Куриный бог (СИ), стр. 24

Он взглянул на телефон, мысленно прикидывая: успеют? нет? До автобуса оставалось двадцать минут. Искупаться — точно нет, а вот монетку кинуть… Если поспешить…

— Ну давай, — решился Данилов. — Только быстро.

Артем оживился.

— Да тут ходу до моря — пять минут. Одна нога — здесь, другая — ой…

При первой же попытке привычно рвануть по коридору его выразительное лицо перекосила болезненная гримаса. Данилов понял не сразу, зато когда дошло… Ну точно, ой. Кто-то нынче совсем не сдерживал себя, дорвавшись до радостей гейской любви. Кто-то очень энергичный и совсем немаленький. Черт! Сразу стало безумно стыдно. Захотелось взять несчастного Тёмку на руки и нести. Далеко бы, само собой, не унес, но…

— Ты… это…

На него покосились ехидно.

— Угрызаться теперь будешь? Ню-ню!

— Так ведь ты…

— Данилов, забей. Изящества во мне нынче — ноль, но жить буду.

— А как же работа?

— А на работе один день скажусь больным. Тепловой удар. У меня с местным айболитом отношения хорошие — он подтвердит. И от Карима отмажет. Ну… Не побежали, так поползли. Быстро-быстро. Часики тикают. Я еще ого-го, ежели… крабиком.

На крабика Артемкина манера передвижения походила мало, скорее — на уточку, но ногами он тем не менее перебирал резво, и в положенные пять минут они с Даниловым уложились. Даже, пожалуй, в четыре с половиной. В кошельке у Данилова, как выяснилось, болталась чертова куча отечественной мелочи. И зачем, спрашивается, он эту тяжесть в далекую иностранную заграницу попер? Зато и кинули они в море не монетку — почти целую горсть, разделив ее на двоих. Возвращаться — так с музыкой.

— А я бы хотел здесь жить… — протянул мечтательно Артем, глядя в нежно-жемчужную утреннюю дымку над морем и улыбаясь своей странной, чуть кривоватой, будто извиняющейся улыбкой. — Где-нибудь на берегу.

Если выпало в империи родиться,

Лучше жить в глухой провинции, у моря…

— Сам придумал? — на всякий случай уточнил Данилов. Не хотелось бы мимоходом задеть какие-нибудь тонкие струны нежной творческой души. Данилов таких «душ» навидался — по самую маковку. Везучий, чо!

— Бродский, — по-прежнему улыбаясь, но как-то совсем не обидно, отозвался Тёма. — Иосиф Александрович. Великий русский поэт, лауреат Нобелевской премии.

Данилов сразу почувствовал себя тем, кем на самом деле и являлся — тупым, необразованным быдлом.

— Поэзией интересуешься?

— Нет. Паблики ВКонтакте почитываю. Знаешь, типа «Литературный оргазм». Полезная для саморазвития вещь. И всегда можно цитатками подходящими разжиться.

«И за умного сойти», — осталось непроизнесенным. Данилов мнительно подумал: пытаются тут пожалеть его гордость или, наоборот, этак интеллектуально смешать с говном? Впрочем, после сегодняшней ночи подозревать Тёмку в каких угодно гнусностях совершенно не хотелось. Ну… нравятся ему стихи. Мало ли! Данилов вон уже три года паззл со старинной картой мира собирает. В качестве хобби. Мелькнула мысль, что вдвоем они этот злосчастный паззл собрали бы в два счета. Мелькнула и скрылась за горизонтом. При нынешних обстоятельствах мечтать о совместном будущем явно было бы чересчур оптимистично. И… ладно! Больно. Ужасно, черт возьми, больно.

От всего отпущенного им судьбой времени оставалось, пожалуй, минуты три. Не о любви же им сейчас говорить, сливаясь в страстном поцелуе? Не умел Данилов, если честно, о любви. И в целительность прощальных поцелуев не верил. Ну их. Поэтому спросил, чтобы разогнать сгущающуюся вокруг, точно тяжелый, душный полог, тишину:

— Ты нашел-то меня нынче как, герой? Следил?

Артем посмотрел снисходительно, дрогнул улыбкой: вроде как улыбнулся, а вроде как и нет. Но попытку Данилов ему засчитал.

— Я, между прочим, работаю тут. У меня, между прочим, везде свои люди. Влез в данные регистрации и посмотрел.

— Джеймс Бонд, — хмыкнул Данилов. — Ну… пошли?

— Пошли.

На обратном пути Артем все-таки решился осторожно ухватить его за руку: тесно переплел пальцы, прижался к ладони горячей ладонью.

«Что же ты со мной делаешь, а? — в отчаянии подумал Данилов. — Я ведь не уеду никуда. Возьму — и не уеду».

— Не вздумай остаться, — словно прочитав его мысли, жестко предупредил Артем. — Тоже мне, последний романтик! У меня — своя жизнь, у тебя — своя.

«Где-то я это уже слышал…»

Довольно быстро они достигли даниловского корпуса. Территория отеля потихонечку оживала. Куда-то тащились неприлично бодрые отельные служащие в легких белых одеждах. Данилов встревожился:

— Увидят. Тебе потом…

— Да плевать! А вот ты опоздаешь. Пойдем, пора уже поторапливаться.

Данилов глянул на телефон. Семь минут.

— Зайдешь?

— Зайду.

В номере они все-таки поцеловались — на самом пороге, не закрыв за собой дверь. Горячо, даже жарко. Отчаянно. Данилов всем телом ощущал, как колотится под его ладонями Тёмкино сердце.

Первым отодвинулся, почти отшатнулся именно Тёмка.

— Беги, Данилов. Беги-беги! Я тут малость приберу, чтобы хоть презики по всей комнате не валялись. А ты давай уже, опоздаешь. Давай.

— Если приеду к тебе в гости, пустишь?

— Всегда буду рад видеть.

Смешной лягушачий рот уже даже не пытался улыбаться, а глаза смотрели как у побитой собаки.

Тёмка…

Данилов еще раз притиснул его к своей груди, запоминая запах и ощущения близости чужого тела, поцеловал напоследок торопливо и, ухватив чемодан, барсетку и сумку с планшетом, рванул к главному корпусу.

Оборачиваться не стал — дурная примета. Или это про возвращение? Один черт! Почему-то был твердо уверен, что и Тёмка не смотрит вслед. Так и стоит возле двери, прислонившись затылком к стене, закрыв глаза. И выбеленные солнцем ресницы подрагивают на загорелых щеках.

Автобус уже ждал. Сопровождающий гид с деловым видом мчался к входу в отель. Проигнорировав маявшуюся тут же, у стойки, обвешенную сумками и пакетами показательно равнодушную Веронику, Данилов вздохнул и двинулся ему навстречу.

*

Снег, снег… чертов снег. Сидевший на приподъездной скамейке уже несколько часов Данилов напоминал себе слегка покореженную гипсовую статую в зимнем Парке культуры и отдыха: то ли пионера, у которого отобрали горн вместе с рукой, то ли девочку в спортивном купальнике — без мяча и без носа. Скоро совсем превратится в сугроб. В этом, с позволения сказать, почти южном городке, было куда холоднее, чем на родине у Данилова — в суровой Сибири. А он-то мечтал чуток отогреться! Хорошо хоть самолет сел без проблем: никаких оледеневших посадочных полос, заклинивших шасси и прочей внеплановой хуйни. Стихия, она такая… стихия.

Данилов встал, встряхнулся, попрыгал на месте. Можно было, конечно, попытаться проникнуть в подъезд, но его, как и везде в последнее время, украшали кнопочки домофона. И того, который должен отзываться на настойчивые гудки из квартиры сорок восемь, не было дома. Не было, сука, дома уже три часа. А между тем, на улице, по всем канонам жанра, начинало смеркаться. И даже мигающие лампочки, намотанные какой-то доброй душой на корявое дерево возле соседнего подъезда, не делали сей факт более приемлемым. Все зря, да? «Праздник к нам приходит?..» Кто сказал, что Тёмка не мог переехать с одной съемной квартиры на другую, не предоставив сведения об этом в деканат? Кто сказал, что Тёмка не пойдет отмечать Новый год с друзьями? Или… С кем-нибудь еще. Не жил же он все это время монахом? Молодой, здоровый парень, с отменным, судя по воспоминаниям, сексуальным аппетитом.

Сам вон Данилов монахом точно не жил. Хотя сей факт и не являлся тем, чем стоило бы гордиться. Но… Вернувшись с турецких берегов (левый висок еще сутки после болезненно пульсировал, истыканный, точно отравленными иголками, огненными взглядами сидевшей чуть сзади через проход Вероники), моментально захотелось проверить себя: «Тварь ли я дрожащая…» — в смысле: «Гей я таперича али не гей?» Правда обрушившиеся смертоносной горной лавиной проблемы по работе оставляли не слишком-то много времени на личную жизнь, но, как давно известно: кто хорошо работает, тот с душой и отдыхает. Пьянки-гулянки, редкие но меткие корпоративы, туда-сюда… Возможности имелись. И он не отказывался, если перепадал случай. И все, вроде бы, было хорошо, когда бы не мерзкое чувство после — словно съел что-то тухлое и сейчас, затаившись, ждешь: то ли вырвет, то ли пропоносит, то ли и вовсе с отравлением в больницу загремишь. Или обойдется. По сути, «обходилось». В долгоиграющие «романы» Данилов не ввязывался, приходящие по ночам мучительно-щемящие сны-воспоминания при ярком свете дня решительно игнорировал. Жил себе, короче.