Бумеранг для Снежной Королевы (СИ), стр. 14

В общем, мама приехала от Валеры разбитая и больная, очень простыла там. Промаялась еще два года и в восемьдесят пятом умерла. А после ее смерти я нашел огромную пачку писем, которые она писала Валерке и которые возвращались, сложенные пополам в другой конверт, и даже не распечатанные.

На похороны Валера прилетел, ничего сказать не могу. И со мной встретился по-братски, сказал, что я же не виноват, что меня увезли. Фотографии показывал твои и Леночкины…

— Катенька, а ты знаешь, что ты была очень красивым ребенком?

— Я? Нет, не знаю. У нас не сохранились фотографии того периода. Потерялись при переезде.

— Ну, вот я и подошел к главному, к моей вине перед тобой, девочка.

— Наша братская идиллия продолжалась целых три дня. А потом Валера узнал, что фамилия моя Воропаев, и что я сам ее выбрал. Нет, он не кричал и не шумел. Просто встал, оделся и вышел за дверь, сплюнув напоследок на пороге. Я бросился за ним, попытался поговорить, объяснить, только он процедил мне сквозь зубы: — А что тут объяснять. Тебя купили, ты продал и папу, и меня, и фамилию, обменял нас на деньги. Отойди от меня. Чума, она заразна, а мне не хочется стать таким же подонком. — стряхнул мои руки и ушел не оглядываясь. Я даже сказать ему о завещании не успел. Нет! Вру. Даже сейчас вру. Не неуспел я сказать, для начала я хотел аккуратно выяснить знает ли он вообще о завещании.

Это было в феврале восемьдесят пятого. Перестройка уже началась…

В августе того же года мы с моим другом Пашкой Ждановым открыли кооператив, назвали его «Зималетто». За хлопотами и работой некогда мне было думать о брате. О своей семье и то не очень тогда думал. Правда, я написал Валерке одно письмо, мол, что с квартирой-то делать, мама ее тебе завещала. Ну, а когда письмо вернулось непрочитанным, я решил, что не стану, как мама виниться. Не хочет, не надо.

Заплатил адвокатам, заплатил всем, кому можно и по завещанию Валеркина квартира стала принадлежать мне. А тут как раз деньги на закупку тканей понадобились. В общем и квартиру я тоже продал. И все бы хорошо, да только в декабре того же восемьдесят пятого раздался звонок в дверь…

========== Покаяние… ==========

Звонок был долгим и каким-то нервным, нетерпеливым. Двери побежал открывать Сашка.

— Папка! Тут какой-то дяденька-военный тебя спрашивает, — закричал сын и умчался в свою комнату.

Я вышел в прихожую и не узнал Валеру. Плечи его были сгорблены, от былой выправки и молодцеватого вида не осталось и следа. Но самым ужасным был его взгляд. Взгляд полный… даже не могу этого объяснить. В этом взгляде была и просьба, и требование, и униженная мольба, и гордая ненависть… И все одновременно. Мне сразу стало понятно, что у него что-то случилось. Что-то ужасное. И он пришел ко мне за помощью. Но помощь эту не просит, а требует.

Господи! Я, наверное, говорю очень сумбурно и непонятно. И не по существу. Наверное, просто тяну время, чтобы еще хоть пару секунд не быть в твоих глазах законченной скотиной, Катенька.

Юрий Сергеевич надолго замолчал. Я тоже молчала… Я все поняла. Эту историю я знала, знала слишком хорошо. Только я и не догадывалась, что это у брата отец просил тогда деньги, и не в долг просил, а свое же. Жаль. Юрий Сергеевич мне даже нравился поначалу.

— Знаешь, Катя, а ведь это из-за меня у тебя очки и брекеты.

— Знаю, — сказала я вмиг охрипшим голосом.

— Знаешь?

— Да. Только папа говорил, что ездил к приятелю денег просить и не упоминал, что свои деньги просил, не чужие. Папа не знал о завещании?

— Все гораздо хуже, девочка. Позволь уж мне до конца рассказать. Мне очень важно, чтобы ты все узнала от меня. И чтобы решение принимала зная всю информацию.

— Какое решение?

— Об этом чуть позже. Мне совсем немного осталось рассказать. Ты уж потерпи, ладно?

— Ладно.

Валерка сломался, и это было видно невооруженным глазом. Возникла долгая и тяжелая пауза.

— Проходи, — наконец, сказал я брату, — присаживайся. Чаю хочешь? Или может поесть что-нибудь? Или выпить? Слушай, а правда, давай выпьем за встречу.

— Нет, спасибо. Я пришел поговорить.

— Ничего себе, «пришел». Из самого Забайкалья прилетел. Видно большое дело у тебя.

— Беда у меня, Юрка. Кабы не эта беда, никогда бы я не пришел к тебе. Катя моя… С ней беда. У тебя своих трое, должен понять, что такое дети. Ради них и гордыню смиришь и на все пойдешь.

— Валер, ты лучше расскажи, что случилось.

— Катенька умирает. Если ее сейчас же, немедленно не увезти с Севера и не положить в хорошую клинику, не будет Катюшки. Ей и климат не подходит, и фрукты необходимы. И заразу какую-то подхватила. Юрка, девчонке четвертый год, а зубы повылетали, за два месяца повылетали все до одного. Живот вздутый все время и зрение садится. Слепнет Катенька. Юрка, помоги. Как брата прошу.

Юрий Сергеевич, как-то по птичьи всхлипнул, уронил голову на руки и заплакал.

Наверное, мне нужно было как-то на это реагировать. Может, утешить его… Может, наоборот, добить каким-нибудь едким словом. А я бесстрастно смотрела на «дядю Юру», ждала, пока он выплачется и думала: «Как хорошо, что я уже не Катенька Пушкарева, а Катерина Ледяная. У Катеньки точно голову бы снесло, а эмоции взяли бы верх над голосом разума, она бы только ревела, мотала сопли на кулак, и обязательно упустила бы свой единственный шанс. А я не упущу. Мстить не буду, просто возьму свое».

Я видела, что слезы у него непритворные, что человек и в самом деле раскаялся, но никакого сочувствия к этому человеку я не испытывала, впрочем, ни злости, ни обиды на него тоже не было. Мне даже не очень интересно было окончание этой истории, куда как занятней было послушать, что мне хочет предложить этот раскаявшийся грешник.

Наконец, он высморкался, выпил воды, и как-то очень горячо, словно пытаясь и самого себя убедить, сказал.

— Катенька.

— Катерина, с вашего позволения.

— Понимаю. Мне очень важно, чтобы ты мне поверила. Очень-очень важно. Я и мысли такой не допускал, чтобы оставить тебя умирать. Поверь мне. Я только хотел показать Валере, что…

— Что папа такой же, как вы. Ему легко было вас осуждать, а как приперло, прибежал на поклон. Правильно? Вы это хотели сказать? — просила я, глядя прямо в глаза дядюшке.

— Это очень жесткая формулировка, но по сути верная.

— А кто у вас умирал, когда вы отказались от фамилии своего отца? Или когда присвоили папины деньги и квартиру? — наверное, это самое неприятное, когда человек, перед которым ты выворачиваешь на изнанку душу, говорит такие злые вещи, таким равнодушным бесцветным тоном. Но я не ставила перед собой цели щадить его чувства. Я хорошо помнила, как от боли в животе меня всю, не только душу, выворачивало на изнанку.

— Никто не умирал. Ты права. Мне просто захотелось отыграться.

— Бывает, — так же спокойно сказала я.

— Чем конкретно я могу тебе помочь, Валера?

— Мне нужны деньги.

— Сколько?

— Тысяч двадцать, может двадцать пять.

— Это очень большие деньги, Валерка. Я открыл кооператив, вложил туда все, что у меня было. Я не могу сейчас вытащить деньги из дела, мы разоримся, — сказал я.

При этом я уже прикидывал, где раздобыть деньги. В любом случае семь тысяч у меня было в наличке. На них можно было сразу же перевезти Катю с Леной и устроить девочку в клинику. Лена пока пожила бы у нас. Но тут брат пошел в атаку и меня снова переклинило.