Имя твое (СИ), стр. 18

На лице Саши написано, что лично он сейчас предпочел бы стаканчик-другой яду. Эффект матушки в полной боевой трансформации. Но по себе знаю: к этому можно привыкнуть. Со временем.

И мы идем к заливу. Я люблю Финский: редкие, но оттого не менее внушительные сосны, огромные камни и серовато-желтый песок. По дороге Саша заметно расслабляется: напряжение отпускает его плечи, походка становится раскованной, такой специфически танцевальной, «от бедра», льдистый взгляд оттаивает и наполняется солнцем. Подойдя к самой кромке воды, он втягивает трепещущими, будто у породистого коня, ноздрями соленый воздух и произносит:

— Море!

— Разве это море! — улыбаюсь в ответ. — Ты что, раньше залива не видел?

— Представляешь, не видел. Почти три года прожил в Питере, а как-то все… не там. Так что не порти мне кайф! Это — море.

— Как скажешь, — покладисто соглашаюсь я.

Мы забираемся на нагроможденные бесконечной грядой здоровенные валуны и усаживаемся там, слегка соприкасаясь коленями. Вернее, это я остро ощущаю соприкосновение, а Саша просто зачарованно смотрит вдаль — на то, что он зовет морем. Молчание висит между нами, теплое, обволакивающе, и мне впервые за очень долгое время начинает казаться, что все получится: не только у Саши с его безумным проектом — у нас с ним. (Впрочем, «мы с ним» — проект тоже достаточно безумный.)

— Представляешь, никогда не был на настоящем море. А ты?

— А меня родители пару раз вывозили в Крым. Коктебель, Карадаг, Макс Волошин…

Саша смотрит непонимающе. Еще бы! Для него все это — просто набор звуков. Ничего, если еще какое-то время потусуется с моей семейкой, тоже наберется всякого… окололитературного — тут уж без вариантов.

— Я бы хотел… к морю.

— Какие твои годы! Вот раскрутитесь — начнете ездить на всяческие фестивали. Есть же такие для танцующих, вроде вас?

Саша задумывается, потом слегка неуверенно выдает:

— Ну-у…В Сочи что-то такое все время проводят.

— Сочи — это мелко! — снисходительно отбиваю я подачу. — Бери шире! В мировых масштабах!

— О! — оживляется Саша. — В Италии. Как это? Ольга рассказывала… «Пляжи Италии» в Римини.

— Римини — то, что надо. И пляжи там вполне приличные.

— Глеб, ты идиот! Это же название конкурса!

Так мы сидим, перебрасываясь словами, точно мячиком для пинг-понга, и не особенно задумываемся о реальности подобных мечтаний. Иногда нужно мечтать просто так, без всякого прикладного подтекста, чтобы не забывать, как оно вообще происходит.

Впрочем, мечты — мечтами, а первое, чем нас встречает мама, это вовсе не свекольник (хотя к обеду все готово и стол на веранде уже накрыт), а жизнерадостная реплика:

— Ну, танцуйте, мальчики! Я нашла вам спонсора.

Танцевать Саша даже не пытается. Больше похоже на то, что сейчас он развернется и уйдет. Его состояние я для себя определяю, как «перегрев». Слишком много всего: информации, малознакомых людей, эмоций. С одной стороны, вроде бы самое время пить «За сбычу мечт!», а с другой… Хочется вернуться в свой подвал, когда мечты о будущем были только мечтами. Великая фраза: «Когда-нибудь…»

Я уже понял: всегда такой собранный и острый на язык Саша с большим трудом переносит незнакомых людей, особенно, когда тех оказывается чересчур много — словно впадает в некий защитный ступор: «Меня нет — я в домике!»

— Э-э… Может, мы сначала пообедаем? — пытаюсь я остановить поток матушкиного красноречия.

— Да все равно я забыла отварить яйца — только что поставила. Время еще есть! Тут многое нужно обсудить…

Мог бы уже знать, что если мама чем-нибудь всерьез увлечена, то пытаться ее притормозить… Однажды точно на таком же энтузиазме она за неделю сделала совершенно потрясающую программу по Бродскому.

— Представляешь, вспомнила! Лидка же! У нее сеть магазинов элитного нижнего белья. Обожает покровительствовать творческой молодежи. Рэперы там, баттлы… Сейчас вроде бы в очередном творческом поиске. Я ей позвонила, рассказала о вас — она в экстазе. Только осторожнее с запросами — Лидка все же не Рокфеллер.

— Спасибо, родная! — быстро прерываю я очередной виток информации, чмокая несколько озадаченную мамулю в щеку, и тащу Сашу наверх — для перезагрузки. — У нас ведь еще есть полчасика до обеда?

Уже на последней ступеньке лестницы меня настигает строгое:

— Не слишком-то там увлекайтесь!

Увлечешься тут…

Саша весь — точно взведенная пружина. Замер у входа в комнату и молча смотрит куда-то в пространство. Не рассматривает — просто смотрит. Сквозь.

Осторожно обнимаю его сзади за плечи.

— Ну, ты чего?

— Как ты в этом живешь?

Улыбаюсь ему в шею:

— Привык. И ты привыкнешь. Она ведь любя. Правда-правда. Из самых лучших побуждений.

— Ты иногда — точно такой же. Знаешь?

— Что ты! Рядом со своей родительницей я — безвольная тряпка!

— Это ты просто никогда не видел себя со стороны.

Стараясь не особо давить на начавшего, вроде бы, только-только приходить в себя Сашу, осторожно увлекаю его в сторону кровати, застеленной пестрым лоскутным одеялом. Не для воплощения в жизнь каких-нибудь коварных замыслов — просто присесть. Так уж вышло, что с сидячими местами в моей дачной комнате — не очень, разве что стул возле письменного стола, кресло, заваленное мягкими игрушками (маме периодически дарят поклонники — смех и грех!) да вот — кровать.

— Прикольный чердак! Не течет?

— Почему чердак? — удивляюсь я.

— Потому что под крышей. А твое настоящее имя — Карлсон.

Похоже, Сашу отпустило, если он начинает шутить.

— Я — умный, красивый, в меру упитанный мужчина, ну в полном расцвете сил? — уточняю я.

— А главное — скромный.

Смеясь, опрокидываю его на кровать и немножечко — самую чуточку! — валяю по ней, покрывая лицо и шею своего возлюбленного поцелуями. Он делает вид, что сопротивляется, но на самом деле — льнет ко мне всем телом, разве что не мурча от удовольствия. Кот. Все-таки кот! Сгорающий от нетерпения, едва не подвывающий от страсти котяра. От такого Саши мои мозги моментально превращаются в желе и стекают в джинсы. На миг мне даже кажется, что он сейчас плюнет на собственные принципы и сам меня возьмет — прямо здесь, на лоскутном цветастом покрывале, без смазки и резинок. А потом… потом меня внезапно со всей силы отталкивают — и я едва не слетаю на пол, только в последнюю минуту исхитряясь удержаться на краю пропасти.

— Эй! Ты чего!

— Прости, не могу. Там внизу — твоя мама.

— И папа. Ну и?..

— Тут акустика — точно внутри гитары. Они будут знать, что мы… Что… Давай дома, ладно?

Знаю я это «дома»… Опять уйдет в себя — фиг оттуда достанешь. Но… Любить Сашу — будто пытаться прочесть какой-нибудь древний свиток на давно исчезнувшем наречии. Завораживающе красиво. До отчаяния непонятно. Остается только молить Судьбу, чтобы она за твое упорство и терпение послала тебе в конце концов собственный Розеттский камень.

Но сложности — сложностями, а сейчас, например, мне ужасно хочется сказать Саше, что он — милый. А еще больше, что он — мой милый. Но я молчу, позволяя ему самому расставлять акценты в наших, едва-едва начавших наконец-то налаживаться взаимоотношениях.

Поэтому просто ныряю к нему под бок и изо всех сил пытаюсь переключиться на что-то нейтральное и по возможности — безобидное. Хотя… Безобидное — рядом с Сашей? Пока я подыскиваю тему поспокойнее, мне в лоб прилетает вопрос:

— Твоя маман — фанатка Блока?

— Говоря твоим примитивным слогом, моя маман — фанатка поэзии в целом. Что касается личных предпочтений — то это Цветаева. Ты слышал на концерте. Как раз ее любимое.

— Да? А почему тогда эта комната увешана портретами Блока? Да и тот, у тебя дома — ее же подарочек?

Вот так и выпрыгивают на нас из-за угла страшные тайны прошлого! «Никогда еще Штирлиц не был так близко к провалу…» С другой стороны, «все тайное когда-нибудь становится явным». И уж лучше теперь, когда мы с Сашей наедине, а не как-нибудь после, когда матушке внезапно придет в голову блестящая идея поделиться подробностями моего босоногого детства и беспечальной юности. Вообще-то я люблю свою маму, но иногда, если дело доходит до разговорного жанра, случается, что ее от души заносит.