Звук твоих шагов (СИ), стр. 12

— Это ничего, — сообщает, вскидывая на меня свои сумасшедшие черные глаза. – Зато я знаю теорию…

Теория – уже полдела. Остается воплотить ее на практике. И он воплощает, старательно и вдохновенно, именно так, как привык работать с самыми сложными из своих зелий, отдавая всего себя – и получая больше, чем искал. А я… Я просто сгораю в его руках, рассыпаясь на крохотные звезды и рождаясь вновь, будто неизвестная галактика.

Таким образом к рассвету, после многочисленных экспериментов мы можем сделать несколько выводов: во-первых, болевой порог у вампиров значительно выше чем у людей – и это сильно облегчает дело, особенно, когда все происходит в первый раз; во-вторых, оказывается, профессор Снейп в совершенстве владеет невербальным заклинанием смазки, трансфигурированным из чего-то куда более целомудренного и наукообразного; в-третьих, сперма у вампиров нежно-розового цвета, только слегка окрашенная кровью, совсем не то, что слезы, а на вкус напоминает помесь мифического нектара со столь же мифической амброзией, во всяком случае, сперма одного конкретного вампира кажется мне именно такой. А еще теперь я знаю, что, когда Северус кончает, он коротко выдыхает: «Гарри!» По моим представлениям, это самый лучший подарок на день рожденья.

Совсем перед рассветом Северус неожиданно на полуслове проваливается в сон, а я иду задергивать шторы, потому что ни на какую магию, даже самую элементарную, у меня уже попросту нет сил, и думаю о том, что теперь обязательно научу его улыбаться.

*

Время течет сквозь пальцы медленно и верно, неровными толчками, как кровь. У меня теперь все время вылезает это идиотское сравнение «как кровь». Я знаю, что начитанная Гермиона не одобрила бы такого однообразия, но ничего не могу с собой поделать. Кровь везде: в кружке, которую я, проснувшись, неизменно нахожу на тумбочке возле своей постели, на губах – самым сладким из поцелуев, на подушке, если, просыпаясь, я плачу. Снейп и в этом прав: мой сон оказывается воистину мертвым. Но перед пробуждением, за те самые несколько секунд до первого вдоха, когда жизнь уже медленно наполняет мое пока еще бездыханное тело, мне снятся сны. Я не помню этих снов, но они записаны на моей подушке странными алыми иероглифами. Впрочем, Эскуро отлично справляется с этой тайнописью. И поцелуи. Куда же без них!

Я, разумеется, навещаю Лондон, выпив сваренное Северусом Оборотное зелье. Прохожу по Косой аллее, покупаю свежие магические газеты, сижу у Фортескью. Все это напоминает сон о какой-то давно забытой жизни, и меня совершенно не тянет обратно в эту бывшую жизнь. Из газет я узнаю, что Джинни Уизли, поскорбев пару месяцев о любви всей своей жизни, вышла замуж за Дина Томаса. Что Рон, расставшись с Гермионой, женился на Лаванде Браун, и у них уже планируется пополнение в семействе. Что героиня войны мисс Гермиона Грейнджер встречается с бывшим Пожирателем Смерти мистером Драко Малфоем. (А Люциус, успешно откупившийся от Азкабана, надо думать, до костей обгрызает свои холеные локти.) Почему-то известие о Гермионе и Драко поражает меня больше всего, но не мне с мои странным выбором спутника жизни навешивать на людей ярлыки.

Гарри Поттер погиб в Последней Битве, и, хотя тело его так и не было найдено, рядом с гробницей Дамблдора лежит скромная плита с двумя датами. Говорят, возле нее круглый год горят свечи и лежат живые цветы. Меня это ужасно трогает – живые цветы. Становлюсь сентиментальным? А вот страдания ближних не трогают совсем: ни на минуту не посещает мысль воскреснуть и хотя бы сделать попытку вернуться в мир живых. Разве вампира можно назвать живым? Весьма условно, сэр. Больше всех обрадовалась бы Рита Скитер… Чашечка крови на завтрак – это так романтично! И Северус Снейп – в анамнезе. Лучше уж я останусь мертвым.

Ночь отлично скрывает и мои клыки, и мою ненормальную, с точки зрения обычных людей, любовь. Самому мне было бы решительно наплевать и на происки газетчиков, и на осуждающие взгляды родных и близких. Но Северус… Мальчика-который-выжил-чтобы-стать-нелюдью ему не простят. Хватит с него презрения и травли. Наше время ночь. Я научился ценить ночь, найдя ее отражение в глазах человека, которого люблю. Я научился смотреться в них, как в зеркала – и видеть себя таким, какой я есть на самом деле. Кто сказал, что вампиры не отражаются в зеркалах? Это смотря какие зеркала!

Несколько раз мы посещаем Лондон вместе: бродим по шуршащим осенними листьями дорожкам парков, покупаем запрещенные ингредиенты в Лютном переулке, целуемся на расцвеченном иллюминацией мосту через Темзу – и всегда возвращаемся в Венецию.

В Венеции, как и в любом старинном европейском городе, тоже имеется свой Магический квартал, свой Лютный переулок, который назывался Калле дель Дьяволо (именно здесь Северус покупал так необходимую нам кровь магов). Но больше всего мы любим немагическую Венецию: нам нравится неслышными тенями скользить по узким улочкам, заглядывать в лавочки, торгующие украшениями из муранского стекла, замирать на легких изгибах кружевных мостов, кататься на вапоретто по освещенным старинными фонарями каналам…

И только одного мне не хватает в этом вечном празднике, который окутывает нас своим карнавальным плащом – солнца.

Солнце… Иногда мне начинает казаться, что я бы продал свою бессмертную душу только за одну возможность еще один раз подставить лицо под его живые лучи. Ах да! У вампиров же нет души… Да никто и не спешит ко мне с предложением столь увлекательной сделки. У меня есть все: вечность, молодость, весь мир – и Северус. А мне нужно солнце.

«Ты – мое солнце», — говорит мне Северус. И я ему верю. И засыпаю в его объятиях. Но даже любовь не может до конца отогреть мое несуществующее в природе сердце и заставить его перестать тосковать по несбыточному.

Дни становятся все короче, ночи – длиннее. Близится Рождество.

*

Шаг… Еще один… Еще… Цепляюсь за знакомые звуки и выныриваю в очередной день. Вернее, в очередную ночь. Я так и не привык называть время нашего бодрствования ночью. Глупый Поттер…

— С добрым утром, соня.

Он тоже не привык. Северус.

Утренний поцелуй пахнет кровью, как и все наши поцелуи. Мой возлюбленный уже позавтракал.

Обнимаю его за шею, утягиваю к себе в постель, оборачиваюсь вокруг него, точно кот вокруг теплой батареи… Северус живой. Он дышит, вздрагивает, когда его кожи касаются мои ледяные ладони (температура мертвого тела – та еще радость с утра пораньше), щекочет невесомым поцелуем ухо.

— Пей. Твой утренний кофе.

Это мы так говорим, чтобы слишком часто не произносить «кровь». Словно от подобного эвфемизма жидкость в чашке изменит свой цвет.

Я пью, старательно не думая о том, что это – человеческая кровь. Что с помощью проклятого золота Волдеморта мы забираем у кого-то жизнь так же верно, как убийцы, сбрасывающие свои жертвы в ночной канал.

Рука Северуса ложится мне на плечо и успокаивающе поглаживает. Он всегда чувствует, когда я скатываюсь в такое вот мрачное настроение. Но что же делать, если синтетическая кровь для нас, магов-вампиров, столь же бесполезна, как и кровь животных… Сказать по правде, я пробовал и то и другое. И чуть не отправился в небытие, выжив лишь благодаря предусмотрительности Северуса, который каждый раз появлялся в самый критический момент и вытаскивал меня, дурака, из-за грани с помощью своей золотой крови. Иногда мне кажется, лучше бы я умер. И только рука на моем плече убеждает в обратном: мне есть для чего жить. Мне есть для кого… Северус!

— Пей.

Я пью. Все, что ты скажешь!

Ну вот… Мои конечности теплеют, по жилам растекается жизнь, а перед глазами перестает трепыхаться серая пелена.

— Завтра Рождество.

Поднимает голову, пристально смотрит в глаза. Когда это я приучил его во всех моих, даже самых безобидных, фразах видеть второй смысл?

— Что ты имеешь ввиду?

— Рождество, Северус. Елка, фейерверки, подарки от Баббо Натале…

— Никогда не любил этот праздник.