Четыре лица (СИ), стр. 2

Холли не ответила.

— Курить хотите?

Я отрицательно покачал головой.

— Ну как знаете, — Холли подошла к столу, снова открыла свой рабочий портфель. Достала пачку «Camel» и лилового цвета зажигалку. Она закурила, снова села на стул напротив меня. Нас всё ещё разделял стол, но теперь, после такого откровенного монолога, женщина будто стала чуточку ближе ко мне.

Холли раскрыла свой блокнот. Взяла погрызенную ручку.

— Итак. Рассказывайте мне всё с самого начала, Тони. Помните, у нас с вами уговор. Честность за честность. Тем более, наша беседа конфиденциальна.

Я облокотился о стол, склонившись вперёд. Холли стала казаться мне и правда не столь бесполезной, как с самого начала.

— Что именно вы хотите узнать?

Мисс Галагер прищурилась и смерила меня изучающим взглядом, уткнув кончик ручки в уголок рта. Она хотела знать абсолютно ВСЁ.

========== Часть 1 ==========

Всё началось, когда мне было восемнадцать лет.

В 1970 году я закончил десятый класс старшей школы Милуоки им. Гамельтона. Не сказать, что я закончил его хорошо, да и вообще стремился к учёбе. Никому не было до этого дела. Ни родителям, ни, уж тем паче, мне самому.

Все дети обычно страдают от так называемой безусловной любви к своим родителям. Но только не я. С Матерью и Отцом жить было довольно удобно — не более того. Они были людьми не самыми плохими, но только с экономической точки зрения. Дома всегда была вкусная еда, в гостиной стоял большой цветной телевизор. Мне часто покупали всякую чепуху вроде виниловых пластинок и настольных игр. У Отца в баре было много алкоголя.

Они даже не особенно нравились мне. Мать была крикливой, и, как я теперь понимаю, женщиной неполноценной, истеричной. Она не была красива или одарена чем-либо, поэтому всеми силами стремилась компенсировать это властностью. У неё было какое-то странное желание всегда знать с кем я, что я делаю, что происходит в моей голове. Я очень не любил с ней ссориться, потому что она начинала истошно кричать. От этого закладывало уши, и в висках начинало сильно болеть. Я этого просто не переносил.

Отец был её диаметральной противоположностью. Он был из тех людей, которые мнутся «поговорить по-мужски», которые никогда не оставляют за собой последнее слово, даже если безоговорочно правы.

И вот, двое этих людей, это несуразное сочетание кусков человека, умудрялись «строить образцовую американскую семью». Они не были людьми умными, но на каком-то животном, интуитивном уровне догадывались не вести себя по-дурацки на глазах у кого бы то ни было. Кроме меня, конечно же. Я неоднократно был свидетелем довольно паскудных ссор, того, как Мать, в припадке своей ненормальной истерии, бросалась на Отца и тянулась к его лицу своими руками с длинными, наманикюренными ногтями. Потом они мирились, Мать становилась слезливой, тихой и, как мне иногда казалось, нормальной, как у других детей. Мы все садились в наш старый бьюик, ехали в ближайшую пиццерию или кафе «У Венди». А потом всё это повторялось. Раз за разом. Я не верю в Бога, но… Господи, благослови этих двоих недоумков! Потому что я был единственным ребёнком в семье.

В то лето обстановка за закрытыми дверями нашего дома накалилась просто добела. Я стал свидетелем драмы похлеще, чем бывают в мыльных операх. Каким-то неведомым образом Мать прознала, что у Отца завелась другая женщина, словно крыса в подполе. До сих пор я не знаю, правда это было, или же нет. Спрашивать у Отца, трахает ли он кого-то на стороне, у меня не было ни малейшего интереса.

Моим родителям требовалось некоторое время, чтобы уладить свои разногласия. Они, не особо заморачиваясь, решили меня попросту спихнуть. За что я им весьма благодарен.

Спихнули эти двое меня не кому-нибудь, о нет. Они отправили меня на лето к маминой сестре — тёте Джойс, в крохотный городок Ла-Кросс, находящийся на самой окраине штата.

До того лета я встречался с тётей Джойс только в детстве и едва ли что о ней помнил, но мнение у меня о ней было хорошее: на каждое Рождество она отправляла мне посылкой какой-нибудь подарок. Правда, никогда не звонила, а только присылала поздравительные открытки. Как потом выяснилось, тётя Джойс терпеть не могла говорить с моей Матерью.

Мама свою сестру, как ни странно, любить действительно пыталась (насколько эта женщина вообще осмысливала слово любовь), но выходило из этого что-то деструктивное и кривое, потому что образ жизни тёти Джойс для мамы был непонятен. К тридцати с хвостиком годам у неё не было семьи, да и таковую она не планировала, как я впоследствии понял. Тётя была сама себе семья, если можно так выразиться. Она держала крохотную парикмахерскую в самом центре Ла-Кросса, вела жизнь весёлую и простую. Была всегда ухоженной, с высокой сложной причёской на голове, кокетливо подводила глаза чёрным карандашом и носила короткие платья.

Её дом был меньше нашего в Милуоки, но она всё равно выделила мне собственную комнату. И вообще, приняла меня так, словно я бывал у неё здесь каждое лето. Она просила никогда не звать её этим страшным словом «тётя», от которого она ощущала себя жутко старой. Дала мне впервые попробовать покурить свои сигареты, когда я попросил. Могла усесться в гостиной пить бренди вечером и немного плеснуть мне в стакан, так, за компанию. И мы сидели с ней вместе и слушали что-нибудь из её фонотеки. Она любила старую музыку, что-то вроде Диззи Гиллеспи и Билли Холидей. В общем, у нас с ней всё было гладко, как по маслу. Мне даже кажется, мы с ней были кем-то вроде друзей.

Но Джойс, как человек, приобрела для меня особое значение не только поэтому. Именно благодаря ей тем летом я познакомился с Рори Фостером.

Произошло это, правда, несколько нелепым образом. Джойс говорила, что мне нужно больше общаться со сверстниками, что в моём возрасте как-то неправильно быть таким законсервированным. Я лишь пожимал плечами. Мне было восемнадцать, а это уже довольно солидный возраст, чтобы решать такие вопросы самому. Но Джойс была настойчива. Поскольку она никогда ничего плохого мне не делала, я решил согласиться. Сейчас я понимаю, что она была в моих глазах авторитетом.

Рори был сыном одной из её университетских подруг, с которой Джойс общалась регулярно и с большой охотой. В тот день они решили пойти по магазинам, а нас двоих они просто столкнули. Лоб в Лоб. Тони, это Рори. Рори, это Тони. Вот и всё наше знакомство.

…Нет. Вру. Вообще-то, не всё.

Вы знаете, что такое любовь с первого взгляда? Я вот тогда не знал этого абсолютно. Я над такими понятиями до того времени вообще не задумывался. И тут вдруг в моей жизни возник Рори Фостер.

Он не был красивым в общепринятом смысле этого слова. Он был очарователен. У Рори была смуглая от загара кожа, русые волосы до плеч, карие глаза и просто удивительно яркие губы кораллового цвета. А на скулах россыпь едва различимых веснушек. На шее с правой стороны у него было несколько родинок.

Будет ужасной банальщиной сказать, что я смотрел на него и чувствовал, как участился мой пульс и дыхание, но так оно и было. Выглядело это, наверное, так, будто я умирал от жары.

Поначалу Рори держался со мной немного скованно, но быстро привык ко мне и стал общаться так, будто мы были старыми друзьями. Он был непосредственный, громкий, часто жестикулировал. В наш первый день знакомства Рори вознамерился показать мне Риверсайд Парк, растянувшийся вдоль берега Миссисипи. Одно из самых лучших моих воспоминаний за всю жизнь. В тот день я как раз прихватил свой Полароид и сделал несколько своих первых фотографий.

С того момента мы стали общаться с Рори фактически ежедневно. Он познакомил меня со своими приятелями — компанией шумной и беспечной, но я быстро понял, что мне нужно общение именно с ним. Я быстро начал испытывать к нему сильную привязанность. Я до последнего не хотел думать об этом, распознавать это в себе, потому что это означало бы только одно. С девчонками мне гулять было не интересно вовсе. Сексом я интересовался, в отличие от сверстников, тоже не особенно сильно. До знакомства с Рори у меня даже фантазии были какие-то расплывчатые и неоформленные. Мужчина и женщина. Женщину всегда было не очень хорошо видно. Я отчётливо видел только спину, острые плечи и круглую, упругую задницу. До восемнадцати лет мне этого вполне хватало.