Звук твоих шагов (СИ), стр. 9

На стуле лежат типичные маггловские шмотки: синие джинсы, черная футболка без принтов и логотипов, носки, трусы, гладкий серый пуловер. Возле стула расположились на отдых кроссовки. Все вещи новые и, судя по всему, так же, как и халат, купленные в дорогих магазинах. Во всяком случае, у меня создается именно такое впечатление. Не то чтобы, конечно, я был большим знатоком дорогих вещей… Сгребаю вещи в охапку, а под ними… Черт! Черт-черт-черт!!! Палочка. Та самая бузинная палочка. Один из проклятых Даров Смерти, признавший во мне своего законного владельца.

*

Венеция…

Я теперь точно знаю, где хочу жить и умереть. Где я хочу жить даже тогда, когда уже умер.

Я открываю для себя Венецию.

С ее изящными палаццо, отраженными в воде каналов. С каналами, вода в которых пахнет морем, а не канализацией, как принято почему-то считать. С верткими остроносыми гондолами, что скользят по этим каналам, точно грациозные волшебные птицы. Такая Венеция – для туристов, я знаю. Да, я долго еще буду чувствовать себя в этом городе именно туристом – и мне не стыдно. Потому что я влюблен. Влюблен в дрожание бликов фонарей из розового муранского стекла на поверхности воды. Влюблен в круглые шляпы гондольеров, когда те уверенно направляют свои утлые суденышки под очередной низкий мостик, сгибаясь перед ним в грациозном старинном поклоне. Влюблен в разнообразие карнавальных масок в витринах магазинчиков: от Шута и Доктора до микеланджеловского Давида. И в старичков, которые этими масками торгуют и тут же расписывают очередной экземпляр, высокомерно не обращая внимание на гомонящих посетителей. Влюблен в расположившиеся по берегам каналов крошечные ресторанчики, от которых так соблазнительно пахнет всяческими рыбными вкусностями, даже несмотря на то, что мне, с моими свежеобретенными гастрономическими пристрастиями, остается только завистливо смотреть из вечерней тьмы на веселящихся посетителей. Влюблен в молчаливую ночную громаду собора Сан-Марко и в гулкую пустоту предрассветных площадей.

Северус смеется и называет меня глупым романтиком.

Я действительно это сказал: «Северус смеется»? Ну… Что делать, если с некоторых пор так оно и есть. Он смеется. И я зову его «Северус». А еще мы вместе ходим по ночной Венеции, держась за руки, и я вслушиваюсь, в звук его шагов по каменным сводам венецианских мостов. И мне кажется, что еще немного – и он позволит себе не только смеяться, но и называть меня «Гарри». Да, очевидно, я – «глупый романтик». Потому что, помимо всего прочего, я влюблен в Северуса Снейпа.

Это пришло не сразу, не вдруг, постепенно, кажется, именно с тех пор, когда звук его шагов перестал быть просто звуком. Удивительно, как много можно узнать о человеке, если, не торопясь открывать глаза, просто прислушаться к тому, как он ходит. Шаги Снейпа: легкие, осторожные, будто он боится потревожить мой сон, и одновременно — решительные, уверенные. Я мог бы слушать их часами. Его шаги – рядом со мной. Северус всегда просыпается раньше меня. Это закономерно. Он дольше пробыл вампиром, он старше по человеческим меркам и лучше контролирует свою магию. Он говорит, что когда-нибудь и я смогу просыпаться на закате и засыпать в самый разгар утра. Северус никогда мне не лжет, так что я надеюсь однажды снова увидеть отблески утреннего света на стенах домов. Но пока мой удел – ночь.

Он просыпается раньше, отдергивает тяжелые бархатные портьеры, надежно преграждающие доступ в нашу спальню солнечным лучам. (Очень не хотелось бы однажды во сне превратиться в кучки невесомого пепла. Только не сейчас!) Приносит из помещения, которое некогда было кухней, хранящиеся там под чарами стазиса две кружки свежей крови. Свою выпивает быстро, без всяких церемоний, словно необходимое для выживания, но все же неприятное на вкус зелье. Моя кружка дожидается, когда Гарри Поттер в очередной раз соизволит вернуться в мир живых, на массивной прикроватной тумбочке. «Ваш завтрак, Поттер». Завтрак в постель, мр-р-р!

К моему пробуждению Северус уже успевает одеться и умыться. (Что хорошо, потому что ванная в нашем почти-дворце на целых восемь немаленьких комнат всего одна, зато в ней имеется и старинная чугунная ванна на львиных лапах и новомодная навороченная душевая кабина, в которой лично я всем режимам предпочитаю режим «тропический ливень».) Теперь, когда все время мира принадлежит нам, а глупого Поттера больше не надо охранять от него самого и полчищ разномастных злодеев, Северус каждый день моет голову, и даже у Рона Уизли не повернется язык назвать его «сальноволосым ублюдком». Впрочем, Рон далеко, а Снейп… Снейп — вот он, близко, почти рядом, стоит только руку протянуть.

И я протягиваю руку.

Подарок на день рождения?

О да!

Заверните мне, пожалуйста, этого мужчину!

Оно вскипало исподволь, тайно, изо дня в день, откуда-то из самых глубин моего глупого сердца (даже если это очередная метафора), копилось под спудом страхов и запретов, билось пойманной птицей о прутья грудной клетки. Иногда мне начинало казаться, что я схожу с ума. Мне никогда не нравились мужчины. Я терял голову от запаха волос Джинни. Впадал в столбняк под взглядом Чжоу. Я был ровно настолько нормальным, насколько может быть подросток, которого готовят, словно оружие, к одной-единственной цели: убить врага и умереть самому. У меня никогда не было времени на буйство подростковых гормонов. Но… Черт возьми! Мне всегда нравились девушки!

А теперь…

Я смотрю на его силуэт на фоне витражей – и теряю ощущение времени.

Я прошу его перед тем, как впасть в свой дневной летаргический сон: «Не уходите, профессор, мне страшно». А когда он покорно ложится на другую половину кровати, спокойно перестаю быть, поглаживая пальцем шрамы на его костлявом запястье. Кстати, с какого-то момента я уже просто не замечаю несовершенства внешности Снейпа: мне начинает нравиться его худоба, его птичий профиль (он напоминает мне ястреба), его черные волосы, которые мой бывший профессор (я с удовольствием повторяю про себя: «БЫВШИЙ профессор!») нетерпеливым движением отбрасывает с лица во время разговора, его руки – живые и страстные, руки – самое настоящее произведение искусства. Мне нравятся его глаза, порой напоминающие омут, а порой наполненные яркими огненными всполохами. Мне нравится его хриплый голос. Меня заводит звук его шагов. И пускай вампиру, чтобы испытать настоящую эрекцию, надо выпить очень много крови, но я не могу по-другому определить то пламя, что разливается по моим венам, превращает мозги в кисель и заполняет собою все мое существо. Будь я проклят, если это не желание!

Мне уже мало просто быть с ним: разговаривать, смотреть, засыпать на одной постели. Мне хочется всего Снейпа – здесь и сейчас. Мне нужно, чтобы он знал. Иногда мне кажется, что он знает. Иначе почему так легко идет навстречу моим ребяческим капризам? Надо же, Поттеру страшно! Тоже мне новость! Почему приносит утром чашку с кровью? Почему показывает мне ночную Венецию и покупает дорогие вещи? У меня самого в последнее время с деньгами – совсем швах: Гарри Поттер умер, чего вы хотели? И я пока не придумал, как могу при своем новом статусе зарабатывать на жизнь. Очень не хочется в таком вот виде возвращаться к своим прежним друзьям. Пусть мертвые остаются мертвыми, не так ли? Когда-то Снейп пытался мне что-то такое объяснить, а я не понимал. Теперь понимаю. Дело ведь не в ночном образе жизни и не в том, что один вид крови кого-то из моих живых друзей может свести молодого вампира с ума. Дело в том, что я – бессмертен. А они – нет. Рон, Гермиона, Джинни, Луна и Невилл — и все-все-все, кого я знаю, будут взрослеть, стареть, болеть и покрываться морщинами, а я навечно замру в своих восемнадцати. Или почти восемнадцати, учитывая, что я умер в мае.

И только Северус Снейп останется таким, каким я его знал. Вечность – это дар или проклятие? Смотря, кто разделит ее с тобой.

Наверное, это еще не любовь, но что-то очень близкое к ней.

А вот когда в мой день рождения Северус Снейп протягивает мне затейливую подвеску в виде стеклянного грифона из муранского стекла, я понимаю, что это – любовь. Потому что он произносит: