Солнышко (СИ), стр. 20

Когда-то, после истории с Квиреллом, навещая Гарри в больничном крыле, Рон поинтересовался у друга, что из себя представляет пресловутый философский камень. На что получил туманный ответ:

— Да так, ничего особенного.

Теперь, держа на ладони «одну из величайших тайн магического мира», Рон склонен согласиться: ничего особенного. Бутафорская маггловская стекляшка, сделанная в Гонконге.

И, по правде сказать, Рону плевать, как выглядит этот мифический булыжник. Если ради спасения Малфоя придется стереть его в мелкую пыль и развеять над океаном – так тому и быть. Рон кладет камень к себе в карман, произносит: «Темпус!», выясняет, что до возвращения Кингсли осталось двадцать три минуты и покидает Хранилище. Где-то в комнате дежурного взвывает сигнализация, охранник кидается наперерез, не очень понимая, что именно произошло, но полный решимости разобраться, и попадает под луч Обездвиживающего заклятия. Обратный путь в кабинет Кингсли по коридорам аврората занимает в два раза меньше времени, потому что теперь Рон несется со всей мощи своих (ну, пока не совсем своих) ног – и плевать на недоуменные взгляды встречных авроров. Секретарша Кингсли все еще где-то пьет кофе и обменивается сплетнями с подружками (или что там еще делают секретарши в свой законный обеденный перерыв?). Рон скидывает мантию мистера Смита, принимает зелье-антидот, с удовольствием потягивается, ощущая возвращение собственного облика, и шагает в камин.

Вчера, расставшись с Кингсли, он успел переделать кучу дел: навестил родителей в Норе, снял часть денег со счета в Гринготтс и обменял их на маггловскую валюту. Надеясь, что не ошибся, купил билет на самолет. Но зайти домой времени уже не было. Да и объясняться с Гермионой, по правде сказать… Никогда еще Рональд Уизли не чувствовал себя настолько трусом. Это ничего! Он оставит письмо. Письмо было написано, пока он ждал мистера Смита, сидя в удобном продавленном кресле Главного аврора. Оставалось заскочить домой, оставить на видном месте письмо, забрать кое-какие вещи и приготовленные на черный день маггловские документы. Сегодня у Гермионы лекции в Университете, и дома никого нет.

Во всяком случае, так планировалось.

Ну… Человек предполагает, а Мерлин располагает.

Уже делая шаг из камина, Рон понимает, что дома кто-то есть. Срабатывает аврорская привычка: рука сама собой выхватывает из поясного крепления палочку.

— Рон? – Гермиона. Почему-то не на лекциях, но с этим придется разбираться чуть позже. Потому что…

— Рон? – Гарри. А он-то что тут делает?

Впрочем… Рон присвистывает. Его законная супруга и лучший друг сидят на диване с такими лицами, будто их застукали на месте преступления, и вид у обоих довольно расхристанный. Рубашка Гарри застегнута только на одну пуговицу, а из-под строгой блузки Гермионы провокационно выглядывает черный кружевной лифчик. А если добавить к этому размазанную по лицу супруги яркую помаду и испачканные тем же цветом губы Поттера…

Рон стоит посреди собственной гостиной и хохочет. Так, как не смеялся, кажется, лет сто.

— Рон, дружище, — осторожно говорит Гарри, поправляя свои дурацкие круглые очки. – Это совсем не то, что ты…

— Эй! – машет рукой Рон, все еще похрюкивая от смеха. – Надеюсь, это именно то, что я подумал. Благословляю вас, дети мои!

Он кидает письмо на колени ошарашенно молчащей Гермионе и бежит в спальню собирать вещи. Вещей немного, и все они до сих пор лежат в рюкзаке, с которым он мотался в Новую Зеландию. Остается кинуть туда несколько памятных безделушек, включая платиновое самопишущее перо, подаренное когда-то Малфоем, альбом с колдографиями и документы. Пока он собирался, в гостиной Гарри и Гермиона успели привести себя в порядок и теперь явственно жаждут разборок и выяснения отношений. Извините, дорогие мои, но времени – в обрез! Рон нежно касается губами губ Гермионы, которые только что целовал его лучший друг, и не чувствует при этом ничего, кроме облегчения:

— Прости меня, дорогая. Прости.

— За что? – обычно у Гермионы нет проблем с подбором слов. Но не сегодня. И, скорее всего, это только к лучшему.

— За все! – смеется Рон и крепко обнимает Гарри. – Обидишь ее – вернусь и убью. Мне теперь все можно. Я только что совершил государственное преступление.

И, не дожидаясь ответа, все еще продолжая смеяться, аппарирует в аэропорт Хитроу. Имея в супругах магглорожденную Гермиону, просто невозможно не проникнуться тонкостями маггловских способов передвижения. Хочется надеяться, что среди его коллег таких, как он – подавляющее меньшинство.

Операция «Философский камень» прошла значительно проще, чем он себе представлял. Осталось найти Малфоя. Рон сидит на рыжей пластиковой скамье в зале ожидания аэропорта и размышляет, как скоро аврорат додумается начать прочесывать маггловские вокзалы и аэропорты. Не скоро, — подсказывает ему интуиция. Не скоро. А значит, у него имеется приличная фора. В рюкзаке, завернутый в пропахшую потом футболку, точно дурацкий маггловский сувенир, лежит Философский камень.

Через полтора часа приятный женский голос объявляет начало посадки на рейс до Окленда. Весь полет Рон честно спит, как человек, находящийся в абсолютной гармонии с собственной совестью. Полет занимает мерлинову тучу времени, но даже многочисленные взлеты и посадки по пути к месту назначения не могут испортить Рону его безоблачного настроения. Рюкзак с философским камнем спокойно минует все таможни и досмотры, а во время перелетов мирно валяется под сиденьем.

Малфой, как ни странно, обнаруживается именно там, где и ожидалось: на океанском берегу в крохотной бухточке с белым песком. Рон видит его издалека, аппарировав к их бывшему коттеджу и, не удержавшись, срывается на бег. Живой Малфой! Живой! Живой. Песок поглощает шорох шагов, а шум волн заглушает тяжелое сбивчивое дыхание. Погруженный в себя Хорек даже не оборачивает головы, когда Рон почти без сил опускается рядом. И ощутимо вздрагивает на осторожное:

— Привет, Малфой!

— Уизел?

По выражению лица Малфоя трудно понять: рад ли тот появлению любовника или попросту пребывает в шоке. Быстрый взгляд Рона выхватывает отдельные детали: нехорошую бледность, проступающую даже сквозь недавний загар, запавшие глаза, потрескавшиеся губы, слегка голубоватые лунки ногтей, болезненно-воспаленную Черную метку на предплечье.

— Ты… зачем здесь? – спрашивает Драко, и Рону отчаянно хочется прижать его к себе, поцеловать взлохмаченную ветром макушку, коснуться губами соленых от слез ресниц. (Почему-то Рон уверен, что Хорек совсем недавно плакал.) Но он только молча пожимает плечами и лезет в рюкзак, который зачем-то приволок с собою на пляж. Не до подарочных упаковок ему было, по правде сказать, в последнее время.

— Да вот, — бормочет он, вытаскивая ту самую футболку. – Хочу подкинуть тебе памятный сувенир. Чего зря добру пропадать?

— Решил потрясти мое воображение своим грязным бельем? – Кажется, к Хорьку вернулось потерянное было самообладание, и вместе с ним – фирменное ехидство. — Спасибо, будет, что хранить под подушкой.

— Да нет, — отзывается Рон. – Белье я, пожалуй, оставлю себе. Может, потом постираю. А тебе вот… булыжничек. Как думаешь, сгодится на пресс-папье?

Когда Хорек двумя руками берет «булыжничек», его бьет крупная дрожь и не сразу удается справиться с голосом.

— Это… это… Рыжий, ты сам-то понимаешь, что это?

— Философский камень или Магистерий, — улыбается Рон. – По-моему, полезная в хозяйстве штука. А по-твоему?

Потом Малфой варит зелье в своей походной лаборатории (оказывается, бывают и такие!), ругает на чем свет тупоголового Уизли, который вечно лезет, куда не просят, и только перед закладкой последнего ингредиента замирает над небольшим, исходящим паром котлом.

— Ты уверен, что действительно хочешь этого, Уизел? Философский камень нельзя разбить на кусочки. Он уйдет целиком – и исчезнет навсегда. А ведь его можно продать за совершенно бешенные деньги: будешь жить безбедно до конца жизни не только ты сам, но и все ваше рыжее семейство, включая двоюродных и троюродных братьев и племянниц. Или осчастливить все человечество, проведя какой-нибудь заковыристый ритуал на тему «Счастья всем – и бесплатно». Или… накормить голодающих Африки…