Куриный бог (СИ), стр. 23

— Тём, а, Тём? Выгляни в окошко!

Тёмка выглянул. Сначала из-под края простыни показался один влажный глаз, потом — второй. Тоже влажный. Ёлки! Затем нос и рот. И решительно выдвинутый вперед подбородок.

На черную бархатную коробочку, которую Данилов перед тем осторожно подложил на подушку, Артем покосился весьма подозрительно. Слезы мгновенно высохли, а ноздри стали раздуваться и подергиваться, точно у породистого жеребца. Ладно. Не такого уж и породистого. И не жеребца, а жеребенка. Но все же…

— Данилов, ты это… ахуел, что ли? Брюлики мне решил подарить взамен украденной тобой невинности?

Данилов сразу почувствовал себя неловко. Может, и вправду нужно было эти… брюлики? Черт их знает, как у них принято, у геев?

— Ты… открой, короче.

Он очень надеялся, что не ошибся с подарком. Очень.

— Что это, Данилов? — голос у Тёмки вдруг сделался тихим и хриплым, совсем не таким, как обычно, даже не таким, как минуту назад.

— Куриный бог. Я его в самый первый день на берегу нашел.

— На берегу? Там же камней почти нет — один сплошной песок.

— Я вот тоже так думал. А тут смотрю…

Камень был овальный, теплого серо-желтого цвета, почти идеальной формы. Гладкий, небольшой. А ближе к краю — дырочка. Самое то для кожаного шнурка. Шнурок, кстати, Данилов тоже купил. Черный, плетеный, крепкий, очень мужской, со скромной серебряной застежкой. Почти час выбирал. Все близлежащие ювелирки на уши поставил. «Спасибо, золото не надо. Не надо!» Как приговаривал порой батя: «Нам бы чего попроще: оленьего мяса или жареной колбасы». Или кожаный шнурок для камня с дырочкой. Чтобы не убежал от своего нового владельца строптивый «куриный бог». Если владелец захочет владеть, конечно.

…Когда Данилов первый раз приехал с родителями к морю, там обнаружилось много камней. По сути, одни сплошные камни. Галька. Заходить по ним в море Данилов не любил: что-то не так было у него с самого детства с ногами: чуть что — сразу начинало отчаянно сводить судорогой стопы. Поэтому если по гальке — то только в специальных пластиковых тапочках. Данилов эти тапочки ненавидел — они мешали ему чувствовать море всем собой, даже кожей пяток. Вот и по берегу приходилось таскаться в них же или в старых расхлябанных сандалиях. Зато, когда сверху на довольно однотонную гальку накатывала волна, мокрые, обкатанные морем камни внезапно начинали играть и переливаться целой гаммой волшебных оттенков и полутонов. А еще иногда среди них попадались разноцветные стеклышки — кусочки разбитых некогда бутылок. Море играло с ними, перебирая в своих огромных ладонях до тех пор, пока не исчезали острые края-сколы и стекло не приобретало, как и все на этом берегу, гладкую, практически совершенную форму. Данилов складывал свои разноцветные сокровища в жестяную коробку из-под чая, щедро пожертвованную ему для этих целей квартирной хозяйкой, и чувствовал себя владельцем натурального пиратского клада.

А однажды на пляже к нему подошел старик. Не просто мужчина в годах (понятно, что маленькому Данилову любой старше сорока в ту пору показался бы сильно пожилым человеком), а самый настоящий старик — такими рисуют на картинках капитанов дальнего плаванья, стоящих за штурвалами парусных кораблей: ухоженная седая борода, седые же кустистые брови, выцветшие глаза, окруженные лучиками морщин, а еще — настоящая морская фуражка и полосатая тельняшка — предмет тайных страстных мечтаний самого Данилова. Рядом со стариком шла девочка лет четырех. Девочка как девочка: худая, загорелая почти дочерна, в выгоревшей розовой панамке и ярко-красном купальнике.

— Извини пожалуйста, — голос у старика был низкий, глухой — так море рокочет в раковинах. — У тебя случайно нет синего стеклышка?

Синие стеклышки были редкостью — это Данилов уже знал. (В отличие от разнообразных оттенков зеленых и золотисто-коричневых, в которые превращались осколки обыкновенных пивных бутылок.) Так получилось, что синее у Данилова имелось — нашел вчера, ну и таскал с собой повсюду, не в силах расстаться с волшебным сокровищем. Маленькое, чуть больше его ногтя, и синее-синее, совсем другого оттенка нежели море.

— Понимаешь, я правнучке пообещал, — старик мотнул головой в сторону непонятно отчего насупившейся девчонки. — И не нашли мы. Почти месяц искали. А ей уезжать нынче.

Обещания свои надо выполнять, — это Данилов знал твердо. Батя с детства приучал к ответственности. Данилов поежился. Девчонку стало жалко. Однако отдавать стеклышко категорически не хотелось.

Старик, похоже, его настороженное сопение отлично понял, потому что добавил торопливо:

— Ты не думай, мы не просто так. Мы на обмен. Вот, — и он протянул Данилову плоский темно-красный камень сглаженно-треугольной формы с дырочкой почти идеально посередине. Края отверстия были так же вылизаны морем, как и весь камень. Явно не сверло здесь потрудилось, да и вообще не человек. Камень немедленно захотелось потрогать.

— Это «куриный бог». Его носят на шее. На счастье.

Кусочек моря, который можно всегда носить с собой. Такое стоило всех цветных стеклышек мира, в том числе и синих.

— А вам… — решился все-таки в конце концов уточнить Данилов, — вам не жалко?

— У нас еще один есть.

Девочка подошла ближе, уставилась, почти не мигая, круглыми черными глазами.

И Данилов сказал:

— Хорошо.

Так у него появился свой «куриный бог». Данилов носил его на шее, на коричневом шнурке, вырезанном мамой из старого кожаного пальто. Носил долго: года три или четыре. Снимал только в ванной или в бассейне, а засыпая, аккуратно складывал на тумбочку рядом с кроватью. Но однажды шнурок то ли перетерся от времени, то ли просто порвался от сильного рывка, а Данилов, занятый чем-то более важным, этого попросту не заметил. Пропал морской талисман незнамо куда.

Сколько ни искал потом Данилов на разных морских берегах нового «куриного бога», тот к нему в руки не шел, не давался. А нынче — на тебе! — сам лег под ноги. Вот и не верь после этого в судьбу.

— Застегнешь? — Артем наклонил голову, давая Данилову возможность застегнуть не слишком удобный серебряный замочек. От вида загорелой шеи с острыми выступами позвонков больно перехватило горло. Захотелось прижаться губами. Захотелось… Данилов проверил надежность застежки и поспешно отстранился. Тут ведь такое дело — стоит только начать… «Уходя — уходи». Автобус, сука железная, ждать не станет.

Чтобы успокоиться, пришлось сделать несколько шагов по номеру, словно проверяя: не оставил ли вдруг чего? Данилов точно знал: оставил. Но упихать Тёмку в чемодан представлялось еще более сомнительным делом, чем те его давние, еще детские попытки в отношении подобранных на улице животных. А Тёмка — не животное. У него своя жизнь, между прочим, имеется.

— Данилов, у тебя мелочь есть? В любой валюте.

Данилов похлопал по портмоне, засунутому в объемный карман любимых дорожных бриджей. Там тихо брякнуло.

— Найдем. А что?

— Давай к морю сбегаем? Ну… — Артем, внезапно засмущавшись, торопливо натянул на себя мятую футболку и валявшиеся тут же, рядом с развороченной постелью, шорты. Между прочим, на голое тело. Так и пришел? Данилов тяжело сглотнул.

— Зачем?

— Монетку же бросить. Вместе. Чтобы вернуться.

Данилов вспомнил, как на втором курсе учебы в железнодорожном ездил в колхоз на картошку. Для них, свободных, не нюхавших принудиловки советского воспитания, о котором ярко и красочно любили вспоминать родители, это казалось довольно забавной авантюрой: двухэтажные нары, туалет — на улице (четыре дырки — в ряд), один-единственный телевизор — в местной столовой, звезды, огромные и низкие, каких никогда не увидишь в городе. И местный, само собой, самогон. Еще и деньги кое-какие в итоге заплатили. Весело было! Уезжая, они всей бригадой кидали в раскляклую после очередного ливня глубокую колею мелкие монетки — чтобы вернуться. Разумеется, не вернулись.

Сразу захотелось рассказать вот об этом Тёмке. Не в качестве нравоучительной притчи — просто так. Данилову в последнее время все чаще приходило на ум: «Рассказать Тёмке. Когда-нибудь… Потом». Словно у них было хоть какое-нибудь «потом».