Двенадцать (СИ), стр. 53

— Правда. Только он не поверил. Знаешь, есть такие собаки: ежели вцепится в кого, нипочем уже зубы не разожмет. «Мертвая хватка» называется. Вот и комиссар наш такой же. Не отпустит он тебя, Лесь, пока не убьет, — Васька говорил тихо и твердо и сам верил каждому произнесенному слову. И это знание было самое страшное знание в его жизни. – Уезжать тебе надо. И чем быстрее, тем лучше.

Мирно лежавший до этого мгновения рядом с Васькой Лесь извернулся, приподнялся на локтях, пристально вгляделся в его лицо. Даже в густом ночном сумраке Васька видел его черный силуэт, мерцание глаз и легкое сияние светлых волос, которые так здорово бывало пропускать сквозь пальцы. А еще он чувствовал особенный, терпкий запах Леся и излучаемое его телом тепло.

— А ты поедешь со мной?

Этот вопрос уже был задан в прошлый раз, и ничего с тех пор не изменилось. Васька молча покачал головой, понимая: Лесь увидит. А не увидит – так сердцем поймет.

— Значит, и разговаривать не о чем.

Васька еще пытался заставить его услышать, выслушать, когда Лесь прошептал:

— Не будем тратить время на ерунду, — и зажал ему рот своими сухими губами.

Губы Леся совсем недолго после этого оставались сухими: вскоре они уже были мягкими, влажными, горячими, обласканными всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Скоро Васькино тело воспользовалось теми возможностями, которые у него еще остались помимо слов, чтобы кричать о своей любви. Почему-то казалось: все, что было у них до сих пор, было просто ерундой, подготовительным артобстрелом к вот этому «последнему и решительному» бою. Когда Васька кончил, по его щекам текли слезы и Лесь нежно и ласково сцеловывал эти слезы с колючих Васькиных щек.

*

Утром Лесь с деловым видом отбыл на службу («Никаких вопросов! Никаких разговоров!»), а Василий Степанович остался дома. Обычно он старался подгадать так, чтобы его увольнительная совпала с выходным днем у Леся, но вчера товарищ комиссар был совершенно непреклонен: «Отдыхать! За отличную службу полагается внеплановый отдых. И не сметь обсуждать приказы начальства!» Васька и не пытался обсуждать. Просто сказал: «Есть отдыхать!» А сегодня вот грешным делом подумал, медленно потягиваясь на сбитой за ночь их с Лесем совместными усилиями постели: «Может быть, все и к лучшему». Определенно.

Через час он уже неспешным шагом двигался к Дому литераторов, что на Некрасова. На улице еще с ночи шел мелкий, унылый, уже совершенно осенний дождь, но Василий Степанович не замечал ни его, ни грязи, хлюпавшей под ногами. Только подтянул повыше воротник шинели да надвинул на лоб свой картуз с выгоревшей красной звездой. Спешить было некуда. Васька всей душой верил, что нужный ему сейчас разговор непременно состоится, потому что… Если есть хотя бы один-единственный шанс убедить чертова упрямца Леся уехать, судьба просто обязана предоставить Василию Степановичу этот шанс. Можно сказать, нынче он был намерен ворваться в приемную проклятой судьбы, размахивая революционным мандатом и постреливая по сторонам из своей любезной винтовочки. Фигурально, конечно выражаясь. (Именно Лесь в числе прочих умных слов научил его этому буржуйскому «фигурально». Ваське оно, как и все, что говорил Лесь, ужасно нравилось.)

Васька уже не думал о себе. Вопросы: «Как я буду жить, когда его со мной рядом не станет? Чем дышать? Как открывать глаза по утрам?» — оказались отставлены далеко в сторону, будучи совершенно несвоевременными. В самом деле, разве это важно, когда дела обстоят так, как сейчас? «Либо Лесь уедет, и я никогда его больше не увижу, либо умрет. Так и так – без него. Но лучше уж обойдемся без скрипа мерзлой земли на зубах и общего рва». Никто не виноват, что они встретились в такое время. Революция. Не до любви. Лишь бы был жив.

Подругу Леся Варвару он нашел достаточно быстро: эта птичка-щебетунья еще в прошлый раз у них в гостях в подробностях поведала, где и кем работает. А Васька внимательно слушал и запоминал, как запоминал все, что могло оказаться важным. Связанное с Лесем неважным попросту не могло быть.

Сосредоточенно стучащая по клавишам пишущей машинки Варвара при виде возникшего в дверях Васьки вскочила так стремительно, что даже опрокинула стул. Стул, как и все в этом доме, был добротный, старый, на гнутых золоченых ножках, обтянутый потертым красным плюшем. Васька нарочно долго разглядывал его, чтобы не смотреть Варваре в глаза. Впрочем, в конце концов все равно пришлось.

— Васенька! – воскликнула Варвара, заливаясь удивительно нежным яблочным румянцем. Так и сказала, между прочим: «Васенька!» — словно кого-то близкого и родного увидала.

В этот момент Василий Степанович окончательно решился свой план в жизнь претворить. До того, оказывается, в тайне даже от самого себя сомневался, а тут все сомнения точно ветром сдуло. Он Лесю друг (ну, не враг ведь, точно?) и она – друг. А значит… Вдвоем они непременно справятся.

— Поговорить надо, — каким-то неожиданно хриплым, будто бы и не своим, голосом произнес он. – О Лесе поговорить.

========== 12. “Молчали желтые и синие; в зеленых плакали и пели…” ==========

*

Утром последнего их с Васькой совместного дня Лесь встал раным-рано. Но гордиться тут, если честно, было нечем, потому что и не спал он нынче совсем. Встал, кашу варить поставил (ячневую, с тушенкой, что вчера от ужина осталась – пальчики оближешь), посмотрел жалостливо на спящего Ваську: «Кто же теперь тебе утром готовить-то будет?» И тут же себя одернул: «Кто-кто! Сам и будет. Как-то до меня ведь жил. Не мальчишка – боец Красной армии».

Хотя сейчас спящий Васька был совсем не похож на бойца, защитника, воина, а именно что на мальчишку: пухлые, алые от ночных поцелуев, приоткрытые во сне губы, беззащитно-расслабленное выражение невозможно юного лица. Ничего, вот проснется, сосредоточится на главном, вскинет, будто винтовку, себе на плечи все заботы и проблемы мировой революции и двинет на службу – дело делать, долг исполнять.

Они еще вчера договорились, что на вокзал Леся провожать Василий не пойдет. «Долгие проводы – лишние слезы». Да и не надышишься, как говорится, перед смертью-то.

Лесь тряхнул головой, старательно изгоняя из нее глупые мысли о смерти. Для того ведь и уезжает, чтобы жить. И самому жить (Хотя это жизнь будет разве, без Васьки? Так, существование), и любимому своему, единственному на весь мир человеку шанс предоставить.

Именно о том ему злобная, будто фурия, Варька и выдала первым делом:

— Смерти его хочешь?

Лесь даже сначала не понял ничего. К чему бы вдруг такое пылкое нападение? Варьку он не видел уже лет сто, успел ужасно соскучиться, о многом желал бы с ней переговорить, но…

— Чьей смерти, Варенька?

И это вместо: «Здравствуй!», «Как живешь?»

— Васьки своего смерти хочешь?

У Леся аж дыхание перехватило. Ничего себе! Огромная библиотека сразу стала тесной, украшенный лепниной потолок читального зала буквально придавил к полу, формуляры картотечные из рук посыпались. Васька-то здесь причем?

Так и спросил не мудрствуя лукаво.

— Заходил он нынче ко мне, — вздохнула Варвара, усаживаясь за ближайший стол для чтения и складывая перед собой руки, будто прилежная курсистка, пришедшая взять для учебы что-нибудь из особо редких трудов Иванова-Разумника.

Леся точно кто-то в живот со всего разбега пнул.

— Как, приходил?! Куда?! Зачем?!

— Не кричи. На работу ко мне приходил. О тебе пёкся. За жизнь твою драгоценную переживал.

Зубы сами собой сжались так, что, казалось, сейчас в пыль разлетятся. Белую зубную пыль.

— Вот же упрямец! Говорил я ему: нечего переживать! Все обойдется.

— Обойдется, да? – Варвара зло сверкнула на него из-под отросшей ниже бровей челки своими ведьминскими глазами. – А про товарища – чтоб ему! – комиссара ему привиделось, выходит? И прислышалось заодно?

— Не боюсь я этого комиссара. Не так страшен черт…

Варвара кивнула, дернув уголком рта, как показалось Лесю, довольно саркастично.