Звук твоих шагов (СИ), стр. 13
Еще бы! Проведя полжизни в подземельях!
— А я люблю. Будем праздновать? Ходят слухи, в соборе Сан-Марко потрясающее рождественское богослужение.
— Только не говори мне, что ты веришь в их дурацкого бога и во все эти байки о его волшебном появлении на свет.
— Не в боге дело, Северус. Рождество – это сказка. Для всех.
Я уже успел везде побывать и все увидеть: и самые разнообразные елки, и украшенные разноцветными лампочками гондолы, и самих гондольеров в красных костюмах Баббо Натале, местного Санта-Клауса, и рождественскую ярмарку на площади Санто-Стефано, где купил для Северуса длинный зеленый шарф и елочное украшение из муранского стекла в виде черно-золотого дракона, по непонятным причинам напомнившего мне моего возлюбленного.
Все это время сам дракон провел в своей пещере (то есть лаборатории), куда мне вход по-прежнему запрещен.
— Пытаешься закупорить смерть? – спрашиваю я его.
— Или жизнь, – туманно отвечает он. Вот и весь разговор. — Мне некогда, иди погуляй без меня.
Из своих блужданий я приволакиваю небольшую живую елку и ставлю ее в гостиной, у камина. Украшаю, чем придется: стеклянными шариками, конфетами, мандаринами. Все равно вся эта детская красота с некоторых пор вызывает только эстетический интерес. Ну, и пахнет, конечно. Смесь запахов елки и мандаринов… Запах детства, которого у меня не было. Покупаю мешочек кофе в зернах и насыпаю в вазочки по всему дому. Теперь у нас пахнет не только сыростью, а еще и кофе, мандаринами, елкой. Правильный запах Рождества – и моей непреходящей тоски.
— Северус, я хочу шампанского.
— Ты и сам знаешь, что ничего не почувствуешь. Бесполезно.
— Но и не умру?
— С одного бокала – нет. После бутылки, определенно, будет плохо.
Мы сидим перед камином: последний предрождественский вечер. Северус устало прикрыл глаза и откинул голову… Снова целый день варил свои зелья.
— Сделать тебе массаж?
— Поттер, я сегодня совершенно ни на что не способен. Давай лучше завтра.
— Как будто массаж годится только в качестве прелюдии к сексу!
— Ты же понимаешь, что это вовсе не усталость мышц…
Понимаю. Вампиры не устают. У них просто может закончиться заряд. Та магия что приводит в движение нас, живых мертвецов. И у Северуса этот заряд, определенно, на исходе.
— Пойдем в спальню, — решительно говорю я – и он подчиняется. От Северуса, который умеет подчиняться, у меня совершенно до основания сносит крышу, и я хочу только одного: взять и присвоить. Но… Как было сказано: только не сегодня. Сегодня – обещанный массаж.
Очень аккуратно, без магии, стараясь быть предельно нежным, снимаю с него домашнюю мантию, простую белую рубашку не первой свежести (что поделать, домовиков у нас нет, эти твари бояться вампиров, как огня, приходится пользоваться маггловской прачечной), расстегиваю ремень, стаскиваю с узких стоп с длинными пальцами туфли и носки, избавляю от брюк и белья… И все это медленно-медленно, покрывая осторожными поцелуями обнажившиеся участки бледной кожи. Северус тихонько постанывает от удовольствия, когда мои поцелуи приходятся на какую-то особо чувствительную точку. Иногда мне кажется, я знаю их все, а иногда – что это по-прежнему Terra Incognita, земля неизведанная. Полностью обнаженный Северус ложится на живот, подставляя моим ладоням свою расчерченную старыми шрамами спину, такой открытый и доверчивый, что мне отчего-то хочется плакать. Была ли это в самом начале вампирская магия, или, умерев, мы смогли по-новому увидеть друг друга, но сейчас источник наших чувств не имеет ровно никакого значения: мы проросли друг в друга, сплелись в неразрывный клубок, совпали, точно два фрагмента одной головоломки.
Я глажу его волосы и плечи, сжимаю ягодицы, расслабляю напряженные икры ног, разминаю сведенные узлами мышцы спины. Что же делать, если вместе со странной магией мертвых нам досталось вполне себе живое человеческое тело, с его сомнительными достоинствами и несомненными недостатками? Касаясь его, я забываю обо всем на свете и прихожу в себя только тогда, когда первые серые щупальца рассвета начинают вползать в комнату, и жизнь покидает возлюбленное тело под моими руками – до следующей ночи.
*
Рождество входит в мой сон запахом кофе и звуком его шагов. Приблизился, присел на краешек кровати. Касается губами виска. Северус всегда лучше меня самого знает, когда в мое тело возвращается жизнь.
— Проснулся? Вставай, сегодня у нас праздник.
Северус, который всерьез говорит про праздник – это нечто настолько невиданное ни в одной из известных мне вселенных, что я мгновенно открываю глаза.
— Правда?
— Можно подумать, я круглые сутки только тем и занимаюсь, что лгу тебе, Поттер.
— Нет, ты правда не пойдешь сегодня к своим зельям?
Снейп прижимается губами к моему уху и шепчет тихо и отчетливо:
— Кто-то умный сказал, что в Сочельник нужно праздновать с теми, кого любишь, а не закрывшись в темной комнате, точно старая одинокая сова…
Не выдержав, хихикаю:
— Точнее, старая одинокая летучая мышь.
Северус оскорбленно скрещивает руки на груди:
— Что вы хотите этим сказать, мистер Поттер?
Делаю испуганный вид:
— Мерлина ради, простите мне мой длинный язык, профессор!
— Длинный язык… — роняет он с деланым безразличием. – Это мысль. Но сначала – завтрак.
И я выпиваю свою кружку условного кофе и доказываю суровому профессору, что длинный язык может быть не только наказанием, но и благословением, особенно, если уметь им пользоваться. А мои навыки в этом направлении за последние месяцы, определенно, улучшились. Так же, как и навыки самого профессор Снейпа.
Потом мы идем гулять по вечернему городу. Решаем отказаться от посещения службы в соборе Святого Марка из боязни быть раздавленными праздничными толпами. Покупаем у замерзшего негра жареные каштаны, которые не едим, а просто нюхаем. Долго выбираем в освещенном разноцветными огнями магазинчике за совершенно бешеную цену бутылку французского шампанского, которую Северус уменьшает и прячет в карман своего кашемирового черного пальто. Долго изучаем маски на прилавках лавочки, торгующей карнавальными принадлежностями. Похоже, хозяину, ворчливому венецианцу преклонных лет, просто некуда спешить, и он, единственный на всей улочке, до сих пор не закрыл свой магазин на Рождество. После долгих примерок мы, наконец, покупаем мне маску Доктора, расписанную красным и золотым («И тут Гриффиндор!» – мрачно комментирует Снейп), а Северусу – загадочную безликую бауту, хотя он и пытается отказаться, мотивируя это тем, что «хватит с него уже всяческих масок». Но я, как всегда в таких не слишком серьезных спорах, беру верх, и вот мы уже идем дальше, нацепив маски и обмениваясь тайными рукопожатиями: два существа вне времени, заблудившиеся среди ночных теней. Ближе к полуночи черная остроносая гондола выносит нас к нашему причалу, и молодой усталый гондольер, неприлично довольный щедрыми чаевыми, уплывает прочь, во все горло распевая «‘O sole mio» — самый странный из слышанных мною рождественских гимнов.
Дома нас ждет елка, запах кофе и мандаринов, и пузырьки в бокалах с шампанским, которое можно нюхать, но нельзя пить. В полночь я все-таки делаю несколько глотков, мотивируя свое странное желание тем, что в Рождество как-то неправильно пить кровь. Ожидаемо ничего не чувствую, кроме щекотки пузырьков по нёбу, и целую Северуса, потому что его поцелуи пьянят гораздо лучше этого бесполезного шампанского. Мы целуемся долго: сначала — сидя на диване, потом – перебравшись на ковер, потом – у себя в спальне.
С каждым поцелуем мне все отчетливее кажется, что мир становится немного иным вокруг нас, и я не знаю, кто дергает меня за язык, когда я говорю:
— Давай обменяемся кровью.
— Что? – внезапно протрезвевшим голосом спрашивает Северус и садится на кровати, к которой только что изо всех сил прижимал меня своим длинным жилистым телом.
— Шампанское – ерунда, — поясняю я. – Чужую кровь в Рождество я пить не желаю. А вот от глотка солнца не отказался бы. А ты, если хочешь, возьми мою.