Двенадцать (СИ), стр. 26

Привычно не готовый после зимних снегов к подобным выкрутасам природы Лесь пожалел об отсутствии в его теперешнем быту элементарного зонтика. Прежде он бы просто позвал Варвару в кондитерскую посидеть в тепле за чашечкой чая или кофе. Или хотя бы в ту же «Бродячую собаку», где всегда было по-сумасшедшему весело. (Они с Варей успели побывать там всего пару раз.) Да чего уж там! «Привал комедиантов» уже закрыли. Да и с деньгами у Леся нынче не густо… Он печально взглянул на темные, по большей части заколоченные окна Гостиного двора и все-таки решился.

– Слушай, а пойдем ко мне? Чай есть, хлеб есть, даже сахар имеется.

Варвара мгновенно отвлеклась от своих мрачных дум, вскинула голову, и глаза ее зажглись привычным любопытством. Она вообще раньше любила приговаривать: «Я любопытна, как хорек!» А на вопрос Леся: «Почему именно хорек?» – загадочно улыбалась: «Ну… или сорока. Сорока-воровка! Смотри, украду твое сердце! Оно у тебя ведь из чистого золота».

– Ты все там же, в отчем доме? – Варвара была в курсе сложных взаимоотношений Леся с родителями, и сейчас в ее голосе прозвучал не только вежливый интерес, но и живое участие в судьбе друга. Сразу захотелось разнюниться, прижаться щекой к мягкой девичьей груди и пожалиться-поплакаться от души, как давно уже не получалось, учитывая обстоятельства. Но не посреди же Невского, в самом деле! Как-то совсем уж не комильфо.

– Нет, у друга. Тут недалеко.

– У дру-у -уга?!

Лесь демонстративно тяжело вздохнул. Вот и объясняйся теперь!..

– Просто друг. Товарищ и почти что брат. Добрый самаритянин, подобравший и обогревший бездомного меня, когда я буквально пал к его ногам. Дом, конечно, не хоромы, но там есть печка.

– А хозяин…

– А что хозяин?

– Не против, что ты водишь туда… барышень? – Варька всегда была такая – язык без костей.

– А я и не вожу, – Лесь едва удержался от того, чтобы вовсе уж по-детски не показать ей язык. – Ты первая… барышня. И не барышня – тоже первая.

– Живешь монахом? – за легкомысленным Варькиным тоном скрывалось нечто гораздо более серьезное. Врать ей Лесь не умел, да и не считал нужным, потому лишь пожал плечами.

– С тех самых пор. Ну… Ты знаешь.

– Да ты что?! Правда? Леська, ты меня пугаешь. Пошли скорее – жажду подробностей.

И они не просто пошли, а почти побежали, как когда-то – молодые и счастливые, похожие на держащихся за руки влюбленных. И злобный, ставший вдруг не по-весеннему ледяным питерский ветер не бил им в лицо, а подталкивал в спины, будто соучастник.

*

– А у вас тут атмосферно! – хмыкнула Варвара, грея озябшие ладони о кружку с чаем. У Леся с Василием в хозяйстве имелось теперь целых три кружки: его, Васькина и гостевая. Почти что чайный сервиз на двенадцать персон. – Сразу хочется цитировать Короленко.

– Не люблю Короленко… – блаженно жмурясь в привычном уже домашнем тепле, отозвался Лесь. – Весь этот реализм…

– Ну да, тебе романтики подавай и разной прочей декадентщины. Как насчет Гюго с его «Отверженными»?

– Ты еще Достоевского вспомни!..

– И вспомню! – когда подруга садилась на своего любимого конька, ее было не остановить. Варя просто обожала всяческие литературные и окололитературные игры. А прочла она в свое время, кажется, даже больше, чем Лесь. – «Бедные люди» или «Белые ночи»?

Лесь вздохнул.

– По-моему, «Преступление и наказание». Только, боюсь, на каторгу со мной, случись что, никто не поедет.

– Я поеду, не переживай! – Варвара отставила опустевшую кружку и с деловым видом заправила за порозовевшее от тепла ухо выбившуюся из небрежного пучка на затылке прядь. – Правда, чтения «Евангелия» в Сибири не обещаю. Обойдемся, если что, Розановым. Для пущей духоподъемности.

– По-прежнему не любишь его? – проницательно уточнил Лесь.

– Да не иссякнет моя ненависть! – пафосно откликнулась Варвара. – «Люди лунного света» – фу! Велеречивый ханжа.

– Но было у него и настоящее, помнишь? «Пушкину и в тюрьме было бы хорошо. Лермонтову и в раю было бы скверно». Лучше и не скажешь.

– После этой фразы ему стоило бы умереть.

– Никогда не замечал за тобой подобной кровожадности.

– Я стала взрослей и циничней.

Лесь пожал плечами. Все они стали взрослей и циничней. Не на райском облаке обитать пришлось. Да и впереди – вряд ли земля обетованная. Встряхнулся, добрался до плиты, тронул ладонью чайник: не остыл ли? Горячий. Долил в кружки кипятку.

– Сахар жуй. Совсем отощала.

– Я не тощая! – тут же подхватила подачу Варвара. – Я интересная. Зато не надо уксус пить.

Лесь осуждающе покачал головой.

– Вот уж глупость самая настоящая! Как и прочие твои саморазрушительные порывы.

– Мои порывы! А сам-то! Ладно, довольно меня отвлекать. Рассказывай, что у тебя и как. И какие ветры занесли тебя в этот подвал. И что за друг. И почему отсутствует личная жизнь. Все рассказывай.

И Лесь рассказал. Потому что — сколько можно уже молчать?

Он говорил, а Варвара слушала. Матерь Божья! Как же она умела слушать! Будто на исповеди. Не каждый священник демонстрировал такую концентрацию доброжелательного внимания, настолько полного приятия твоих мыслей, поступков и чувств, как Варька. Неудивительно, что к концу Лесь сидел, буквально вывернутый наизнанку, и ощущал себя невесомым, точно шар братьев Монгольфье. Тут лишь бы к потолку не воспарить!

Руки Варвары обнимали его, укачивали, дарили уют и покой.

– Какой ты глупый мальчик, Лесенька! – шептала ему в ухо Варвара. – Вот же оно, твое счастье! Хватай и никуда не отпускай.

– Да ладно тебе, – горестно вздыхал Лесь. – Он не такой. Правильный он, цельный.

– А ты, что ли, разбитый?

– А я треснутый. Ущербный.

– Вздор!

Именно в этот момент входная дверь и хлопнула.

– Доброго вам вечерочку! – странным каким-то, глухим голосом сказал, входя, Василий Степанович.

*

Варвару до ее дома на Спасский провожали вдвоем: Василий Степанович и Лесь. Лесь, конечно, пытался проявить самостоятельность. Но Василий Степанович его твердо оборвал:

– Смеркается. На улицах беспокойно. Нечего лишний раз одному таскаться. Нарвешься еще.

Про то, что при желании нарваться можно и на пару, Лесь решил ему не напоминать. Кто в их доме, в конце концов, страж порядка?

Варвара, несмотря на откровенное неудобство первых минут встречи (не знай Лесь, что объятия у них с Варькой совершенно невинные, имеющие, так сказать, исключительно целительные свойства, тоже подумал бы про двоих, обнимающихся на постели, черт-те что), с Василием Степановичем очень скоро принялась общаться запросто, будто бы свела с ним знакомство сто лет назад. Лесь даже ощутил мимолетный укол ревности: самому ему до подобных легкости и простоты и сейчас, пожалуй, было далековато. Под ее сделавшееся вдруг удивительно беззаботным щебетание Василий расслабился, вскинул голову, развернул плечи. Ну и провожать, само собой, напросился. Защитник. Рыцарь.

Прощаясь возле своего подъезда, Варвара поцеловала каждого из них в щеку. Лесю-то ладно, хоть бы хны, а непривычный к столь вольному обращению со стороны барышень Васька смутился, полыхнул ушами. Забавный!

На обратном пути Василий Степанович был сосредоточенно-задумчив и всю дорогу молчал. Лесь тоже не спешил начинать разговор. День выдался странный, и он чувствовал себя переполненным многообразными эмоциями. Того и гляди расплескаются!

Уже у самого входа в их подвал (он нынче был их общим подвалом! – Леся это до сих пор изумляло иногда до полного онемения) Василий Степанович пробормотал:

– Нужно знак какой, что ли… Может, тряпочку на ручку снаружи завязывать?

– Что завязывать? – недоуменно переспросил Лесь. Ему показалось, он на миг выпал из реальности, и теперь у него не очень получалось вернуться назад.

– Тряпочку. Ну… знак такой. Что ты дома – не один. А то вперся я сегодня не вовремя, помешал. Медведь медведем. А так ты бы тряпочку на дверь навязал, я бы понял. Гулять бы пошел. Или в казармы.