Куриный бог - 2. Стакан воды (СИ), стр. 33
— А… когда я смогу его увидеть?
— Думаю, недели через две.
— Две недели?!
— Или чуть раньше. Как только его переведут из реанимации.
«Две. Недели. В реанимации, — Артем чувствует, как по вискам мелкими противными бисеринками стекают крошечные капельки холодного пота. — И это при том, что операция прошла успешно».
— Спасибо, Тамара… Николаевна. Я… могу вам еще раз позвонить, чтобы узнать, какие прогнозы?
Наверное, что-то не то у него нынче с голосом, потому как в ответной реплике Снежной Королевы ощутимо меньше льда, чем было в начале разговора, и даже, похоже, слышатся едва уловимые отзвуки весенней капели:
— Конечно, Артем. Не переживайте. Все будет хорошо. И родителям скажите, чтобы не переживали.
Бля! Еще ведь и родители!
— Спасибо вам, Тамара Николаевна! Огромное спасибо.
К счастью, на этом благодарственные расшаркивания скоропостижно заканчиваются; доктор Чернавская — человек занятой, ей явно неинтересна пустая болтовня.
Теперь — как она сказала? — родители. Похоже, проще сразу пойти на кухню — сделать себе харакири. Впрочем, настоящий самурай не может себе позволить быть трусом! Так всегда говорит Данилов. Или он говорит по-простому: «Не ссы! Прорвемся!»? Да разницы, собственно, никакой.
У Артема в телефоне — вот сюрприз! — с некоторых пор имеются контакты даниловских родителей: «Родители Данилова дом.» и «Мама Данилова сот.» С того самого времени, как пришлось звонить им в первый раз. Береженого, дорогие граждане, бог бережет. Ладно. «Мама сот.», да?
— Алло, кто это?
Хватит пыхтеть в трубку, тряпка!
— Здравствуйте, Марина Юрьевна.
— Опять ты?!
Звонок не сбросила — и то хлеб.
— Данилов в больнице.
— Я в курсе. Помнится, ты сам мне об этом изволил сообщить. Что, все-таки деньги понадобились?
Да ёшкин же кот! Снова-здорово! Тёмка — гнусный шантажист и вымогатель. «Спокойствие, только спокойствие!»
— Нет, это уже другая больница.
— Какая еще другая? — самоуверенности в голосе поубавилось — и то хлеб.
— Его в областную перевели.
— В областную?! Зачем?! Ему стало хуже?! — а вот это уже паника. Все-таки мама — это мама.
— Там… ему пересадили печень. Донор подходящий внезапно образовался.
— Донор?! Какой донор?!
Вот тут Артем вдруг начинает себя чувствовать… взрослее женщины на другом конце провода. Спокойнее и мудрее, что ли?
— Обыкновенный. Хороший донор. Главное, что Данилову подошло. — (Тьфу-тьфу-тьфу! — чтоб не сглазить! Тьфу-тьфу-тьфу!) — Да вы не волнуйтесь так, Марина Юрьевна. Операция прошла успешно. Мне самый главный гепатолог области сказала.
— К нему… можно?
— В ближайшие две недели — точно нет. Он будет в реанимации, а туда не пускают. — Судорожный всхлип — прямо по сердцу. Вот ведь!.. — Да вы не переживайте так! Это стандартная процедура. Потом — палата интенсивной терапии. Туда тоже вряд ли. Но он вам позвонит!
— А звонить… можно?
— Сказали: как только от наркоза отойдет — ему телефон вернут. Но вы сами не звоните — мало ли, вдруг не вовремя? Он позвонит. Это же Данилов.
Прощаются они почти… по-человечески. Во всяком случае, ошарашенному Тёмке внезапно прилетает тихое:
— Спасибо, Артем.
И, как сказал бы ехидный Данилов, «ни матёчка»!
Ошарашенный Тёмка долго слушает затихающие гудки, а, нажав наконец «отбой», чувствует себя по меньшей мере полководцем Суворовым, только что совершившим беспримерный по своему героизму переход через Альпы.
*
— Тёмочка!
Данилов! Господи-боже-мой, это же Данилов! Сон исчезает моментально — словно его и не было. Хотя… Переполненный мочевой пузырь и явно затекшее от неудобной позы тело как бы намекают, что нынче Тёмка исхитрился все-таки, что называется, от души задавить сурка.
— Данилов…
— Ты спишь, что ли?
— Данилов… Ты живой.
— Да живой я, живой!
— Данилов…
— Тёмочка, я тебя очень люблю, не плачь, маленький!
Он разве плачет? Нет, это… ужасно глупо. И какой еще «маленький»?! Что тут за розовые пидорские сопли?
— Я тебя… тоже очень люблю. Ты живой, Данилов.
Это не вопрос, но когда Данилова останавливали подобные мелочи?
— Живой, конечно. Куда же я от тебя денусь, мелкий?
Ну вот, еще и «мелкий!» Сдержать очередной всхлип не удается.
— Данилов, тебя покусал радужный единорог? — о чем они, интересно, тут говорят? Ну вот о чем?! Человек, можно сказать, с того света выбрался… И, кстати, еще неизвестно: до конца ли выбрался. (Нет, он не будет об этом думать! Не будет!)
— Все хорошо, Тёмочка… — голос Данилова, звучавший в начале разговора довольно бодро относительно текущей ситуации, все тише и глуше. Устал, конечно. Еще бы!
— Данилов, ты, как отдохнешь, маме позвони, ладно? Я ей вчера сказал.
— Представляю… что тебе ответили… — вообще уже шелест ветра в сухой траве…
— Нормально мы поговорили. Ты не трепыхайся там из-за ерунды. Лучше спи побольше, набирайся сил. Я тебе звонить не буду. Как отдохнешь — сам набери. Ок?
— Ок. Я тебя люблю очень.
Нет, в самом деле: радужный единорог! Все симптомы налицо!
— Я тебя тоже… очень…
— Не плачь, Тёмочка.
— Я не плачу.
*
Как-то так, приблизительно, они и общаются последующие восемь дней. По всей видимости, реанимация плохо действует на Данилова: его сентиментальность внезапно начинает зашкаливать.
Однажды Артем не выдерживает и позволяет себе осторожно поинтересоваться:
— Данилов, ты там совсем один, что ли?
— Почему вдруг один?
— Да потому что разговоры твои… Палишься со страшной силой! Даже абсолютный идиот давно бы понял, что ты тут не с барышней курлычешь.
— А не похрен ли, Тём? Гомофобия, знаешь ли, последняя вещь, о которой думаешь в реанимации. Тут, например, вчера мужику печень пересадили, а она не запустилась.
— Как… не запустилась? — почти хрипит в трубку потрясенный Артем. — А так бывает, что ли? И у тебя могла… не запуститься?
— Могла — не могла… Чего теперь трепыхаться-то? Все получилось — и ладно.
— А мужик тот, ну… у которого… Он умер, да?
— Чего вдруг сразу умер? — непонятно почему оскорбляется Данилов, словно Тёмка своими мрачными подозрениями плюнул в душу всей отечественной медицине в даниловском лице. — Его в искусственную кому ввели. Ждут. Может, повезет человеку — еще один донор подходящий образуется.
Артем уже давно приучил себя не думать с содроганием о тех безымянных донорах, чьи органы спасают лежащих в больнице вместе с Даниловым людей. О том, чья печень (отчаянно хочется на это надеяться) спасет Тёмкиного любимого Данилова. У доноров нет лиц, нет имен. И правильно! Потому что иначе и свихнуться недолго, если всерьез задуматься о том, что ради жизни одного человека другой — молодой и здоровый (органы для пересадки ведь берут у молодых и здоровых?) — должен был умереть.
Данилов еще тогда, когда пересадка для него была далеким, довольно туманным, кстати, прогнозом, поделился с Тёмкой своим разговором с Чернавской.
— Представляешь, так и сказала: «Слава богу, дожили до весны! Ну, теперь доноры пойдут косяками!» А я ей: «Почему вдруг именно весной?» — «Так байкеры своих «коней» на трассы с зимних стоянок выводят. А уж бьются они, эти байкеры…»
Артем, помнится, тогда даже возмутился про себя этаким особым сортом знаменитого медицинского цинизма. А сейчас уже и сам не замечает, как, глядя вслед пролетающему мимо лихому байкеру на «харлее», думает: «О! Донор поехал!»
Наверное, прав Данилов: когда находишься так близко к смерти, гомофобия — не самая болезненная тема для переживаний. Тут хотя бы просто человеком остаться.
*
В палату интенсивной терапии Данилова переводят на десятый день после операции. Об этом Артема ставит в известность сам Данилов.
— Вези вещи! Чем быстрее, тем лучше! Мне тут совсем ходить, понимаешь, не в чем. На старое смотреть не могу. Чистое вези.