Играя за кулисами (СИ), стр. 11

От Барселоны Тристан ждал многого: этот город буквально заряжал оптимизмом, и даже теперь, когда на часах было шесть утра и из-за задержки рейса из Берлина ночь прошла почти без сна, нового дня очень хотелось.

Страх, с которого начались гастроли для Бенсона, никуда не делся, но его удавалось не выпускать из-под контроля. Тристан знал, что держать себя с руках, когда рядом почти постоянно вертится Джереми, будет трудно, хотя не думал, что настолько. Олдридж словно с цепи сорвался, и, наверное, так оно и было: когда рядом перестала маячить Гвен, аура вокруг него засверкала так ярко и притягательно, что не почувствовать этого не смог бы и слепой. И Тристан чувствовал, слушал голос, ловил улыбки и взгляды, и все больше мечтал о том, чтобы провалиться сквозь землю. Не оказываться с Джереми наедине удавалось вполне, но куда денешься из гримерки, когда весь мужской состав труппы набивался туда как селёдки в бочку. Джереми почти никогда не обращался к нему лично, только по делу, но и брошенных в никуда слов хватало, чтобы по коже побежали мурашки. Тристана это бесило, и он принципиально игнорировал коллегу, точнее, старался это делать, но тщетно. И уже плевать было на всю странность и необъяснимость этой ситуации, уже можно было смириться с тем, во что он бы никогда не поверил, лишь бы только кончился этот внутренний ад самосожжения, лишь бы отпустило. Но нет. Не отпускало.

Отель оказался буквально в двух шагах от театра, где ближайшие несколько дней труппе предстояло отыгрывать привезенные постановки, поэтому, быстро разместившись по номерам и побросав вещи, весь гастрольный состав отправился штурмовать сцену. Прошло изрядно времени прежде, чем техгруппа обеспечила нужный свет, диагонали и точки отсчёта на сцене были обозначены и началась репетиция. В зале было достаточно прохладно, при том, что на улице отметка термометра уже добралась до тридцати пяти, и все равно артисты обливались потом, делая полный прогон.

Наконец Джеймс сжалился и отпустил всех с миром, предупредив, что репетиция завтра в девять. На сцене остались только дублеры Козетты и Грантера из второго состава, игравшие в отсутствие Гвен и Рокко, остальные поспешили осваивать гримерки. Еще не было и двенадцати, поэтому большая часть артистов рвалась на пляж, кое-кто собирался вернуться в отель и отключиться до вечера, Тристан же безумно хотел попасть в душ. Попрощавшись с Ричем и вооружившись полотенцем, он разделся и ушёл в душевую.

Здесь было почти так же, как в Лондоне: широкое пространство с белым кафелем на стенах и полу, шесть открытых кабинок, отгороженных друг от друга низкими перегородками по пояс. Тристан повесил на крючок полотенце и вошел в самую дальнюю от входа кабинку. Струи горячей воды полились сверху на голову, смывая отголоски ночного перелёта и бешеную скачку на репетиции, Тристан оперся ладонями о стену перед собой и закрыл глаза. Это было сродни медитации, ощущение тёплого потока, бегущего с волос по спине вниз, освобождало сознание лучше любой йоги. Вода затекала в уши и барабанила каплями о кафель, поэтому Тристан и не услышал, как кто-то вошёл.

Когда рядом раздалось вежливое покашливание, Бенсон от неожиданности дернулся и чуть не поскользнулся, едва успев схватиться за перегородку. Смахнув с лица воду, он посмотрел налево и оторопел: за перегородкой в соседней кабинке стоял Джереми и виновато улыбался.

— Извини, не хотел напугать.

Следующие несколько минут молчания звучал только шум льющейся воды, но Тристан готов был поклясться, что и он не заглушает ритмичные ускоренные удары его сердца. Бегать от человека целый год, чтобы в итоге оказаться вдвоём в душе — это шутка такая, что ли? Первым порывом было выключить воду и броситься вон отсюда, и плевать, что при этом он будет выглядеть как полнейший псих. Но ноги словно приросли к полу. Молчи, только, ради Бога, не говори ничего…

— Тристан, ты меня что, избегаешь?

Джереми Олдридж, черт бы тебя побрал.

— Что за чушь? — Тристан дернулся было, чтобы повернуться лицом к собеседнику, но удержался.

— Вот и я спрашиваю, что за чушь? — Джереми наклонился к перегородке и облокотился на нее. — Мне казалось, прошлой весной мы помирились. А ты вдруг начал от меня бегать как от прокаженного. Что не так?

Не смотреть на человека, который стоит к тебе лицом, было бы совсем уж неправильно, и Тристан все же повернулся. И тут же об этом пожалел. Его обдало волной жара и одновременно внутри все похолодело. Видеть Джереми рядом в процессе работы было нормой, с этим почти можно смириться, но столкнуться лицом к лицу с ним голым в душе — смертоубийство. И куда спрятать глаза, чтобы не смотреть в лицо, не обращать внимания на предательские капли, стекающие по загорелой шее вниз, к гладкой безволосой груди.

Тристан закусил губу и мысленно дал себе пинка.

— Все так. Мы и до той пьяной посиделки, когда тебя пробрало на откровения, особенно близки не были. Я всего лишь продолжаю ту же линию отношений.

Господи, ну что это было? Откуда такой надлом в голосе, почему так трудно взять себя в руки и один раз дать отпор. Ради всеобщего блага.

Джереми смотрел на него, не мигая, чуть наклонив голову в бок, как хищная птица. И улыбался. И не верил ни единому слову.

— Ну да, ну да, та же линия отношений… Ты поэтому исчезаешь всякий раз, когда я с Гвен появляюсь? Или это такой способ осуждения?

Бам! Ладонь с силой ударила по хромированному выключателю, останавливая поток воды, от резкого движения ноги чуть не разъехались, но Тристан не обратил на это внимания и быстро, насколько мог, направился к крючку со своим полотенцем. Хотелось немедленно укутаться в него, желательно с ног до голову, но дрожащими руками не сразу удалось сдернуть материю со стены. И эти несколько секунд Тристан чувствовал сзади взгляд, направленный ему в спину. О голой заднице, которой он повернулся к Джереми, лучше было и вовсе не думать.

Наконец полотенце поддалось и, быстро выжав из волос лишнюю воду, Бенсон наконец смог обернуть спасительную ткань вокруг бёдер. Судя по ощущениям, начали гореть щеки.

— Тристан.

Твою мать. Пришлось обернуться. Джереми стоял в проходе между кабинками, как мокрый Аполлон, даже не потрудившись прикрыться.

— Я знаю это выражение лица. У меня оно такое же, когда я пытаюсь соврать.

Тристан не помнил, как выскочил из душа, как одевался, как быстро шел в сторону отеля. Очнулся он только, когда за ним захлопнулась дверь номера, а дыхание рвалось из груди, так, словно он удирал от армии тьмы. Рича в номере не было, и к лучшему. Сил на то, чтобы придумать для друга объяснение, почему он влетел в дверь так, будто привидение увидел, откровенно не было. Тристан, как был в футболке и джинсах, рухнул на кровать и спрятал голову под подушку.

Когда-то давно, в выпускном классе школы, Тристану нравилась одноклассница. То, что это было взаимно, выяснилось, когда девушка в отсутствие родителей устроила у себя дома вечеринку и в разгар веселья утянула Бенсона в свою комнату. Для Тристана это был первый секс, для девушки — нет. Зато у него за плечами были часы просмотренного порно, так что он отлично понимал, что делать. И ощущения были ожидаемо очень приятными, вот только, как потом оказалось, девушка осталась недовольна. Не хватило ей страсти и чувственности со стороны неопытного любовника. И на протяжении всех последующих лет Тристан все больше убеждался, что в сексе то, что называется чувственностью, ему не очень свойственно. В театральном училище были разные эксперименты и партнёры, были и случаи на троих, но всегда неизменным было одно: тело горело, а сознание оставалось спокойным. Возможно, в этом и находилось объяснение для тех ситуаций, когда интерес к нему проявляли парни и это не вызывало отторжения. Просто Тристан всегда был спокоен. С мужчинами у него так ни разу и не сложилось, но это было, скорее, просто совпадение.

И куда же теперь делся этот спокойный и уверенный в себе молодой человек, научившийся со временем доводить девушек в постели до экстаза, но при этом не терявший головы? Не влюблявшийся до умопомрачения? Что с ним стало? Пал, уничтожен и раздавлен бурей, ворвавшейся в его душу с появлением Джереми Олдриджа. Ну почему он? Почему ни один другой мужчина? С этим можно было бы справиться и разобраться, но Джереми — это же стихийное бедствие, которое, с точки зрения моралиста-Тристана, еще и было недоступно. Но именно этот человек одним своим видом выворачивал душу наизнанку и будил страсть, прежде неведомую и разрушительную.