Куриный бог - 2. Стакан воды (СИ), стр. 36

— Я… Нет, не могу.

— Ладно, — Данилов вздыхает. — Пойдем в ванную.

— Что?!

— Тём, ты на унитаз сядешь, масочку приспустишь и… Ну, не могу я, Тёмочка, совсем. Сдохну.

Артем — не тряпка. Вообще-то, он умеет говорить «нет». И даже «Нет!». Но… Не тогда, когда Данилов, едва выбравшийся с того света, мучительно дрожит под его ладонью.

Ванная у Данилова ничего такая… просторная. И чистая. Это тебе не общественный туалет. И унитаз чистый (Данилов говорил, драят белый санфаянс два раза на дню, чтобы уж точно — никакой инфекции). И душ, в котором Данилов даже исхитрился, по его собственному признанию, пару раз частично помыться. Так что и Данилов нынче — совсем чистый. «Чистейшей прелести чистейший образец», — как писал, правда, несколько по другому поводу «наше школьное всё» — великий поэт Пушкин.

Артем опускается на крышку унитаза и дрожащими руками стягивает с лица маску. Руки трепыхаются совсем не от безумной страсти, а от чертовых нервов. «Какой-то ты у меня чересчур переживательный!» — говорила когда-то мама. А что делать, если исхитрился таким уродиться? Цыпой.

— Я так соскучился, Тёмочка…

«Тёмочка!.. Тёмочка!..» Вот ведь заело!

Впрочем, Данилов не врет. Как не врет его уже демонстрирующее полную боевую, практически железобетонную готовность тело. Вот ведь кто на самом деле, без тупого трындежа, красивый — Данилов. Когда такой…

Главное, чтобы никто в палату не вошел. Конечно, ванная запирается изнутри, и воду они в умывальнике включили на всякий случай, но… Выйдет обломно. И совсем не гламурно.

Пока он мнется, теша собственные комплексы, сверху раздается жалобное:

— Ну если ты не хочешь…

— Кончай страдать херней, Данилов! Иди уже сюда.

Хочешь, не хочешь, — «какая, в жопу, разница»? Хоть и не в жопу, а все равно — разницы никакой.

Н-но! Поехали!

Артему почему-то кажется, что Данилову нынче изысканные минеты совершенно без надобности. Простой и безыскусный трах — самое оно. Поэтому он просто покорно приоткрывает рот, подставляется под чужой напор, осторожно придерживает за бедра, чтобы… не совсем уж. А потом смотрит на тяжело дышащего от страсти Данилова — так привычно, снизу вверх, и одними глазами командует: «Давай!» И Данилов дает. Быстро и резко — на всю длину, так что Артему с трудом удается подавить рвотный рефлекс. Мысль, кстати, при этом в голове всего одна: «Как бы у этого придурка трубка не выпала и швы не разошлись!» Швы у Данилова знатные — перевернутой буквой «Г» — через весь живот.

Трубка выпасть не успевает — Данилов кончает быстро и как-то скомканно, только сдержанно стонет сквозь зубы. Весьма, надо сказать, эмоционально стонет. Артем сглатывает (не так чтобы много). Ему почему-то хочется плакать. Прижиматься щекой к прохладному волосатому бедру и плакать. От жалости? От счастья? Наверное, все же от счастья. Потому что вот такое… оно ведь вряд ли случается на полпути к смертному одру?

Данилов гладит Тёмку по голове, успокаивает, разве что за ухом не чешет, словно котенка.

— Давай теперь я тебе?.. Хотя бы рукой?

— Ну уж нет! — старательно выдавливает из себя кривую улыбку Артем, помогая Данилову привести в порядок одежду. — Не думаю, что у меня здесь… ну… встанет. Все время прислушиваюсь: вдруг кто в палату ломиться начнет?

— Подумаешь! Скажем, помогал мне с водными процедурами. Одному мыться со всей этой гадостью в пузе… ну так. Давай, Тёмочка?

— Дома, Данилов, все дома. Вот выпишут тебя — специально отпуск возьму. Устроим недельный секс-марафон. А сейчас… Ты это… шуруй лучше в кроватку. Еле ведь на ногах стоишь!

Вид у Данилова хоть и счастливый, но и впрямь довольно бледный. Артем натягивает на физиономию маску (ну, ту самую, положенную ему по правилам одноразовую маску), скрипя слегка затекшей от неудобного сидения спиной, поднимается с унитаза и, осторожно придерживая под локоть, помогает Данилову добраться до кровати. Нет, ну надо же! Экстремальщик хренов! Секс в палате интенсивной терапии! Рассказать кому — не поверят! Только кому расскажешь? Зато… Зато, если все у них получится, какие роскошные воспоминания в общий «семейный альбом»! На всю оставшуюся жизнь, сколько бы ее ни было.

========== 9. ==========

*

— Жаль, Данилов, что наш с тобой столь шокировавший твоих родственников роман случился до пересадки, а не после.

— Это почему, интересно, жаль?

— А можно было бы сказать, что тебе печень женщины пересадили. Или гея. И все, ты ни при чем. Против печени не попрешь.

— Пусть радуются, что не от серийного маньяка, да? — понимающе ухмыляется Данилов.

— Во-о-от! А ты поторопился.

Лицо Данилова внезапно делается серьезным.

— Это я, на самом деле, молодец, что поторопился.

— Почему?

— Как представлю, что сейчас рядом со мной могла бы оказаться какая-нибудь Юлечка, Олечка…

— Ника, — мстительно подсказывает ничего, как выяснилось, так и не позабывший Тёмка. — С ее возмутительно минетным ртом! Просто фантастика, насколько роскошно она смотрелась бы в этом миленьком медицинском прикиде, — он кокетливо разводит в стороны полы воображаемого одноразового голубенького халата и даже приседает в некоей неуклюжей пародии на книксен, — у тебя на толчке в палате интенсивной терапии!

Данилов в ответ делает сложное лицо и изображает рвотные позывы. Комик!

— Надо будет, кстати, как-нибудь повторить… в домашних условиях. Ты был очень секси.

Теперь очередь Тёмки изображать тошноту.

— Данилов! Ты извращенец!

Впрочем, ежели кого-то и впрямь пропрёт на сексуальные игры, костюмчик-то все еще в зоне доступа — никуда, родимый, не делся. Привезя выписавшегося из больницы Данилова домой, Артем вещички аккуратно сложил, убрал в пакет, а пакет — на самую верхнюю полку в солидном — почти до потолка — даниловском шкафу. Вдруг понадобится? Лучше бы, конечно, не…

— Данилов, а какие вообще прогнозы?

— Тём, ну обязательно это вот все сегодня? Кровать родная, удобная, жратва вкусная, ты — только что из душа. Не только снаружи ведь мылся, нет?..

Артем, слегка подотвыкший за прошедший месяц от даниловских шуточек, ярко полыхает ушами. И не одними ушами. Но… Есть на свете вещи поважнее жара под полотенцем. Данилов, он такой: или брать его горяченьким, когда он тебе любую информацию без всякого принуждения сдаст — лишь бы только побыстрее до сладкого добраться, или приготовиться к долгим, многонедельным пыткам. Нет уж, первое предпочтительней.

Чувствуя себя какой-нибудь Матой Хари, Артем небрежным движением руки избавляется от полотенца и медленно идет к шкафу. Пусть Данилов как следует посозерцает и попредставляет, что и кто там нынче себе мыл. А то взял привычку — правду утаивать. Разве это дело?

— Так как там с прогнозами?

— До двадцати пяти лет — на сегодняшний день.

— Максимум, — понимающе кивает Артем, извлекая с полки с бельем тюбик со смазкой и презервативы. Пока Данилова не было дома, он это все утолкал куда подальше — чтобы лишний раз не вспоминать о потерянном рае и не расстраиваться. — А реальные цифры?

Данилов вздыхает. Чисто медведь, которому злые люди никак не дают добраться до заветного бочонка с медом.

— А реальные… От многого зависит, Тём. Может начаться отторжение. Могут лекарства, которые я пью против отторжения, выдать какую-нибудь гнусную побочку. Вирус мой опять же. Ему только волю дай — он и новую печень сожрет, скотина.

— Короче, все зыбко и неопределенно, — подводит итоги усевшийся на кровать Артем. — Помни, Данилов: ты обещал никогда мне не врать.

— Тём, я помню. Ну?

Это даниловское «Ну?»! Вот уж: «Вместо тысячи слов!»

— Соскучился?

— А сам как думаешь?

Думает Тёмка обычно головой. Но не сейчас. Сейчас он в принципе думать не в состоянии. Потому что… Не один Данилов успел соскучиться.

— Как насчет поцелуев?

— Тём, я тебя зацелую всего-всего, но…. Потом, ладно? Я скоро, просто глядя на тебя, кончу.

Умеет все-таки Данилов в комплименты! Кстати, раньше он всегда вместо разговоров предпочитал действия. Какие там слова!.. Носом в подушку — и все дела. А слова он после скажет. Но сегодня простота — не их вариант.