Куриный бог (СИ), стр. 19

— Ты еще мелкий. Вырастешь — заматереешь.

— «Маленькая собачка — до старости щенок». У нас в семье все такие — тонкокостные. И мама, и бабушка. Говорят, в прошлом какие-то поляки водились. Шляхтичи — голубая кровь. Откуда только Курицыны затесались — непонятно.

Данилов хмыкнул.

— Вопросы крови…

— А еще я глаза крашу, — решительно, словно спрыгивая с обрыва, выдохнул Артем.

— Всегда? — уточнил не особенно впечатлившийся этой страшной тайной Данилов.

— Что «всегда»?

— Всегда красишь? В институт? Дома?

— Не, только когда в клуб. Или на какую-нибудь тусовку. Вообще-то, я тот еще тусовщик… А ресницы у меня белесые. Их не видно.

— А губы?

— Что?

— Губы тоже красишь?

Казалось, Артем готов был провалиться от стыда сквозь землю: даже в здешнем полумраке было видно, какими пунцовыми стали его уши. (Данилов видел только ближайшее, правое, но и того вполне хватало, чтобы сделать определенные выводы.)

— Когда остаюсь один. Такая, знаешь, розовая помада. С перламутром. И лак.

— Тоже розовый с перламутром?

Откуда-то из-под мышки булькнуло:

— Да. Теперь ты станешь меня презирать?

— С чего бы вдруг? — искренне удивился Данилов. — Я бы посмотрел на тебя… в образе.

— И трахнул, — закончил за него, горько усмехнувшись, Тёма. Пусть и почти незаметная глазом, эта горечь разлилась в воздухе, точно настойка полыни. Данилов не знал, растет ли в здешних краях полынь.

— И трахнул. Но я бы тебя и без образа… трахнул. Ты… мне нравишься. Очень.

На выразительном, подвижном лице Артема, который внезапно оказался невероятно близко и теперь жадно смотрел Данилову прямо в глаза, краска стремительно метнулась от ушей к щекам.

— ЧУдное признание в любви, — заметил он наконец. — На пять с плюсом. Сил нет вдохновляет.

— Ничего не понимаю в любви, — пожал плечами Данилов. — Сказал как есть. Не нравится — не буду больше так говорить.

Алая волна на Тёмкином лице неудержимо рванула вверх, захватив даже лоб и нос, что казалось практически невозможным при его глянцевом загаре.

— Да нет, отчего же, говори.

Данилов смотрел на него, внутренне умиляясь: ишь какой стеснительный! А туда же! «Пидовка»!

— Послушай, а волосы… волосы у тебя когда-нибудь длинные были?

Артем стрельнул на него глазами, точно пытался понять: издевается? нет?

— Были. Как раз перед отъездом остриг. Вот такие, — и он провел ребром ладони чуть ниже плеча.

— А остриг зачем? — Данилову действительно важно было знать. Про Тёму его интересовало все — даже раздражавшие в других «подробности».

Артем помялся:

— Вик посоветовал. Сказал, так будут меньше цепляться. Вроде… как все. Хотя… где я, а где «как все»? — последнее прозвучало почти отчаянно.

«И слава богу», — подумал Данилов. «Как всех» в его жизни хватало.

— Похоже, тебе хорошо было… с волосами, — сделал он неуклюжий комплимент. — Сейчас тебе… не очень.

— Знаю. Уши торчат, — вздохнул Артем. — Зато не девчонка.

— Ты не девчонка. Ты… — слов катастрофически не хватало.

Внутренний крокодил оскалился и с энтузиазмом лязгнул острыми зубами. «Ну-ну! Скажи ему, чтО он. Любовь (о которой ты не умеешь) — бла-бла! — и все дела. А потом съебись в туман под алыми парусами».

Данилов ненавидел эту чертову скользкую тварь — своего внутреннего крокодила. И ничего не мог с ним поделать.

*

Теорией о том, что внутри каждого человека обитает какое-то животное, его осчастливила очередная пассия по имени Юля.

— Вот, понимаешь, — говорила она, томно потягиваясь на даниловском диване, — во мне, например, живет котик. В принципе, я — наглая сука. Кого угодно сожру и не поморщусь. Но иногда… чаще всего наедине с собой, я выпускаю своего котика наружу. И становлюсь милой и игривой.

— И царапучей, — повел лопатками слегка разомлевший после жарких любовных кувырканий Данилов. — А у меня внутри тогда, по-твоему, кто?

— А у тебя внутри — крокодил, — ни на минуту не усомнилась в правильном ответе Юлишна. — Ты внешне — спокойный как слон. Неторопливый такой, обстоятельный.

— С хоботом, — встрял в рассуждения Данилов и положил ее теплую ладонь себе между ног — аккурат на тот самый, уже снова подающий признаки жизни «хобот». Данилову не понравилось ни про слона, ни про крокодила. Хотелось свести дурацкий разговор к чему-то близкому и понятному, к примитивно-телесному. С Юлишной, кстати, это по большей части срабатывало. Но сегодня она была в настроении философствовать.

— Тебе бы все об одном! — несмотря на недовольный тон, пальчики с ярко накрашенными ноготками игриво потеребили даниловское мужское достоинство. «Как котенок — свою игрушку. Тьфу ты! Привязалось же! Теперь не отделаешься. Котенок… когти… Эй!»

— Так вот: снаружи ты — чистый слон. И многие дуры на это покупаются. А как же! Надежный как скала. Хобот… опять же. — Юлька хихикнула. Даниловский «хобот» напрягся и, можно сказать, принял боевую стойку. Вперед, верные слоны Ганнибала! — А внутри… тоже такой весь из себя спокойный… крокодил. Холодный и равнодушный. И если подойти близко, он «зубами — щелк!»

— Не боишься? — полюбопытствовал, слегка отстраняясь, Данилов. Неожиданно слова Юльки разозлили его, прошлись по живому. Психоаналитик доморощенный! Можно подумать, не она всю жизнь продает телефоны в салоне связи!.. Внутренний крокодил высунул голову из тины и кровожадно повел ноздрями.

— Нет, не боюсь! — Юлька беспечно цапнула зубами даниловскую ключицу и уселась на него верхом, точно наездница. — Я использую тебя исключительно для секса и близко к себе не подпускаю. Мне с тобой жизнь не жить.

Тело Данилова рванулось навстречу ее жаркому телу. Крокодил фыркнул и ушел обратно в свою тину. До поры до времени.

Юлишна из жизни Данилова исчезла пару месяцев спустя — без конфликтов и драм. Котенок погнался за новой игрушкой. Данилов со вздохом облегчения перелистнул очередную страницу своей биографии. Одному ему всегда было легче. Но не думать о внутреннем крокодиле с тех пор не получалось. Так уж оказался устроен Данилов: он мало говорил и чаще всего предпочитал действовать не торопясь, но если уж о чем-то задумывался, то добирался «до самой сути».

Во всяком случае, теперь было понятно, почему с ним не может ужиться ни одна девушка, а собственная мать в минуты расстройства именует «бесчувственной чуркой». Дело попросту в наглой рептилии, прячущейся в тине!

К концу этих размышлений Данилов знал все про своего личного крокодила и даже вычислил момент, когда именно тот появился на свет. Хоть день рождения отмечай!

*

Произошло это в десятом классе.

Школу Данилов не любил, в десятый идти не хотел, планировал после девятого поступить в колледж на автомеханика. Автомобили его в ту пору совершенно завораживали. Но отец стукнул кулаком по столу, мама сделала скорбное лицо («Как же так, сынок, а?»), и он сломался. В конце концов, чинить автомобили можно было и на базе одиннадцатого. Главное, чтобы аттестат не навел родителей на мысли о бюджетном месте в вузе.

Так что шел Данилов в десятый без особого энтузиазма. Еще два года каторги, да уж! Скучающее выражение не покидало его лица ровно до того момента, когда его взгляд выхватил из привычной толпы одноклассников Илью Смирнова. С прошлого года Данилов помнил Смирнова смешным тощим лошком в нелепых очках с громоздкой пластмассовой оправой, вечно зависавшим в перемену в компании очередной книжки в потертом переплете. Короче, вид «ботан обыкновенный». Шпынять его было настолько просто, что даже неинтересно. Все давно успокоились и приняли Смирнова как данность. Смирнов и его очки. И соседка по парте — Ульяна Жукова по прозвищу ЖУка. Маленькая, тощенькая, с вострым носиком, нелепо стриженая «под мальчика». Белая моль, серая мышь. Сидеть на второй парте — прямо за этой парочкой — было даже выгодно: оба — отличники и совсем не жмоты. Если попросить как следует — и списать дадут. Смирнову неплохо давались физика и математика, а Жуке — гуманитарные дисциплины. И до десятого класса все шло совсем неплохо, можно даже сказать, вовсе зашибись. Пока…