Стригой (СИ), стр. 54

Ладонь, не отрываясь от призрачно-белой кожи, переместилась выше, к лицу, очертив по пути выступающие ключицы, шею, подбородок. Отбросила упавшие пряди огненных волос, накрыла щеку и остановилась. Бранн искренне удивлялся тому, что не проявлял столько внимания и заботы даже к женщинам, коих повстречал так много, что не вспомнишь и половины. А тут — мужчина. И ладно бы только мужчина… Вампир. Потенциальная жертва и источник дохода, разрушивший все принципы и умозаключения по отношению к природе собственного происхождения. Конечно, не было сомнений, что Вергилий — единственное исключение из правил. Единственное и, пожалуй, самое притягательное. Исключение, которое, кротко улыбаясь, мягко накрыло губы и зарылось пальцами в темные волосы.

Время едва перевалило за полночь. В этот день они снова вышли на мощеные улицы Арона, но не затем, чтобы отвлечься от предстоящего ужаса, не затем, чтобы скоротать время, а чтобы дойти до банка и забрать то, что причитается. А причиталось действительно много, и лишь это по-настоящему обрадовало Исгерда, который ровно как и Бланкар не находил себе места и сходил с ума от ожидания.

Все закончилось. Он за всю жизнь не зарабатывал разом и половины полученной суммы, а теперь мог не переживать о судьбе Власты. Сам мог жить вообще без условий, хоть на улице, босиком и без еды, а вот сестрице желал лучшего. Больше у него никого не осталось. А теперь Высшие Силы хотят отнять и стригоя, опустившего голову на его плечо и перекинувшего руку через стянутый бандажом торс. Рядом с ним Исгерд чувствовал спокойствие, полную защищенность, хотя на деле именно вампир нуждался в защите мужчины.

Столько пережито, столько следует пережить… Уже близок тот час, когда свершится непоправимое. Что тогда будет? Он старался не думать об этом. Одна мысль о потере Вергилия заставляла ощущать неподдельный ужас и нечеловеческий холод. А ведь он знает его лишь несколько месяцев. Столь близко контактирует — лишь несколько дней. Такое не должно заканчиваться, это… несправедливо. Нечестно. Но как вообще можно говорить о справедливости, когда реально существует тот же чертов вампирский кодекс? Видимо, ему просто не суждено было найти в этой жизни пристанища — того, чем он считал успокоившегося, расслабленного и беззаботного с виду травника. Внешность была обманчива. Особенно в этом случае.

И за эти сумасшедшие дни охотник ни разу не спал нормальным, здоровым, человеческим сном. Ни разу. Наверное, этой ночью оставалась последняя возможность отдохнуть перед последним рывком, который решит все и сразу. Навсегда. И для этого не нужно делать многое. Веки смыкаются, меркнет ощущение собственного тела, по каждой клеточке льется сладкая истома. А главное, что его рука обнимает стригоя. Стригоевская — его торс. Так и должно быть. Так — правильно и необходимо. Особенно сейчас, когда столь страшно…

Шагов, что раздаются в нескольких сотнях метров от дома он, разумеется, не слышит. В отличие от напрягшегося всем телом Вергилия, который, убедившись, что охотник спит глубоко и крепко, выныривает из-под руки, спешно одевается и прочесывает спутавшиеся волосы. Потом разворачивается к двери. Замирает. Поколебавшись, все-таки задерживает на Герде взгляд. Напоследок.

Ибо больше возможности не предоставится.

Ибо даже за пару сотен метров он чувствует чудовищный аромат парфюма Констанции и слышит шаги трех пар ног.

***

Их было трое: высоких, суровых. Явно пришедших покончить с Отступником раз и навсегда, привести в исполнение страшный приговор. И Бланкар не ошибся в своих предположениях. Ненавидел двоих из визитеров, не скрывая своих искренних чувств. Он вышел им навстречу, покинув дом и завернув за угол.

Констанция стояла немного впереди сопровождающих. Все такая же: эксцентричная, озлобленная, тщетно пытающаяся скрыть свое бешенство маской безразличия, мертвым взглядом стеклянных белесых глаз. Густо накрашенные темной помадой губы исказила жуткая гримаса. Сложенные на маленькой груди руки напряжены, наверняка, до боли. Он видит, как в ночи поблескивают ножны ритуального кинжала. И отчего-то совершенно спокоен.

Тот, что слева, ему незнаком, но явно не вызывает и тени симпатии. Высокий, крепко сложенный, совсем коротко остриженный, так, что темные, торчащие в стороны прядки не скрывают шрама, уродующего половину лица: от лба вниз — через глаз, по щеке. Вот только он никаких масок не носит. Его стойкости, сдержанности и хладнокровию позавидует обладатель и самой железной силы воли.

На третьем вампир задерживает взгляд надолго. Мужчина справа равен ему по росту, но телосложением явно выигрывает. Такой же огненно-рыжий, неизменно коротко подстриженный синеглазый стригой. Старший брат, Самаэль, с кем младший Бланкар здоровается в первую очередь. Коротко, сдержанно, без банального рукопожатия и ответа вслух. Лишь кивок. Он понимает, ему запретили говорить, а, что всего вероятнее, его вообще никто не посылал. Втайне сбежал из замка и выследил шрамированного и Констанцию.

— Здравствуй, золото, — сквозь зубы процедила вампирица. — Не скучал?

Ответа не последовало.

— Молчишь, значит? Ну-ну. Философии не ждем, — она явно подбирала слова, бегала взглядом от одного дома к другому, пока не взяла за опору точку чуть выше стригоевских глаз. Не было ни малейшего желания смотреть в них. — Пришло время платить за содеянное, Бланкар, пришло время проливать кровь за кровь.

Шрамированный, ко всеобщему удивлению, раздраженно фыркнул, сверкнув в темноте глазом:

— Перестань пытаться напугать, Коста, выкладывай.

— Не учи старшего по званию! — рявкнула визитерша. Темный и бровью не повел.

Стригой терпеливо выжидал, стоя на расстоянии шага от беснующейся ночной баронессы. С неохотой дышал — от крепкого запаха резало глаза и закладывало нос. Стоит ли говорить, какие мучения испытывал тот, чье обоняние было в десятки раз острее, чем у собаки-ищейки?

— Можешь бросаться в ноги всему своему семейству, Бланкар, — презрительно, по-змеиному прошипела вампирица. — Можешь биться головой о землю, благодарить Высшие Силы, Тьму и всех Богов этого гребаного мира, но ты, ты, стригой, еще потопчешь эту землю! Правда, недолго. И знаешь, что тебя ждет?

— Тебя лишат бессмертия, — сделал шаг вперед Самаэль, не обратив внимания на пик злости Констанции. — Тебя лишат бессмертия и всех сил. Станешь человеком. Умрешь от ран, болезни или старости — как Судьба выпадет, но отныне и навсегда дорога в наши владения закрыта для тебя. Коста, — он обратился к метавшей молнии беловолосой, — позволь мне сказать пару слов брату.

Получив неохотное одобрение, он, наконец, подошел ближе и на этот раз обнял младшего за плечи.

— Как мать?

— Ничего. Хлопотала о тебе, Гил. Беспокоится. Она очень хотела повидаться с тобой, но…

— Отец так и не простил?

— Желал тебе смерти.

— Значит, все в порядке.

— Береги себя, — похлопал по плечу Самаэль. — Проживи одну человеческую жизнь так, как не прожил бы Вечность. Рад был тебя увидеть, а теперь… Сам понимаешь, они исполняют приказ.

Вергилий понимал и принимал приговор. Наверное, лучше быть просто не могло. Он думал об этом, но и надеяться не мог на такую благодать. Каждый уважающий себя вампир предпочел бы человеческой жизни даже самую мучительную, медленную и жестокую смерть. Стригой же многое отдал бы за короткий век бок о бок с охотником. Привязавшись к нему, он понял, что вряд ли перенесет его смерть. А теперь… а теперь все было так просто!

— Держи крепче, Белиар. Пора заканчивать.

Кинжал коротко блеснул в ночном мраке, отражая призрачный свет убывающей луны. Вергилий захлебнулся собственным криком, выгнулся дугой, пытался найти спокойствие в лице брата, но тот уже исчез. Не мог вынести того, что делали с его Гилом. Сбежал. Впрочем, и Констанция управилась быстро, с отвращением провела рукой по открытой ране, стягивая кожу и останавливая кровь. Сунула ритуальный клинок обратно, в ножны.

— Уходим. Боюсь, на его вопли сейчас сбежится полгорода.