать, что уже завтра он справится с лавиной обрушившейся на него информации, соберет на совет свою банду и колесо закрутится в нужном направлении.

Дома я первым делом отправляю его в душ, а сам притаскиваю из кладовки раскладную металлическую стремянку, чтобы снять со стены черно-белый портрет Блока. Саша прав: ужасно мешает.

*

Через неделю, возвращаясь вечером с работы (совсем никакой после напряженного трудового дня и весь в мечтах о тишине и покое), я застаю в собственной кухне свою родную маменьку в компании Саши, с которым она что-то азартно обсуждает, позабыв про остывающий кофе. (Краем глаза я отмечаю, что ради матушкиных прекрасных глаз Саша даже достал из шкафа презираемые им крошечные кофейные чашечки тончайшего фарфора, уже бог знает сколько времени пылящиеся у нас на верхней полке навесного шкафчика.)

— Но вам же нужен этот… как его… — мама прищелкивает пальцами, словно собирается танцевать фламенко, — администратор!

— Менеджер! — нетерпеливо поправляет ее Саша. — Нам в группу нужен молодой и креативный менеджер, разбирающийся в танцах. А не старый дед, из которого песок сыплется!

— Александр! Не будьте жлобом! — я бы подумал, что мама в гневе, если бы не знал ее так хорошо: горящие глаза и раздувающиеся ноздри — признак вовсе не злости, а совершенно сумасшедшего азарта. — Если человек всю жизнь варится в искусстве и готов с вами, молодыми оболтусами, работать, совершенно не важно, сколько ему лет!

— Ему семьдесят два! Его внуки уже заканчивают школу — вы сами это говорили, многоуважаемая Маргарита!

— Маленький провинциальный городок, в котором он заведовал культурой, видел такие коллективы, которые вам и не снились! А все благодаря его связям! Если бы не внуки — ни за что бы он не ушел на пенсию в шестьдесят и не переехал в Питер. Вам несказанно повезло, что он готов помочь — причем на первых порах, пока вы не встанете на ноги, совершенно «безвозмездно, то есть даром»! — последнее она произносит гнусавым голосом Совы из мультика про Винни-Пуха.

— Ладно, — сдается наконец Саша и, кажется, выдыхает с некоторой долей облегчения. Это, что, была такая «разведка боем»? — Телефон есть? Я ему позвоню завтра.

— Запомните: зовут его Леопольд Францевич. Только не вздумайте помянуть при нем того самого кота — обидится смертельно.

Саша уверяет, что «ни за что» и «никогда».

Незамеченный обоими спорщиками я стою, опираясь о стену в прихожей, и с легкой внутренней дрожью думаю: не породил ли невзначай монстра, сведя вместе двух своих самых любимых людей?

========== 7. ==========

*

В зале, украшенном потрескавшимся от времени гипсовым орнаментом из пятиконечных звезд в окружении пышных снопов пшеницы (хорошо, хоть бюст Владимира Ильича в вестибюле отсутствует), пахнет гнилым деревом и мокрой штукатуркой. Очевидно, где-то в очередной раз протекла крыша, не выдержавшая напора весенних дождей. «Люблю грозу в начале мая!» — скрипит сквозь зубы Стас (он же для посторонних лиц — Станислав Петрович, но разве мы посторонние?), получивший очередной отлуп от заводского начальства по части ремонта вверенного ему помещения.

— Главное, чтобы кому-нибудь из зрителей куском потолка по башке не прилетело! — скалит зубы уже переодевшийся в открытое черное трико Саша. Он сегодня по-особенному злой и резкий, и интонации его неприятно царапают нервы. Думаю, это потому, что от напряжения он сейчас внутри весь — сплошной лед. Или хрупкое стекло.

Мне хочется обнять его, прижать к себе. Отогреть. Но нельзя. Кругом — куча народа, даже в жалкой крошечной гримерке нам ни на минуту не удается остаться наедине.

Впрочем, в какой-то момент я все-таки вытаскиваю его в полутемный коридор, чтобы обласкать губами непреклонно стиснутые губы. (Непреклонно или отчаянно?) В конце концов Сашин рот все же слегка оттаивает под моими поцелуями.

— Глеб, спалимся…

— Господи, да для кого здесь это все еще секрет?!