Имя твое (СИ), стр. 11

Слава богу, что хоть в самом начале Саша, не дожидаясь моих ценных руководящих указаний и не замечая колебаний (нервничает?), избавляется от футболки, а мгновение подумав — и от трусов. Стоит возле кровати: высокий, узкий, сумасшедше красивый и при этом какой-то отчаянно потерянный. Словно я привел его в нору людоеда, а не туда, где его будут наконец не трахать, а любить.

Выкидываю из головы все лишние мысли, комплексы и страхи: как уже было отмечено ранее, на повестке дня нынче серьезнейшая операция. Правда, на сей раз ни ассистента, ни медсестры с инструментами, ни анестезиологов мне не полагается. Представив всю эту деловую, целеустремленную и жутко поофессиональную толпу возле нашего с Сашей «брачного ложа», не могу сдержать рвущийся наружу нервный смешок. Нет уж, все к лучшему! «Наше счастье — в наших руках». Пусть экстремалы занимаются любовью на Красной площади.

Мое счастье – в моих руках. В грубых мужицких руках хирурга-ортопеда. Которому с дрелью куда сподручнее, чем с тонкими эфирными материями или со всякими там загадочными эрогенными зонами. Но когда это я отступал перед трудной задачей? Да струсь я сейчас – и меня станут презирать даже собственные мегапонимающие родители.

Двигаюсь вперед. Два шага до кровати, на которую уже опустился Саша – самые сложные в моей жизни. Но я их прохожу. Одежда — на пол (потом, все потом!), главное сейчас – изо всех сил обнять, прижаться своим пылающим телом к ледяному айсбергу с чудесным звонким именем. (Дают ли айсбергам имена? Все-таки это не тайфуны.)

И быть бы мне в этот момент счастливейшим человеком на земле, если бы все происходящее хоть как-то соотносилось с любовью. Но… Эксперимент. Чертов медицинский эксперимент. («Пациент скорее мертв, чем жив!» — «Пациент скорее жив, чем мертв!»)

Детская сказка: Принц склонился над Спящей Красавицей и поцеловал ее. А потом и трахнул, как гласят молва и неприглаженный классиками фольклор.

Только вот мне, в отличие от того Принца, вторая попытка, полагаю, не отколется – не та ситуация. И Красавица… не та. Не Спящая Красавица, а Снежная, чтоб ее, Королева! Или Снежный Король. Превратится в буран и вьюгу — и вылетит в форточку, на свой проклятый Северный полюс. К айсбергам и пингвинам — складывать из хрупких льдинок слово «Вечность». Без меня. А значит, я не имею права на ошибку даже в, казалось бы, совершенно простом, напрочь физиологическом процессе. Проигрыш утащит в бездну обоих. Такой уж он – наш вальс на минном поле. «Раз-два-три! Раз-два-три!»

Начинаю свои ласки сверху вниз: лоб, веки, виски, едва заметная горбинка тонкого носа. Саша морщится, но терпит – ему это тоже зачем-то нужно. «Рядом с тобой я чувствую себя живым!» Губы… Ну, это мы уже проходили: едва заметное шевеление внизу показывает, что мы на верном пути, но… Недостаточно. Совершенно недостаточно. Или, может, просто я так бездарно целуюсь? Хотя вроде бы прежние не жаловались.

Прежние… В том-то и беда. Рядом с Сашей мне хочется забыть все, что было до него. Хочется забыть всех – и начать с самого начала. Поцелуй. Поцелуй… Мало, отчаянно мало! Хотя… мой бог, до чего же приятно! До чего же… волшебно! Мне кажется, я мог бы кончить от одних поцелуев. Но я – не он. Саша отвечает с энтузиазмом, не пытается халявить, все движения его губ и языка наполнены искренностью и каким-то непередаваемым коктейлем чувств: он одновременно исхитряется нападать и уступать, сдаваться и отталкивать, а я… Я просто иду за ним. Это его территория – территория, где ему не холодно. Но в какой-то момент он решительно отстраняется и говорит немного севшим голосом:

— Пока хватит.

И я соглашаюсь. На моей географической карте еще куча неисследованных объектов.

На уши я возлагаю большие надежды. О, эти просвечивающие на солнце мочки Сашиных ушей, нежный изгиб ушной раковины! Я почти схожу с ума, даря им свою нежность.

— Фу, Глеб, — говорит Саша, — мокро.

«Фу, Глеб!» — я понял. Глеб – воспитанный пес – он отлично знает команды.

Шея – без эмоций. Ключицы – ровно с тем же результатом. Я не сдаюсь. Гладко выбритые подмышки. (Был у меня любовник, у которого главная эрогенная зона располагалась именно там – иначе я ни за что бы не рискнул.) Едва не получаю в нос. Мой прекрасный возлюбленный ржет, словно какая-нибудь… лошадь Пржевальского и, дернувшись от меня, чуть не падает с кровати. Так и запишем: подмышки — мимо.

Когда мой язык нежно и горячо проходится по розовым соскам, Саша дергается, будто по его телу ползет какая-нибудь отвратительная тропическая многоножка. Фух!

Ребра, пупок, гладкий, без малейших следов растительности лобок – все не то. Саша – совершенный, точно мраморная статуя, и такой же холодный. Положительный результат, достигнутый во время поцелуев, давно сошел на нет. Руки? Восхитительные пальцы, способные малейшими движениями соткать из воздуха музыку? Паутинка линий на ладони? Дудки!

— Щекотно.

Мне хочется плакать.

Почему-то кажется: попроси я – и Саша останется со мной навсегда. Просто потому, что ему до сих пор «тепло» рядом. И даже предоставит мне в полное мое распоряжение свое безупречное тело: будет терпеть, полуприкрыв глаза тяжелыми веками и временами прикусывая полную нижнюю губу. Только кто я такой, чтобы меня терпеть? Гадость гадкая! Не хочу!

Дальше, дальше! Внутренняя сторона руки, сгиб локтя… Ребра, талия, бедро. Мимо.

Самое очевидное оставляю на потом. В сложном механизме мужского тела это как раз тот рычаг, при помощи которого можно перевернуть землю. Но нам ведь желательны и более тонкие настройки, так?

— Глеб, бля!

Длинный, почти потрясенный, развратно-тягучий стон раздается, когда мой язык проходится под Сашиной коленкой. Вот не думал, не гадал! Спасибо вам, боги, хранящие бродяг и кладоискателей! Есть! От души целую нежную кожу, ласкаю, прикусываю – моя мраморная статуя уже ни фига не мраморная: она течет в моих руках, судорожно дергается, изгибается почти дугой.

— Да! Сделай так еще!

Для «еще» у нас имеется вторая подколенка. Правильно, эффект следует закрепить. И я закрепляю, пока Саша не начинает почти безостановочно материться, а его бледная кожа не покрывается отчетливыми розовыми пятнами.

— Глеб, сука, я сейчас лопну!

Глеб, определенно, не сука, а кобель. Причем в эту минуту – крайне озабоченный кобель. Но он знает, что и зачем делает. И происходящее сейчас – просто супероткрытие, но отнюдь не итог.

Оставив в покое Сашины прекрасные ноги, перемещаюсь выше. Нет, минет мы оставим на сладкое. А вот что меня по-настоящему волнует в данный момент, так это вопрос:

— Ты предпочитаешь сверху или снизу?

Вряд ли у моего чуда имеется сильно большой опыт в данном вопросе, но за спрос, как говорится, денег не берут, а тут уж лучше перебдеть, чем недобдеть. Саша краснеет, бледнеет, мучительно прикусывает губу, словно все происходившее раньше было по-детски невинно, а вот сейчас-то и начинается настоящий разнузданный разврат. Странная реакция для того, кто привык танцевать на сцене в одних золотых стрингах. Странная и невероятно трогательная.

Наконец, спустя, кажется, целую вечность:

— Снизу.

— А сверху пробовал?

— Д-да.

— И?

Почти злобно:

— И ничего! Пшик! Полный импотент.

Сказать по правде, меня устроил бы любой ответ. Таких, как я, принято называть универсалами. Но я ставлю себе мысленную пометку быть еще более осторожным, чем до сих пор: позиция снизу – позиция уязвимости, подчинения. Есть, конечно, уникумы, которые, даже подставляясь, исхитряются вести и брать, но что-то мне подсказывает, что это не Сашин случай. А стало быть…

— Глеб, что ты делаешь?! – почему-то кажется, что сейчас он сорвется с постели и сбежит в туманные дали, невзирая на свое, должно быть, уже довольно болезненное возбуждение. Сильнее сжимаю широко разведенные в сторону бедра, отвечаю самым спокойным, самым ласковым голосом, на какой только способен:

— Целую тебя.

— Там?

— Почему бы и нет?