Ка в квадрате (СИ), стр. 15

— С сентября.

— Хм. Но сыр и колбасу ты ешь?

— Иногда. Когда покупаю.

— Несчастный бюджетник! — хохотнул бывший друг.

— Не всем же быть светилами науки, — Кай обдал заварник кипятком и засыпал в него чайные листочки. — Кто-то должен трудиться и здесь, на грешной земле.

— Давай нож и тарелку, труженик. А то ты так нетороплив, что пока нарежешь закуску — ночь настанет.

Кай безразлично пожал плечами и выдал добровольному помощнику требуемый инвентарь. Очень скоро на столе встали тарелка с нарезкой из сыра, ветчины и салями, блюдечко с тонкими ломтиками лимона и банка красной икры.

— Хлеб-то у тебя есть?

— Нет.

— Ну ты даёшь! Ладно, учту на следующий раз.

«Следующий?»

— Слушай, а что за новый способ пить чай?

— Да вот, научил один хороший человек.

— Интересно, — Влад шумно отхлебнул из своей чашки. — Точно против коньяка пятнадцатилетней выдержки?

— Точно.

— Кремень ты, Умница. Я бы не устоял.

Кай криво усмехнулся. Всё зависит от предмета искушения, не так ли?

— Зачем ты здесь?

— Поговорить.

— Так говори, я весь внимание.

Влад помолчал, собираясь с мыслями.

— Я приехал ради тебя. Никак не получается пережить ту встречу, в ноябре: я ведь и вправду ждал до самого отъезда.

— Ну что ж, я в своё время прождал год. Будем считать, что квиты.

— До сих пор злишься?

— Влад, — Кай поставил свою чашку на стол и прямо посмотрел в неправдоподобно зелёные глаза собеседника, — скажи честно: что тебе от меня нужно? Отношений?

— Дружбы, Умник. Всего лишь дружбы, на большее я не замахиваюсь. Та встреча ясно показала: нельзя просто так вычеркнуть из памяти больше десятка лет жизни.

— Лучшие друзья с первого по одиннадцатый, — задумчиво протянул Кай. — Ты серьёзно рассчитываешь войти в одну воду дважды?

— Конечно, нет, но мы можем попытаться выстроить нечто новое.

— Боюсь, попытка провалится почти сразу.

— Почему?

— Когда-то ты знал об этом свойстве моей памяти: я очень плохо забываю всё, что касается меня лично. Например, я прекрасно помню вкус и запах твоей кожи. Или могу с миллиметровой точностью нарисовать созвездие из родинок, которое у тебя вот здесь, — Кай приложил ладонь к левому боку. Побледневший Влад машинально скопировал жест. — Но так же я помню год без писем и то, как долгие часы мучительно умирал в пыльной общежитской комнатке, когда узнал, что ты был в столице целых пять дней и нашёл время встретиться со всеми, кроме меня. Не получится порезать память, как киноплёнку, оставив только нужное. Поэтому — нет.

— Умница, я… я тогда был малолетним дурнем, захлебнувшимся свободой и заграницей. Я испугался инаковости наших отношений, решил начать заново, как… — Влад осёкся.

—…как нормальный, — продолжил Кай. — Я понимаю. Но если простить — значит забыть, то так я не умею. Извини.

Тишину повисшей паузы раздробило урчание проснувшегося холодильника.

— Хотел бы я изобрести машину времени, — Влад рассматривал потолок, слегка покачиваясь на стуле, — отправиться в прошлое…

—…и настучать себе по маковке. Да, я бы тоже не прочь.

— Мне настучать?

— Тебе-то за что? Ты меня влюбляться не заставлял.

— Слушай, а возвращайся в большую науку! Будем вместе работать над темпоральными перемещениями, глядишь, и придумаем что-нибудь. Отхватим по Нобелевке на брата и по памятнику перед МГУ.

— Памятник мне без надобности, но вот насчёт премии я подумаю. Адрес оставь, куда писать в случае согласия.

— Умница, — Влад растроганно посмотрел на него, — какой же ты всё-таки необыкновенный! И какой же я дурак, что потерял такого друга.

Кай хмыкнул. Снова взял в руки чашку, покачал, чтобы по стенкам заскользили янтарные блики.

— Звучит так, будто ты мне завидуешь. Напрасно: необыкновенности только всё усложняют. Будь обыкновенным, Влад, и живи счастливо — больше мне нечего тебе пожелать.

***

Во вторник Костя всё-таки заставил себя прийти на алгебру. Все сорок пять минут он жутко нервничал, но урок прошёл на удивление гладко. Перекличку Кай Юльевич делать не стал, отвечать Велесова тоже не вызывал — держал слово, в общем. К концу недели Костя пообвыкся в новой обстановке и даже смог на математике смотреть куда-то ещё, кроме как на доску и в тетрадь.

Внешне учитель не изменился: тот же полосатый пиджак, очки и зализанные назад волосы. Взрослый человек с незаконченной диссертацией. Только в какой-то момент Костя заметил, как математик подсматривает в листочек прежде, чем вывести на доске очередной зубодробительный пример, и вздрогнул непонятно от чего.

«Это врождённое, Велесов. Кто-то умеет сочинять стихи, а я — математические задачки».

За ужином он так долго ел свои любимые спагетти с сыром, что мама не на шутку встревожилась.

— Костенька, ты не заболел? — она потрогала лоб сына. — Вроде бы не горячий.

— Просто аппетита нет. Мам, а ты не знаешь, отчего у людей может талант пропадать?

— Талант?

— Ну, стихи там сочинять. Или музыку.

— Хм. Сходу как-то ничего в голову не приходит. Сильное душевное потрясение? Но, кажется, наоборот, такие встряски полезны для творчества. Я где-то читала, что многие поэты специально старались влюбляться несчастливо, чтобы потом излить чувства в стихах.

— В принципе да, для этого стихи годятся. — «А вот логарифмические уравнения — не особенно».

— Откуда, вообще, такой вопрос?

— Да так, подумалось вдруг. Спасибо за ужин, — Костя встал из-за стола. — Пойду домашку делать.

Очередная толстая тетрадь по алгебре подошла к своему логическому завершению. Велесов полез в стол за новой и неожиданно обнаружил в ящике давно прочитанный второй том «Фейнмановских лекций». «Я разве его не вернул?» — вот ведь незадача. Оставить книжку у себя в надежде, что о ней все забыли? Как-то некрасиво. Отдать после урока? Объясняй потом Марьяне с Анечкой, что за дела у него с математиком и при чём тут физика. Отнести к нему домой, оставить у порога и позвонить? М-м, вариант.

— Мам, я скоро приду!

— Подожди, ты же уроки хотел делать?

— Я мигом, а потом буду делать. Честное слово! — Костя захлопнул дверь и резво поскакал вниз по ступенькам. Чем быстрее он закончит неприятную миссию, тем целее будут нервы.

Казалось бы: положить и позвонить. Однако уже поднимаясь на третий этаж, Велесов понял, что сделать так будет даже не трусостью, а низостью. Мол, я вас терпеть ненавижу, подавитесь своей книжкой. «А он мне, между прочим, после расставания с Анечкой сопли вытирал. И провожал потом, и прогулы не стал отмечать, и…»

Так как? Позвонить и отдать в руки? Костя всё ждал, что заговорит внутренний голос, но тот молчал: решай сам. И Велесов решился.

На первый звонок ему не открыли. Костя с минуту простоял не дыша, пока не понял, что дальше ждать бесполезно. «Может, я плохо нажал?» — он позвонил во второй раз. По ту сторону двери раздалось явное пиликанье, но ответом снова стала тишина. Вот тут Велесов перепугался не на шутку: вторник, девятый час вечера — Кай Юльевич должен быть дома!

В третий раз он держал кнопку нажатой до тех пор, пока медленно не досчитал про себя до пяти. Отпустил, стиснул книгу побелевшими от напряжения пальцами. «Ну давай же, открывайся!» Дверь открылась.

— Велесов?

— Здрасьте, Кай Юльич, я не помешал, я не поздно? — Костя частил, глотая окончания слов оттого, что сердце вдруг вздумало из груди переселиться непосредственно в горло.

— Нет. Зайдёшь?

— Д-да.

Математик отступил вглубь квартиры.

Порог был рубежом, Рубиконом, но вряд ли Костя об этом думал, когда сделал шаг вперёд, как стало для него обычным за последние полгода. В прихожей было темно, и он рефлекторно щёлкнул выключателем.