Играя за кулисами (СИ), стр. 3

Сенди взяла мужчин под руки, и они втроём продолжили свой путь до гримерки. Русая головка актрисы едва доходила Тристану до плеча.

— Ой, а ты чего такой горячий? Я даже через мундир чувствую, ты не заболел? Смотри, премьера ж через неделю, — ее голос звучал обеспокоенно. Тристан покачал головой.

— Да это все поддева, чтобы Жавер на фоне вот этого преступника бледной тенью не выглядел, — кивок головы в сторону Рича, и мерзкая капля пота стекла от уха за шиворот. — Но я уже почти сварился, честно. О душе мечтаю последние часа полтора.

— Ну ты не жалуйся особо, это не самое трудное, — Сенди улыбнулась и повернула голову к Ричу. — Вальжан твой в прошлом году, когда царя Ирода пел, прямо во время спектакля мизинец на ноге сломал, а там еще и танцевать нужно было. Вот это было тяжко, а, Рич?

— Ой, молчи, дорогая, и не вспоминай, у меня до сих пор ощущение, что тот спектакль кто-то сглазил. Все ни к черту было, с первой сцены, — Ричард покачал головой и поморщился. — Вот кто бы знал, что палец на ноге так долго заживает? А ты, Бенсон, прямо мушкетёр, у меня уже запястье свело с тобой шпагой махать. Учился где, что ли?

— Ага, в школе еще, — Тристан кивнул и сдул со лба искусственную прядь, выпавшую из парика. — Правда, для Джеймса это оказалось больше минусом, чем подспорьем.

— Эх, талантливая у нас молодёжь, куда деваться! Что ж нам, возрастным, делать остается? — Рич скорчил страдальческую мину, и все трое засмеялись, вспоминая, что на репетицию Рич приехал на самокате и в футболке с котом из Шрека.

Гримерок в театре было всего две, женская и мужская, каждая представляла из себя просторное помещение с множеством туалетных столиков, а обилие зеркал создавало ощущение еще большего пространства. Из каждой гримерки был выход в свою душевую, куда теперь и мечтал попасть Тристан. Надо сказать, что у него с детства была странная робость в том, что касалось собственного тела. И раздеваться, и принимать душ в присутствии других людей было для него в школе настоящим испытанием, так что уроки физкультуры оказывались неизменно отравлены этим неприятным ощущением. Видимо, с годами пришла уверенность, а, может, все дело в том, что в выпускном классе в него неожиданно начали влюбляться девушки, но в театр Тристан попал уже не обремененный прежним комплексом и душ после репетиций и спектаклей не стал для него проблемой. В душевой одновременно помещалось четыре человека, так что регулярной стала картина, когда в парах горячей воды несколько голых мужчин стояли вместе, в мыле, и что-то обсуждают. Среди них бывал и сам Тристан.

На стул перед столом начали опускаться мундир, верхние рубашки, нижняя поддева, перед зеркалом лег парик. К Тристану тут же подбежала девушка-гример и начала помогать снимать с лица слои краски. Кроме них с Ричем из актёрского состава в гримерке находились и те из ребят, кто играл революционеров. Рокко сидел на столе в белой рубашке, жилете и в кучерявом чёрном парике, рядом полукругом расположились еще пятеро из тех, кому предстояло идти на баррикады, а в центре, завладев всеобщим вниманием, в кресле устроился высокий рыжий парень в красном пиджаке и что-то вдохновенно рассказывал.

Тристан был уверен, что, впервые увидев Джереми Олдриджа, испытает чувство неприятия, ревности, даже, пожалуй, зависти. На то были причины: быстро простить ему роль Анжольраса Тристан не мог. Однако, оказавшись вместе с Олдриджем на сцене, да еще и сразу в близком контакте, когда нужно было отыграть драку Жавера и восставших на баррикаде, Тристан понял, что злиться или завидовать этому парню у него не было совершенно никаких причин. Роль предводителя революционеров подошла Джереми идеально, и Андерсон был бы полнейшим дураком, если бы взял вместо него кого-то другого. И Тристана отпустило. А тот факт, что они с Джереми были ровесники, способствовал очень лёгкому и быстрому контакту между ними.

Но этот контакт остался только на сцене. После нескольких недель репетиций Тристан мог совершенно точно сказать, что в обычной жизни такого, как Джереми Олдридж, он бы к себе не подпустил. Не то что в качестве друга, даже просто знакомого. Слишком громкий, шумный, активный и смешливый Олдридж казался ему абсолютно никчёмной пустышкой, каким-то образом оказавшейся наделенной потрясающим актёрским и певческим талантом. Вне сцены же он раздражал своим откровенным желанием нравиться, стремлением ответить на каждый флирт с каждой девушкой, жадным интересом к тому, что о нем говорят режиссёры, коллеги, зрители. И хуже всего было то, что на этого парня и злиться было не за что, он совершенно искренне верил, что его должны обожать все.

Находясь рядом, Тристан очень быстро уставал от Джереми, поскольку по какой-то необъяснимой причине оставаться безучастным и равнодушным в обществе Олдриджа не мог никто: он заражал, отравлял, наполняя своей энергетикой и эмоциями всех, кто оказывался в его зоне доступа. Вот и теперь, рассказывая какую-то историю коллегам, Джереми приковывал к себе взгляды, вынуждал слушать, затаив дыхание, совершенно искренне ничего специально для этого не делая. До ушей Тристана долетело имя Гвен Макадамс. Кто-то из парней хохотнул.

— Во даёт Олдридж! За три месяца уже и корда вся у его ног, и главная солистка в рот заглядывает, ну вот где справедливость? — говоривший обратился к стоявшему рядом Элайдже Бакстеру, исполнителю роли Мариуса.

— Бакстер, куда смотришь-то? Он у тебя твою Козетту самым подлым образом отбивает, а ты молчишь!

Раздался дружный смех, и, обернувшись через плечо, Тристан увидел, как заулыбался Элайджа. Вот удивительный человек: тихий, скромный, абсолютно неконфликтный и бесконечно талантливый, любимый всеми, как и Сенди, но по-другому. Бакстер был верный и преданный семьянин, в свои двадцать семь уже имевший жену и четверых детей, и в целом на фоне современного мира он выглядел чуть ли не святым. Поэтому и шутки о его романе с Гвен Макадамс, исполнительницей роли Козетты, всегда были добрыми и абсолютно невинными. И совсем иначе подобное звучало в случае Олдриджа.

— Друг мой, мы разве что-нибудь решаем? — Джереми улыбнулся и подмигнул приятелю. — Женщины сами нас выбирают, в наших силах только поддаться. А Гвен умеет быть настойчивой.

— Ну, будь у меня отец большой шишкой, как у нее, я бы тоже был настойчивым, — и снова раздался дружный гогот.

В гримерку влетел запыхавшийся помощник режиссёра и потребовал всех революционеров на сцену. Тристан проводил их взглядом и усмехнулся про себя. В первое время эта весёлая компания и его регулярно втягивала в свою болтовню, но постепенно немногословного Бенсона оставили в покое и смирились с тем, что он предпочитает молчать и слушать. С Рокко Тристан разговаривал охотнее, чем с остальными, однако совсем уж игнорировать внимание к себе он не хотел, просто сводил его к минимуму.

Из душевой показалась мокрая голова Рича.

— Тристан, можно я твой гель для душа возьму? У меня кончился.

Вот с кем разговаривать всегда было в удовольствие. Тристан кивнул и, дождавшись, пока гримерша закончит свою работу, разделся до белья и пошёл к душевой, забросив полотенце на плечо. Он уже почти дошёл до двери, когда сбоку вдруг возникла фигура в красном и буквально столкнулась с ним нос к носу.

— Ой, прости, — Олдридж отскочил назад, зацепив подбородком голое плечо Тристана, и вдруг покраснел и зачем-то добавил: — Я текст тут забыл.

Сшитые между собой листы сценария быстро нашлись, и Джереми попятился к выходу, виновато улыбаясь.

— Еще раз прости. Ты такой бледный, я не сразу увидел…

Какую бы ещё глупость он ни собирался сказать, все же вовремя остановился, закусил губу и исчез за дверью. Тристан стоял еще пару секунд и, не сдержавшись, рассмеялся. Чудной все же этот Олдридж, явно в детстве где-то сильно по голове получал. Солнечный мальчик, на которого грех злиться.

Потерев плечо, по которому царапнул щетиной Джереми, Тристан шагнул в душевую.

========== Глава 3 ==========

Февраль, 2010