Корнет (СИ), стр. 107

— А вот эта папка… Разрешите посмотреть! — углядела Екатерина выглядывающий из выдвижного ящика секретера корешок папки для рисунков.

И не успел Плещеев возразить, как папка была извлечена и женщины, склонившись друг к другу, принялись рассматривать рисунки, наброски, эскизы. А там было на что посмотреть!

«К-х-х-м… Только вот содержание! Ростовцев, да и прочие офицеры осмотрели бы все это с удовольствием. Даже — с бурным обсуждением!».

Содержание папки было, с точки зрения нынешней морали, несколько предосудительным. Это были наброски и первые пробы рисунков всех позировавших Плещееву женщин. И этуалей из бани, и горничной, и самой хозяйки дома.

«Ну не отбирать же у них папку силой!».

Изучение «творчества» гусара заняло у дам изрядное время.

«Аж затихли разглядывая!».

Наконец, оценка «границ падения» гусара была произведена.

— Юрий Александрович! — удивленно посмотрела на него Екатерина, — Вы… эротоман?

Плещеев досадливо задумался, не зная, что ответить, потом вздохнул:

— Не знаю, что вкладываете в содержание этого определения именно вы, Екатерина Васильевна. Что касается меня самого… Так ведь я никогда и не скрывал, насколько я люблю женщин. Ведь вы прекрасная половина человечества. Создатель сделал вас умнее, душевнее, терпимее нас, мужчин. И уж тем более — красивее! Это — безусловно! Так что… Как можно не восхищаться вами, я решительно не понимаю!

— Всеми? — с улыбкой переспросила Соня, — Вам нравятся все без исключения женщины?

«Вот сейчас, будучи в компании мужчин, впору заявить, что нет некрасивых женщин, просто водки бывает мало! Но — не поймут!».

— Нет… К моему сожалению — не все. Возможно, в каждой из женщин есть своя изюминка, но мы, мужчины, как правило, грубы и довольно прямолинейны. От недостатка ума, не иначе… Первое, что мы оцениваем — это внешность женщины, а вот потом — все остальное.

Катенька засмеялась:

— Вы лукавите! Даже сейчас, вознося оду женщинам, вы наверняка думаете в первую очередь именно о греховной стороне общения женщин и мужчин.

— Нет, я не лукавлю, здесь вы неправы! Потому как считаю, что ничего греховного в том нет. Это неотъемлемая сторона этих отношений. Отрицать сие — суть ханжество, но и делать ее, эту сторону, единственной — значит впадать в блуд и ничего более.

— А вы, значит, в блуд не впадаете? — женщины уже откровенно веселились.

— Х-м-м… Возможно, вы правы. Но, по крайней мере, я отношусь хорошо ко всем женщинам, с которыми имел… или имею отношения.

— Даже с этими… горничными из бани? — Софья была удивлена.

Плещеев посмотрел на эскизы. Девки получились у него хорошо. Красивые они, обе. И никакого порока в рисунках не было.

— Да, даже с ними…

— Однако! — дамы были удивлены.

Чай пили уже более сдержано. Разговор не был таким непринужденным, а красавицы казались странно задумчивыми.

Воспоминания плавно перешли в сон, который…

— Ваш-бродь! Пора вставать! — негромко окликнул Юрия Макар.

«Эх-ма… Кажется, и не спал вовсе!».

После моциона Плещеев занялся тем же, чем и все остальные — обхаживанием коней. Поглядывая по сторонам, снова нахмурился:

«Сорок с лишним человек, а лошадей почти вдвое больше. Вьючные же еще почти у каждого! И такая орава… Как нас еще не заметили — бог весть! Или везение неимоверное, или же и впрямь прав проводник: и места здесь глухие, и народ с сопредельной территории подался в разбой на побережье. Но все равно… Вся эта затея придумана крайне неудачно, на живую нить и вообще все держится буквально — «на соплях»!».

Однако занятие по уходу за лошадьми было сродни чистке оружия — вполне себе медитативное, в процессе которого, подпоручик успокоился, положившись на авось. После этого народ разбрелся по интересам, но все же времени зря не терял: кто ремонтировал сбрую, кто точил оружие или же приводил в порядок одежду. Отдых на дневке — он только отдыхом называется: никто не валяется «дудкой кверху», не спит, не шатается праздно по лощине. К тому же, как заметил Плещеев, хорунжий, взяв на себя обязанности по выставлению постов, вполне исправно следил за их сменой, а также несением службы.

— Бо! — позвал Юрий калмыка-ногайца, — Смотри-ка, что покажу!

Решив похвастаться, подпоручик отвязал от низа ранца увесистый тканевый сверток, и извлек механизм, который ему успели сделать на заказ в мастерских. Теперь уже — грымовских.

— Штой-та? — поинтересовался степняк.

Юрий протер металлические плечи, приложил их к деревянному ложу, вставил и туго затянул винт крепления, которым крепилось и стремя, выступающее впереди. Потом кивнул заинтересовавшемуся Ефиму:

— Ну-к… подсоби! Одному неудобно, руки-то всего две!

На пару они выгнули плечи и накинули тетиву арбалета, свернутую из нескольких тонких проволок.

— Ишь ты! Какой ловкий самострел-то! — подошедший Макар, попросил взглядом, покрутил изделие в руках, приложился, — Сильно ли бьет?

— Опробовать успел — на тридцати шагах дюймовую доску прошибает. Правда, болт в ней застревает, дальше не летит! — с некоторой гордостью за свою задумку ответил Плещеев, — Это я задумал — как часовых при необходимости снимать.

Утвердившись в стремени, подпоручик рывком двух рук за тетиву взвел арбалет.

— Ручной, что ли? А не слаб? — засомневался охотник.

— Можно было и помощнее сделать, но тогда нужно было бы со взводом что-то кумекать — козью ногу там, или винтовой механизм придумывать. Это и сложнее, и тащить куда неудобнее — нелегкие они, приспособы эти. Да и быстрее так-то!

Ефим, Макар, а потом и Боягуз опробовали взведение арбалета.

— А силен ты, бачка! — признал степняк, — Как ты взвел, я думал — легко. Ай, нет — тугой совсем.

Из опыта занятий в спортзалах, по выполнении упражнения «становая тяга», Юрий «на глазок» определил силу натяжения арбалета килограммов в восемьдесят или около того. Насколько он знал, примерно столько же должен быть мощью и лук того же Бо.

«Сын степей» почесал затылок и выдал вердикт:

— Лук — лучше!

— Чем же? — несколько обиделся подпоручик.

Бо кивнул:

— Никита! Набей сена в драный мешок, проверим сейчас.

Как было уговорено, мешок повесили в метрах двадцати пяти, расположив его напротив обрывистого склона лощины: чтобы стрелы и болты потом не искать.

— Щелк! — ударила тетива лука по наручу степняка.

— Хлоп-с! — ударил арбалет.

Попали и степняк, и подпоручик.

— Не понял, бачка? — с усмешкой посмотрел на Плещеева охотник.

Юрий чуть подумал, но покачал головой:

— Нет, не понял! А чего — оба же попали! И твоя стрела, и мой болт мешок пробили и дальше полетели. Ты о чем говоришь?

— Еще стреляем! — кивнул ногаец.

Выстрелили еще по паре раз. Плещеев все никак не мог поймать мысль, крутящуюся в голове — что же имел в виду Бо, критикуя его оружие?

— Ай! Хватит, бачка! Громко твой самострел стреляет. Лук — тише! И это еще у меня наруч, а если я наруч тряпкой оберну — так вообще тихо будет. Ты выстрелишь… За полста шагов все услышат!

«Твою же мать! Точно! Похвастался, называется! Самый умный, блин!».

Удар тетивы арбалета был существенно громче щелчка лука кочевника.

К вечеру прибыли родичи проводника. Трое серьезных мужчин лет тридцати, не моложе. Молчаливые, хмурые, в старых чекменях, в ноговицах, видавших виды. Да и папахи изрядно вытерты. Но оружие, даже со стороны было видно — ухоженное. Серьезное такое оружие, рабочее, не парадное. И подпоручик кивнул головой проводнику — согласен, дескать!

Глава 40, она же — Эпилог

Плещеев лежал на вершине невысокой горушки, в компании Макара и Ефима. Чуть поодаль устроился на скудной, уже рыжеватой, выгоревшей под солнцем траве проводник Базнар. Укрывшись в кустах, рассматривали будущее поле преступной деятельности. Рекогносцировку проводили значит, если выражаться военно-научно.