Звук твоих шагов (СИ), стр. 7

Смотрю внимательно и придирчиво, словно прикидываю: что за душу скрывает эта странная маска? Какие следы оставила на ней жизнь? Сначала пристально изучаю профиль, благо, для этого надо лишь повернуть направо голову. Потом, не удержавшись, приподнимаюсь на локтях, чтобы взглянуть спящему в лицо. («Чтобы лучше видеть»?) Оказывается, Снейп — просто потрясающий объект для исследования! И как это я раньше не замечал?

Во-первых, нос. Ну, тут никаких неожиданностей. Снейповский Нос – определенно, с большой буквы. Носище. Носяра. Клюв. Будто у какой-то хищной птицы. Тонкий, с весьма ощутимой горбинкой (ломали в маггловском детстве или наследственное?), с изящными ноздрями. Как ноздри могут быть изящными, я и сам не знаю, но слово навязчиво всплывает в мозгу, когда я пытаюсь найти точное определение особенностям профессорского профиля. Решительный профиль. Должно быть, именно такие чеканили когда-то на старинных монетах. Профиль победителя.

От носа, старательно минуя ресницы, мирно дремлющие на щеках, взгляд перемещается к бровям. Брови как брови. Не широкие и не узкие, стремительно взлетающие к вискам, и, как я знаю, до ужаса подвижные. Своими бровями Снейп может излагать хоть поэмы, хоть заумные научные трактаты. А уж лекции по педагогике! Но когда он спит, спят и брови. Только глубокая морщинка между ними не желает разглаживаться даже во сне, словно бы Снейпа ни на миг не отпускает тревога. Почему-то мне ужасно хочется, чтобы эта морщинка исчезла, и я даже тянусь к ней пальцем — разгладить, но так и не решаюсь прикоснуться. Не твое это дело – разглаживать чужие морщины, Гарри Поттер! Оставь его в покое хотя бы сейчас.

Оставляю. Но смотреть-то можно?

Можно. Я это разрешил сам себе, и никто не в силах отменить моего решения. Только Снейп. Но сейчас он спит, правда? И я смотрю.

Та гадская морщинка вообще далеко не единственная на снейповском лице. Говорят, морщины – это карта жизни. Никогда не понимал этой… хм… конечно же, метафоры, но теперь… Складка между бровями: бесконечное напряжение воли, заботы, иногда – боль. Горизонтальные морщины на лбу – мне кажется, это мысли. Много мыслей – и все о чем-то плохом. Добрые, хорошие мысли оставляют совсем другие следы. Достаточно вспомнить профессора Дамблдора. Привычно перехватывает горло. Я не буду вспоминать! Не сейчас, когда слезы у меня красного цвета. Плакать кровью – это так глупо! Простите, директор…

От крыльев носа – к уголкам рта – две глубокие складки. Привычка плотно сжимать губы? Горечь? Ненависть? Усталость? Не уверен, что мне хочется это знать. Или все-таки хочется?

Единственное, чего я при всем своем внимании не обнаруживаю на лице Снейпа, это тонких лучиков возле глаз. Они остаются, если человек много улыбается.

Невеселая была у вас жизнь, сэр? Карта говорит, что да. И сколько из этих морщин – мои? Что-то подсказывает, их много. А моя мама? Где записана моя мама? Столько вопросов. Легко задавать их спящему. Смог бы я повторить то же самое, глядя ему в глаза? Еще один вопрос, которому суждено остаться без ответа.

Оставив морщины в покое, смотрю на губы. Тонкие, бледные губы, даже во сне сжатые в упрямую и злую гримасу. Или это гримаса вечной усталости? Я не знаю. Мне не хватает жизненного опыта, чтобы прочитать вас, мистер Снейп, сэр. Вы – книга на древнем языке. Но я хочу его выучить, этот язык. Дадите мне шанс? Когда-нибудь. Похоже, у нас впереди – вечность.

Спите, профессор. Все, что я могу сделать для вас сегодня – это укрыть краем синего атласного одеяла. Да, я знаю, что вампиры не мерзнут. Но почему-то мне сегодня решительно наплевать на все истины мира.

Я ложусь рядом, сжимаю своей ладонью его руку, на запястье которой вместо некрасивой рваной раны, оставленной моими зубами (так тяжело, оказывается, помнить об этих проклятых клыках, когда пьешь чистейшее блаженство), теперь виден только очередной белый шрам. Три дня. Он три дня поил своей кровью бестолкового мальчишку, которого ненавидел большую часть жизни. Провожу большим пальцем правой руки по этим шрамам и отчего-то улыбаюсь. Спите, профессор. Я буду стеречь ваш сон.

*

Шаг. Шаг. Шаг.

Он проснулся.

И я. Кажется.

Мысли короткие, словно звук его шагов, и такие же неровные, обрывочные. Я помню, как вчера пил его кровь. Как потом разглядывал лицо спящего. Как соскользнул в свое странное небытие прямо перед рассветом, все еще поглаживая чужую холодную ладонь.

Совсем недавно даже сама мысль о чем-то подобном вызвала бы у меня бурный приступ негодования пополам с отвращением. Да, и еще – сработавший рвотный рефлекс. Но, как говорится, «Гарри Поттер сильно изменился за лето». Еще бы! Умер. Воскрес. Убил Волдеморта. Снова умер. Стал вампиром.

Кстати…

— Сэр! А как я умер?

— С возвращением, Поттер. Вы сегодня рано.

Действительно, рано. По лиловым облакам за окном скользят последние всполохи догорающего заката. Чувствую, что сейчас позорно разревусь от какого-то странного острого счастья, смешанного в равных пропорциях с сумасшедшей тоской. Как же давно я не видел солнца!

Снейп стоит у окна и тоже смотрит на улицу. Сегодня он выглядит значительно лучше, чем вчера, хотя я даже не могу внятно сформулировать, в чем именно заключается отличие. Не такая бледная кожа? Не настолько запавшие глаза? Не так сильно заострившийся профиль? Я не знаю. Но отличия очевидны.

— Вы не ответили на мой вопрос, профессор.

— Сначала – завтрак.

В руки мне суют кружку с… ну да, кровью, чего уж там! Только это не та кровь, я чувствую даже на расстоянии: не тот запах, не тот цвет, да и вкус… Ага. Совсем не тот.

Кровь Снейпа была точно… за неимением лучшего сравнения – солнце. А это… Точно молоко с медом. В детстве я, как ни странно, любил молоко с медом, хотя доставалось оно мне не часто: только если было необходимо наглядно продемонстрировать приболевшему Дадличке, какую вкуснятину ему приготовила заботливая мама. Вон, Гарри нравится. У Дадли был такой специальный условный рефлекс: если Гарри что-то нравится, надо срочно это у него отобрать и присвоить. А в случае молока с медом – даже выпить. Но и мне перепадало. Что характерно, когда болел я сам, тетя останавливала свой выбор на горьких аптечных лекарствах.

Так что молоко с медом – это было, в общем-то, неплохо. Даже приятно. Но если ты попробовал на вкус солнце…

Обхожусь без добавки. Смертельный голод (или жажда?), мучивший меня в последние три дня, уступил место спокойному и какому-то неожиданно обыденному ритуалу: «Чего желаете на завтрак? – Чашечку чая? Кофе? Крови?»

— Та самая покупная кровь?

— В точку, Поттер. Как вы догадались?

Вскидываю на него глаза. Стоит близко, почти вплотную к постели и смотрит внимательно, заинтересованно. Я вдруг начал интересовать Снейпа? Не как сын Лили Поттер, а сам по себе? Почему-то мысль окатывает с ног до головы волной жара.

— Издеваетесь? Несравнимо.

Не рассказывать же ему про тонкую вязь моих ассоциаций: от золота – до молока с медом…

— Счастлив, что ритуал завершен, и вам больше не придется глотать… всякую дрянь.

…Или рассказывать?

Он, что, не слышал, как я урчал от наслаждения и издавал прочие неприличные звуки практически сексуального характера?

Или настолько не верит, что может кому-то… нравиться?

Все эти мысли пролетают в голове всего за одно мгновенье – и я решаюсь. Лучше выглядеть восторженным идиотом, чем неблагодарной скотиной.

Объясняю, как умею: неловко путаясь в словах, заикаясь, проваливаясь в нелогичные паузы. А он… Слушает. И почему-то мне кажется, что, пока я говорю, морщинка между бровей чуть-чуть разглаживается.

— Спасибо.

Снейп сказал «спасибо»? Мне?

Я подумаю об этом завтра.

А сейчас…

— Теперь можно спросить, как я умер?

За окном горят фонари. Снейп смотрит в окно и молчит так долго, что мне начинает казаться, я никогда не услышу ответа. Подбирает слова? Все настолько плохо?

— Вас раздавило стеной.