Куриный бог - 2. Стакан воды (СИ), стр. 37

Когда у тебя грудь и живот в зеленке и пластырях, а из пуза всего несколько часов назад вынули последнюю трубку… Лежи, милый друг, и не дергайся. Или дергайся, но очень-очень аккуратно и лучше — по горизонтали.

Артем все-таки целует Данилова — коротко и остро, проводит ладонями по резко вздымающейся груди, по болезненно проступившим сквозь кожу ребрам… Ниже… Нет, ниже он действительно не трогает — а то еще рванет раньше времени. А у него нынче на Данилова ба-а-альшие планы!

— Тё-ёмочка!

Черт, Данилов! Ну кто ж так стонет?! Тут спустить можно от одного звука! Вдох-выдох, вдох-выдох. Пое-е-ехали!

Артем елозит по Данилову бедрами, помогая себе рукой, насаживается аккуратно, хотя и довольно решительно. В голове вспыхивает: «Ни хренулечки себе! Готовиться надо было поосновательней!» — и: «Вот бы сейчас пригодилась та голландская пробка с хвостиком! Или без хвостика, хрен с ней!» Разумеется, в неотредактированном виде эти мысли скорее напоминают набор разномастных междометий, а все усилия уходят на то, чтобы не выдать их вслух. И, кстати, хорошо бы еще не шибко при том морщиться от не самых, честно признаться, приятных ощущений в собственной заднице. А то с Данилова станется начать вдруг проявлять чудеса самопожертвования.

И так…

— Тём, у тебя всё нормально?

— Данилов, заткнись! Уже… да, всё.

Немного помедлив, привыкая заново к даниловским размерам, Артем начинает двигаться, так, как они оба любят. Данилов дышит тяжело и скрипит зубами, и Тёмка быстро забывает, что, кажется, было там, в начале, какое-то неудобство. Собственные губы он, в отличие от Данилова, не зажевывает намертво — только кусает периодически: вскрик — и прикусить. Ничего, потом Данилов залижет. Данилов опосля оргазма лизучий, будто собака. Огромный такой дог. Пока не заснет.

В этот раз не засыпает. Сопит, прижимая Тёмку к груди.

— Прости, что так быстро.

— Дурак.

— Тёмочка…

— Данилов. Поверь, мне совершенно без разницы, как кончать: на тебе или в твою руку. Лишь бы не как в том бородатом анекдоте: «Дорогая, ты тут кончай, а я пойду на кухню покурю».

— Наверное, к лучшему, что я не курю.

Это он так шутит, Данилов.

Артем прижимается щекой к его груди, слушает быстрее обычного стучащее сердце, трогает кончиками пальцев заклеенные лейкопластырем шрамы: от грудины — вниз и от пупка — вправо. А еще — чуть повыше — три дырки.

— Я стал совсем уродливый, — вздыхает Данилов. — И раньше-то был так себе…

— Ерунда! — мгновенно огрызается Тёмка. Что еще тут за дурацкие «разговорчики в строю!»? — Шрамы украшают мужчин.

— Так это ежели правильные шрамы. Точно у каких-нибудь киношных пиратов. А я выгляжу так, словно по недосмотру сбежал со стола патологоанатома. Хоть на пляж теперь не выходи.

— Тебе все равно с твоим вирусом пока нельзя на пляж. Сам говорил, он от нагрева размножается. А вот когда мы его победим…

— Думаешь, все-таки победим?

— Даже не сомневайся, Данилов! Даже не сомневайся.

— Наивное ты чукотское дитя, Тёмка! Все еще веришь в сказки.

— И в Деда Мороза, — серьезно кивает Артем. — Но больше — в современную медицину. В интернет заглянешь, а там каждый божий день — какое-нибудь открытие.

— Дожить бы…

— Эй! Отставить пораженческие настроения! Ты лучше вот над чем подумай: второй раунд или поспать?

Данилов на несколько мгновений всерьез размышляет над озвученной проблемой. А потом грустно вздыхает.

— Я знаю, что ты в меня веришь, но… Может, поспим?

— Ты спи. Я только в душ — и обратно.

Когда Артем возвращается, Данилов уже не здесь. Сон, как всегда, охватывает его мгновенно, будто то самое море, и несет куда-то на своих ласковых волнах. Сначала Артем просто сидит рядом, поджав под себя голые ноги, и завороженно смотрит, не в силах насмотреться: живой Данилов. Живой. Живой.

Потом аккуратно пристраивается рядом, поверх одеяла — чтобы ненароком не разбудить. Притирается поближе, кладет сверху руку, проверяет, чтобы не давила.

«Какой же ты дурак, Данилов! Спать вместе или трахаться — какая разница? Главное, что вместе. А половая жизнь от нас никуда теперь денется. Новая печень — это… в-вух! Сила!»

Через полтора часа Данилов просыпается и со всей убедительностью доказывает, что Тёмка был прав.

*

— Данилов, как мы теперь будем жить?

— Счастливо!

— А конкретнее?

Нет, жить счастливо Тёмка тоже согласен, но… Ему нужен план. И пусть, наконец, ради разнообразия этот план составит за него кто-то другой. Устал он быть крутым. Устал как последняя сволочь.

— А конкретнее… — Данилов поудобнее упирается локтями в кухонный стол, подносит к губам кружку со своим полезным для здоровья зеленым чаем, с отвращением смотрит в нее, потом все-таки решается отхлебнуть, морщится… Вся эта затянувшаяся пантомима, по мнению Тёмки, преследует только одну цель: выиграть время на как следует подумать. Ну нет пока у Данилова в планах ничего конкретного! До последнего времени было одно — выжить. Выжить, вернуться домой, потрахаться. Дальше? А хер его знает! Впрочем, в конце концов Данилов в несколько глотков все же допивает ненавистный чай и решительно впечатывает пустую кружку в поверхность стола. Похоже, что бы там ни было, Данилов и длительная рефлексия — две вещи несовместные. — Со мной все ясно: буду дома штаны просиживать. На улицу мне пока нельзя — заразы там слишком много. А иммунитета у меня — ноль. Да еще иммуноподавители в лошадиных дозах, чтобы отторжения не началось. Так что заболеешь — пойдешь жить в гостевую спальню.

Тёмка понятливо кивает. В данном случае гостевая спальня — не прихоть, а жизненная необходимость. Он бы вообще на время собственной (гипотетической) болезни в гостиницу жить перебрался, да кто ж его отпустит?

— Долго планируешь сидеть дома?

— Говорят, месяца два при хорошем раскладе. Раз в неделю — в родную больницу на обследование. Работать буду из дома. Телефон там, компьютер. Ничего, прорвемся!

Данилов — танк. Нужно только почаще напоминать себе об этом, пока еще настолько живо в памяти… все остальное.

— Главное, не перенапрягись с отвычки. Все-таки почти месяц перерыва…

— Думаешь, я там, в больнице, только радио слушал и страшные сны смотрел?

Артем не выдерживает — тянется через стол, касается руки Данилова, гладит. Не по-мужски оно, конечно, ну и хрен с ним. Сны у него… страшные.

— А сейчас?

— Что?

— Такое… всякое… снится?

Данилов фыркает (кто-то усомнился в его брутальности и мужественности?!), но руки не отнимает, наоборот — подвигает чуть ближе, чтобы Тёмке стало удобнее гладить.

— Бывает. Точно надо мной стоят три мужика и что-то обсуждают. Недовольными такими, резкими голосами. Просыпаюсь — никого. Тишина.

— А с врачом на эту тему говорил?

— Говорил. С врачом, сам понимаешь, всякие-разные… странности лучше обсуждать сразу, пока они на тебя… из-за кустов не выпрыгнули и шею тебе на хрен не сломали.

— И что врач?

— Говорит, остаточная память после наркоза. Мозг «записал» операцию на подкорку, а теперь транслирует, скотина, приятные воспоминания.

— И как с этим бороться?

— Да никак, — Данилов дергает плечом. — Само пройдет. Можно, конечно, валерьяночки на ночь попить. Или какой-нибудь иной травки.

— А ты?

— А я на ночь лучше потрахаюсь с одним очень плохим мальчиком!

— Данилов! — Тёмка решительно отпихивает от себя даниловскую ладонь и даже встает из-за стола. — Ну ты вообще умеешь говорить о чем-нибудь кроме?!

Данилов с минуту смотрит на него, явно прикидывая варианты: вот просто видно, как в мозгу циферки щелкают: щелк, щелк. Тёмка для пущей суровости стискивает челюсти и выставляет вперед подбородок. Он не против секса, но… в свое время. А не… вместо всего. Можно подумать, Данилову не печень пересадили, а совсем другие органы!

Наконец Данилов грустно вздыхает.

— Конечно, могу. О чем бы ты хотел поговорить, кроме?..