Куриный бог (СИ), стр. 17

Наверное, хотя бы из обычной вежливости, стоило отплатить Тёмке той же монетой, но Данилов не решился: ни опыта, ни даже элементарных навыков, да еще и посреди моря. А вот руки его оказались вполне себе подходящим инструментом для выполнения спецзадания. Впрочем, мальчишка и сам, похоже, находился совсем на грани — оставалось только подтолкнуть. Данилов и толкнул. Со всей, так сказать ответственностью. А потом глушил громкий вопль губами, ощущая на языке соленый привкус — то ли моря, то ли свой собственный. Кто теперь разберет!

Единорог покачивался на почти незаметных волнах. Говорить не хотелось. Двигаться не хотелось. Где-то далеко вдоль береговой линии, несмотря на ночь, все еще играла музыка.

========== 5. ==========

*

На следующий день Данилов чувствовал себя совершенно больным. Про такое состояние друг Борька многозначительно говорил: «То ли перепил, то ли недоспал». Но тут… Вроде и пить не пил, и вырубился сразу, придя в номер после ночного свидания. И даже снов, вроде, никаких не видел. Но…

Завтракать не хотелось. Двигаться не хотелось. Даже — что самое странное — к морю не хотелось. Море, набитое туристами, точно дубовая бочка — сельдью, казалось каким-то… неправильным. Попсовым. Не то что ночью.

И вообще… Без Артема все выглядело не тем. Фальшивым. Данилов в своем, можно сказать, преклонном возрасте ощущал себя впервые влюбленным пацаном и в упор не понимал, что ему теперь со всем этим безобразием делать. Конечно, можно было утешаться тем, что скоро отъезд и волей-неволей придется как-то отвыкать от нежданно свалившейся на голову (и на другие части тела) бабской сердцедробительной чепухи, снова входя в уже давно ставший привычным режим одинокого бодрого танка. Но при мысли о подобном исходе отчего-то делалось настолько погано, что тянуло снова утопиться к чертовой матери в бассейне — на сей раз абсолютно по своей воле.

«А ведь мы еще даже по-настоящему не переспали!»

Кстати, надежды на то, что сам процесс гейского секса разобьет вдребезги даниловские радужные иллюзии, не было. Если его вчера столь лихо унесло с одного незамысловатого минета…

Данилов сжал зубы. Похоже, это работало как с тяжелыми наркотиками (есть ведь такие?). Принцип «я просто попробую» здесь не канал. Привыкание практически мгновенное. Самая настоящая зависимость.

И не только у него одного.

Во время обеда Тёмка отловил Данилова по пути в ресторан. Дождался, когда тот короткими перебежками доберется до тени, которую давала аллея пальм, и тут как раз и заступил ему дорогу. Вежливая, слегка отстраненная («рабочая», так про себя окрестил ее Данилов) улыбка казалась ужасно неуместной на его лице рядом с совершенно неприлично сияющими глазами. Как и дежурное:

— Привет! Как дела?

Данилов, у которого к этому моменту уже буквально по всему телу шел натуральный зуд от желания прикоснуться, обнять, вжать в себя, благовоспитанно буркнул в ответ:

— Спасибо. Все хорошо.

— Знаешь, не у одного тебя нынче проблемы, Данилов. И нечего на меня рычать.

На мгновение маска беззаботного массовика-затейника словно сползла с него, открыв ту же томительную жажду, что нынче терзала самого Данилова. Это почему-то показалось лестным. И — вот уж совсем внезапно! — милым.

— Прости. Я…

Пальцы Артема быстро, будто даже воровато коснулись его запястья, погладили, заставив пульс отчаянно толкаться навстречу.

— У меня перерыв через полчаса. Приходи туда, где ты меня героически спасал, — легкое движение головы в сторону знакомого склада декораций. — Придешь?

— На сеновал зазываешь? — попытался неуклюже пошутить Данилов.

— Главное, кузнеца с собой не бери, — хмыкнул Тёмка. — Зачем нам кузнец?

Пришлось кивнуть:

— Нам кузнец не нужен.

На обед Данилов, в итоге, не пошел, а оставшиеся полчаса провел на собственном балконе. (Благо, там присутствовала какая-никакая тень — иначе бы попросту спекся.) Да и этого времени толком не высидел: уже почти привычно перемахнул через перила и устремился к зарослям ярко-розовых цветов, правильное название которых так и не удосужился узнать. Внутри сарая, как показалось Данилову, практически ничего не изменилось с той судьбоносной ночи, когда он бил морду зарвавшемуся «немцу». Разве что слегка прибавилось обыкновенного рабочего хаоса. На переднем плане, возле самого входа, теперь красовался кусок фасада собора Нотр-Дам-де-Пари.

Данилов усмехнулся. Романтика! И на самолет до Франции тратиться не надо. (Можно подумать, ему было западло потратиться!)

Мысли о том, зачем его сюда позвал очевидно совершенно рехнувшийся Тёмка, ядовитыми подвижными шариками ртути скакали внутри ощущавшейся совершенно пустой черепной коробки, не давая покоя. Было непонятно: надеяться на спонтанный интим али как?

Хотя, конечно, место не самое подходящее и лучше бы в номере под кондиционером. Днем даже в тени стояла жара, от которой, казалось, должны были плавиться мозги и железо. И Данилов чувствовал себя неловко — совсем даже не героем любовником и ни в коем случае не объектом сексуального вожделения. Слишком потный, совершенно раскляклый, цветом напоминающий не совсем спелый помидор. Пельмень в кетчупе, а не человек. Оставалось надеяться, что Тёмке нравятся пельмени. И кетчуп.

А вот, кстати, интересно: имеется ли у них тут что-то вроде надежной горизонтальной поверхности? Очередной лежак? В прошлое свое пребывание на складе декораций Данилов как-то не обратил внимания на подобные красноречивые подробности.

— О чем задумался?

На него напрыгнули со спины. Напрыгнули, оплели загорелыми руками и ногами, прижались костлявым, основательно разогретым на солнце телом.

— О Париже, — брякнул в ответ Данилов. Не признаваться же, в самом деле, что о лежаке и кондиционере.

— Данилов, ты меня поражаешь! — к шее сзади прикоснулись чужие влажные губы. Поцеловали нежно, совсем неагрессивно, обдали поцелованное место прохладным воздухом, словно подули. Надо же! Никто никогда до этого не дул Данилову в шею.

Тёмку он с себя решительно стряхнул (сопротивления ему не оказали), поставил «к лесу — задом, к себе — передом», внимательно посмотрел глаза. Тот молча дернул выгоревшей бровью: «Что?» Данилов эту бровь осторожно огладил подушечкой большого пальца, качнул головой: «Ничего. Просто».

— Данилов, я соскучился будто черт знает что!

Артем пожевал нижнюю губу, вздохнул, снова прижался всем телом — на сей раз к груди. Сердце Данилова рванулось к нему навстречу так, что едва не проломило грудную клетку. И не только сердце, м-да…

Так что же здесь, на самом деле, с горизонтальными поверхностями?

Пришлось отвечать как есть:

— Я тоже. Соскучился.

— Это заметно, — хихикнул Артем. — Очень даже заметно.

Даниловская физиономия, и без того изрядно красная от жары, полыхнула пожаром.

— Издеваешься?

— Чуть-чуть… — Артем сделал какое-то почти незаметное движение бедрами, и Данилов вдруг явственно ощутил, что не один здесь такой… озабоченный. Это было непривычно: знать все вот так — откровенно и наверняка. С женщинами всегда оставалась вероятность, что тебя просто наё… обводят вокруг пальца, всего лишь удачно имитируя животную страсть.

— И что теперь? Сделаем это прямо здесь или подождем до вечера?

Ждать не хотелось. Какое там, когда вот-вот взорвешься! Но и торопливый перепих под сенью готического собора на груде пыльных декораций вовсе не казался Данилову такой уж заманчивой идеей. Куда ни кинь…

Рука Артема скользнула вниз, к даниловским «гавайским» шортам, туда, где изнывало от недолюбленности даниловское мужское достоинство, слегка погладила, заставив зажать зубами рванувшийся наружу стон.

— Я поэтому и хотел с тобой поговорить. Вечером ничего не выйдет. Везем немцев в город на ночное шоу. Буду часа в два, а то и в три. Сам понимаешь, уже не до…

Данилов едва удержался, чтобы не сказать по этому поводу что-нибудь на русском матерном. У него не было нынче времени на… немцев и их идиотское шоу. Совсем-совсем не было.