Куриный бог - 2. Стакан воды (СИ), стр. 1

========== 1. ==========

*

— Данилов, ты чудовище! Просто-таки чудовищное чудовище! Монстр! — как и всегда в минуты сильных душевных переживаний, Артем начинает метаться из угла в угол, рискуя вписаться куда-нибудь не туда, и никак не может остановиться. А этот… гад!.. сидит себе и улыбается.

— Спасибо, я знаю. Тёма…

Колени у Данилова жесткие. Да и сам он — вовсе не плюшевый мишка: весь из углов. Жесткий. Настоящий. Камень. Кремень.

— Нет, ну как ты мог?! Вот так прямо?!

— Так прямо. Не суетись.

Губы у Данилова тоже жесткие. Но иногда… Не-е-ежные. Нежнее всего, что Артем знал. Как там, в дамских романах, которые мама раньше, когда-то давно, глотала пачками? «Нежнее розовых лепестков».

Но сейчас Артему немножечко не до поцелуев.

— Ты хоть понимаешь, что натворил?

Честный, недоумевающий взгляд.

— А что именно я натворил?

— Дани-и-илов! Разве можно являться к собственным родителям с ультиматумом: «У меня есть парень и я буду с ним жить. И мне, в общем-то, чихать на ваше мнение»? Это и с девушкой-то… чревато. А уж с парнем…

— Предлагаешь скрываться и прятаться? Раз в полгода ездить друг к другу в гости — на праздники? Снимать тайные квартиры, чтобы не дай бог? В то, что ты племянник моего друга, которого я из жалости поселил у себя, все равно никто не поверит. Где я, а где — благотворительность?

Руки Данилова — уже под Тёмкиной растянутой домашней футболкой: ласкают, гладят по позвоночнику, словно кота, сбивают с мысли. Жесткие ладони, хваткие пальцы с небрежно срезанными и оттого слегка царапучими ногтями.

— Нет!.. Да-а!

У Артема внутри вспыхивает личное крохотное солнце, когда он думает о том, что именно Данилов сделал ради него. Немного, конечно, и ради себя, но в основном все-таки — ради него. Никто никогда ничего такого ради Тёмки не делал. Он, конечно, знал примеры решительных и бесповоротных каминг-аутов, периодически случающихся в гейской жизни, но всегда считал, что происходят те по глупости — вот как у него самого. Теперь — ни семьи, ни поддержки. Мама при встрече в сторону смотрит. А чтобы так… целенаправленно, ради… любви?

Данилов про любовь ничего не говорит. Делает вид, будто даже слова подобного не знает. Что все это так, сказки для подростков, одурманенных гормонами. Но сам…

Артем понимает, чувствует всей своей шкурой: любит. Как умеет. А умеет он, как выяснилось, ого-го! Ему бы еще практики… Учится он быстро. Способный.

— Темка… — горячий шепот в ухо, мурашками разбегающийся по всему телу. Руки Данилова уже давно миновали все границы приличия и вовсю хозяйничают в Темкиных трениках, заставляя вздыхать и прикусывать губу. Кухня у Данилова большая, гулкая. Сплошной хайтек. Стонать в голос в ней как-то неловко. — Пойдем в кровать, а?

— Мы же только два часа назад… пф… оттуда!

— Ничего не знаю! Это были очень долгие два часа.

Ага. Душ. Умывание. Завтрак. Разговоры. Очень долгие два часа. Иногда Тёмке кажется, что даниловская спальня — это какой-то особенный филиал рая, куда он попал обманным путем и куда ему однажды вход снова окажется воспрещен. Но пока…

— Дани-и-илов!

Большего Данилову и не надо: хватает в охапку, тащит, словно разбойник — добычу, чтобы…

— Ты не представляешь, что я сейчас с тобой сделаю!

— Сделай уже… что-нибудь.

И Данилов делает. Старательно, основательно, с полной самоотдачей. И… О-ой, божечки!

— Данилов, где ты такому научился?

Ну, это, само собой, уже потом, когда чуть-чуть восстанавливается дыхание.

— Интернет. Гей-сайты.

— Ты шарашишься по гей-сайтам?

— Не делай из меня совсем уж идиота. Если я живу с мужиком, то гей-сайты для меня — дом родной. А если только делаю вид… То какого черта ты забыл в моей постели?..

Последнее он уже проговаривает практически в полусне, из последних сил пытаясь дотянуться до тумбочки с влажными салфетками.

«В следующий раз нужно их пристроить куда-нибудь поближе», — думает Артем. Данилова после секса всегда вырубает почти мгновенно. Только что он был и даже вроде бы разговаривал, и вдруг раз и — нету. Артем не обижается, наоборот — ему это кажется трогательным. Данилов, когда нужно — настоящий танк. Может сутками не спать, работать, даже вагоны разгружать. Но стоит ему заняться… вот этим самым с Артемом — вырубает мгновенно. Правда, чтобы прийти в себя ему вполне хватает полчаса. Да и спит он ужасно умилительно: морщит во сне нос, сопит, иногда всхрапывает. Улыбается. Свой, домашний. Артем на него смотрел бы и смотрел — не отрываясь.

Он и смотрит. В душ можно будет двинуть потом, когда Данилов проснется. Или вместе? Даниловская душевая кабинка вполне способна вместить двоих. «Когда ты успел настолько раскрепоститься, Тёмка?» Помнится, Витька ехидно звал его «моя викторианская девственница». Да уж, теперь от былой «девственности» остались только рожки да ножки. А все Данилов.

Тихонько, стараясь ненароком не разбудить, Тёмка мечтательно вздыхает. Вспоминает. Этого он не сможет забыть никогда — сколько бы лет ни прошло.

Тридцать первое декабря. И Данилов — у подъезда.

*

Сначала случилось полное опупение. Подумалось: «Сон. Чертов сон! Больно-то как…» Сколько их уже было за эти полгода, снов, после которых Артем просыпался со слипшимися от слез ресницами? Во сне Данилов приходил, брал за руку, говорил какую-нибудь глупость, иногда — кормил мороженым (непременно шоколадным), целовал в потрескавшиеся губы, сжимал своими здоровенными мозолистыми ладонями. Данилов… Самым отвратительным в этих снах было то, что после них приходилось просыпаться.

Вот и теперь.

Вечер, поземка, снег. Ссутулившийся, явно иззябший до самых костей незнакомый мужик в тонкой пижонской дубленке — на скамейке возле подъезда. «В такую погоду хороший хозяин…»

— Тёмка!

— Данилов…

— Надеюсь, ты не пошутил тогда, когда сказал, что будешь рад меня видеть.

Труднее всего оказалось поверить, что это все — на самом деле. Что это не сон. Несколько шагов навстречу Артём проделал точно во сне, а потом то ли ветер швырнул ему в физиономию очередную горсть колючего ледяного снега, то ли, как принято говорить, «сердце подсказало», но он вдруг поверил. Поверил — и рванулся вперед. Прыгнул на шею несколько обалдевшему от подобной прыти Данилову, едва не уронив, повис на нем, стиснул руками и ногами, глупо тыкался своим ледяным ртом куда-то между шарфом и шапкой и, кажется, ревел, словно девчонка.

А Данилов и не сопротивлялся: тоже обнимал, прижимал к себе сквозь дурацкую Артемову куртку, вышептывал в ухо как-то загнанно:

— Тёма, Тёмочка… Тёмочка! Это ты, да? Это ты?

Дурачок.

По лестнице они почти ползли. Не было сил оторваться друг от друга: две сцепившиеся намертво, замерзшие до состояния сосулек, почти слепые от любви улитки. Бывает такое?

В квартире Данилов спросил только:

— Кровать где?

Артем даже ответить нормально не смог — лишь головой в нужном направлении мотнул. А потом его оттрахали, почти не раздевая. (Во всяком случае, свитер с водолазкой точно остались на нем. И еще носки.) Да так, что сердце — из горла и дым — из ушей. И покрывало, залитое спермой. И задница… М-да… Но оно того стоило! А потом зацеловали — всего-всего, можно сказать, вылизали. И еще раз трахнули. Но уже спокойнее, нежнее. А потом Данилова вырубило — вот как сейчас. А Артем сидел рядом с ним, дураком сумасшедшим, на кровати и опять плакал. Нет, ну как «плакал»… От счастья, наверное. Только слезки ебучие все равно на постель тихонько — кап-кап.

Проснувшийся где-то примерно через час Данилов долго его разглядывал, словно все еще по непонятным причинам не веря своим глазам, а потом осторожно спросил:

— У тебя пожрать найдется? С утра не емши. Сначала — самолет, потом тебя боялся упустить. Сидел вот.

— Так и сидел? А если бы я не пришел? Уехал бы куда-нибудь к друзьям Новый год встречать, а?

— К друзьям? — на всякий случай уточнил Данилов. — Тём, я как-то не подумал. У тебя есть кто? Витя твой вернулся?