Двенадцать (СИ), стр. 58

— Дражайшей супруге — наше почтение!

Задумчиво глядевшая до этой самой минуты куда-то себе под ноги Варвара вскинула голову ему навстречу. (А глаза у нее были грустные — потухшие глаза. И губы бледные.)

— Лесь! А я уже начала переживать. А Вася? Он… придет?

Лесь вздохнул. Ну вот… только чуть-чуть отвлекся. Сразу стало не по себе: стыло и горько. Сколько ни беги — от себя самого не убежишь.

— А твои… родители?

Теперь настал черед Варвары закусить губу. Делать больно подруге он не хотел, но… так получилось. Симметрично.

— Сказали: «Ты нам больше не дочь! Ты предаешь свою родину!» Разве быть с тем, кого любишь — это обязательно преступление?

Лесю сразу захотелось обнять несчастную Варьку, погладить по плечам, утешить, согреть. Сдерживаться он не стал: обнял, погладил. А что такого?

— Ты им про Инну исхитрилась рассказать?

— Да нет. Что я, совсем дура, по-твоему? Сказала: «С любимым к его родителям в Польшу еду. Хотите, я вас с ним познакомлю?» Чтобы не волновались. Ну а они…

Лесь хмыкнул. Надо же! «Проблема отцов и детей» — во всей красе. А говорят: «Литература!»

— Ладно, мы поезд-то не пропустим?

— Ой! Я узнавала же! Через пять минут — ко второму пути. Побежали?

Лесь галантно ухватил два Варькиных чемодана и едва не рухнул под их весом. Как эта ненормальная подобную тяжесть самостоятельно до места дотащила? Ладно… Лирика все это. Вперед?..

«Почему чудеса случаются, когда они вовсе не нужны?» — грустно подумал Лесь. Поезд прибыл практически вовремя, опоздав всего-то на какие-то жалкие двадцать минут. (А ведь пока оформляли визы да покупали билеты, успели наслушаться страшных рассказов о том, как пассажиры сутками просиживают на вокзалах в ожидании поездов.) Лесь бы точно с удовольствием еще посидел-подождал. Поезда — или чего-то другого? Просто еще чуток задержался на этой земле. В одном городе… с Васькой. Как будто сама возможность дышать одним и тем же воздухом делала их хоть немного да ближе. Глупости всё…

Вагон им достался, по дореволюционным меркам, «третьего класса». Ни купе, ни уединения. «Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели…» Шум, гам, щиплющий глаза табачный дым. Впрочем, похоже, нынче ничего другого и вовсе не водилось. А ежели и водилось, билеты туда достать оказалось для них с Варькой попросту нереально. Ну ничего… Доберутся как-нибудь. Зато потом будет Париж. Будут папа с мамой. Будут ведь? А Васька… О Ваське думать не надо. Ни к чему. «Вперед и только вперед!»

— Лесь, ты чайник с собой захватил? Чтобы на станции за кипятком сбегать?

Вот и не думай тут!

— Само собой. Мне Василий вчера всю плешь проел. Дескать: «Не забудь!» Вон, гляди, к мешку каким-то хитрым специальным узлом примотал, чтобы не потерялся. И кружку заодно выделил.

(И ложку. И нож. Хороший нож, складной. Самое то — в дорогу.)

Чтобы хоть как-то отвлечься от нахлынувших проклятым кипятком мыслей, Лесь старательно развязал узел, поставил чайник рядом с собой на полку. Руки не слушались, вели себя словно чужие. В глазах — в который уже раз! — нехорошо защипало. Лесь зло сморгнул и отвернулся к окну. Не хватало еще сейчас, при Варваре, как это говорил Васька?.. Разнюниться!

Поезд запыхтел, зафырчал. Дернулся.

— Ну, с Богом! — тихо уронила сидящая рядом с Лесем Варвара, судорожно сжимая в руках железнодорожный билет.

— С Богом.

Лесь не слишком-то верил, что Богу захочется всерьез участвовать в их довольно сомнительном мероприятии. Но вера в принципе штука довольно сложная. «Господи, сделай, чтобы дважды два не было четыре!» Так, кажется, у Тургенева?

— Лесь! Лесь! Смотри! Это не?..

Поезд еще раз дернулся и тихо пополз по рельсам. Обычно довольно звонкий голос Варвары почему-то удивленно сорвался и смолк. Лесь приник к окну.

Не может быть! Васька…

Васька, Василий Степанович собственной персоной стоял на перроне и крутил головой, отчаянно вглядываясь в медленно двигающиеся мимо вагонные окна. «В зеленых плакали и пели».

— Лесь, ты же сказал, что он не придет?

Вид у Васьки был загнанный и слегка безумный. Новенькая буденовка, совсем недавно подаренная Лесем на годовщину революции, смешно сбилась на сторону и мешала смотреть. А Васька даже не удосужился ее поправить. (Лесь эту буденовку еще тогда купил, когда Васька с тифом боролся. Вместе с жизненно необходимым: едой и лекарствами. Будто залог того, что будет, кому дарить. И закрутился как-то. Только недавно… вспомнил. И подарил. Хотел на именины, но Васькины на январь приходились. В январе из Парижа уже дарить несподручно станет. Пришлось такой вот странный повод изобретать. Да и ладно! Главное, имелась теперь у Васьки настоящая буденовка. Все, как он мечтал.)

— Вася! Васенька! — Варвара рванулась открывать окно — то упрямо не поддавалось. Хоть стекло разбивай! Поезд медленно, тяжело набирал ход.

Сердце грохотало в ушах не хуже вагонных колес — отсчитывало мгновенья. «Вася — Васенька — Василек!..»

— Варька! Ты… напиши мне, как доедешь, ладно? И… прости!

Иногда, чтобы перевернуть жизнь, довольно одного мига. Лесь ухватил мешок и рванул к выходу. Поезд все еще медленно полз вдоль перрона, но Васька уже остался где-то там, вне зоны видимости.

— Молодой человек, что вы?! — по ушам резанул возмущенный крик проводника.

Не обращая на него внимания, Лесь, от души мысленно благословив нынешнюю безалаберность и разруху, рванул державшуюся натурально на одном честном слове дверь вагона — и выпрыгнул наружу.

Перрон ударил по ногам болезненно-жестко, попытался уронить, ткнуть носом в родную землю. Но Лесь удержался: некогда ему было в грязи валяться. Правда, боль резко прострелила правую руку, которую он, падая, выставил перед собой, а плечо вошло в жесткое столкновение с поддерживающей вокзальный свод колонной, но… К черту! «Васька. Васенька!» Глянул туда, где приметил Ваську в последний раз. Есть? Нет? Есть!

Васька уходил с перрона медленно, опустив голову, не глядя по сторонам.

Лесь бежал так, как никогда не бегал. Бежал так, словно от этого зависела его жизнь. А может, и впрямь зависела.

— Вася! Вась!

Тот дернулся, обернулся, глядя неверяще.

— Лесь? Леська! Да ты!.. Почему не уехал?!

— Не могу без тебя. Не хочу. Будь что будет! Я куда-нибудь на окраину съеду… Или в деревню… Фамилию с именем поменяю… Сейчас ведь легко новые документы сделать… Работу найду… Никто не догадается…

Васька ухватил его за плечи, стиснул, тряхнул изо всех своих немаленьких сил.

— Лесь! Леська! Вот же чумной! А я только в казармы… а там Сенька… Говорит: «Комиссара нашего… в Приморье кинули… боевой дух в армии товарища Блюхера поднимать…»

— А вас? — едва сумел испуганно вклиниться в сумбурный Васькин монолог Лесь.

Васька, весь, по самую маковку, занятый собственными сногсшибательными новостями, только глазами непонимающе в ответ захлопал.

— Что нас?

— Вас тоже… к товарищу Блюхеру в Приморье посылают?

— Нас? — наконец-то понял, чего от него хотят, Васька. — Нас пока нет… — Лесь про себя ужаснулся обыденности этого «пока», но ничего говорить не стал. А в ухо лилось горячим, даже, пожалуй, горячечным потоком, напрочь смывающим любые мысли: — Вот Сенька мне и говорит: «Беги, — говорит, — к своему… я прикрою…» Ну я и побежал… Домой сначала… А там… Ушел ты… Ну я… Извозчик… Думал, денег не хватит… Не успею. Хватило!.. А тут… поезд отходит… А ты… А тебя нет… Нигде нет…

Они стояли близко друг к другу, бесконечно близко, руки Васьки уже не трясли Леся — напротив, плотно прижимали к груди. И, пожалуй, Лесю было решительно наплевать, что подумают про них люди, что скажут.

А люди шли мимо — каждый по своим делам, и никому не было до этих объятий ровно никакого дела. Подумаешь, встретились, обнялись… Значит, не виделись давно. Тут такое — сплошь и рядом. Известное дело: вокзал.

ПОЧТИ КОНЕЦ