Приходи на меня посмотреть (СИ), стр. 8

— Понимаете, сэр, мне очень нужно, чтобы он меня трахнул.

Северус Снейп никогда не был ханжой. Да и долгие годы, проведенные им в компании Упивающихся, казалось бы, давным-давно должны были отучить его от изумления по поводу чьих бы то ни было сексуальных пристрастий. Но… Поттер, употребляющий имя своего извечного школьного врага в подобном контексте… Северус Снейп понимает, что его мир никогда уже не станет прежним. А еще он понимает, что не отдаст многоценную задницу Надежды Магического Мира коварному слизеринцу Драко Малфою.

— Увы, Поттер! Сегодня не ваш день.

И он распахивает перед плывущей в воздухе головой Мальчика-который-попался-на-горячем дверь своих личных покоев. (А куда еще прикажете девать пьяного Поттера глубокой ночью?) Поттер обреченно вздыхает и делает шаг вперед. И тут происходят сразу две вещи, которые окончательно выбивают Северуса Снейпа из колеи. Во-первых, нетрезвый Поттер запутывается в полах мантии-невидимки и двух собственных ногах и стремительно рушится в объятия ошарашенного Ужаса Подземелий. Во-вторых, коварная мантия покидает его бренное тело, простым комком ткани стекая на серый холодный пол.

И Северус Снейп понимает, что, в общем-то, вполне готов последовать ее примеру. Потому что под мантией на Гарри Поттере нет абсолютно ничего. Даже домашних тапочек. Тремя экономными движениями профессор запихивает свой нежданный трофей в комнату, швыряет его на диван и укрывает до подбородка потертым клетчатым пледом. (Что он потом будет делать с этим диваном и пледом, Северусу Снейпу думать не хочется. Наверное, испепелит «Эванеско».) Усаживается в некотором отдалении от дивана в старое кресло с прямой неудобной спинкой. Кидает требовательно:

— Излагайте, Поттер.

Но Поттер уже «поплыл», его прежний боевой задор куда-то канул, и теперь будущий Герой способен только трагически блеять, горестно шмыгая носом:

— Джинни… сука! Я же к ней… А она… В кладовке для метел! И тогда я… Малфой! Сука! Сказал: «Приходи голый. В двенадцать. Ко мне в спальню», — заканчивает он неожиданно трезвым голосом и засыпает.

Какое-то время Северус Снейп борется с острым желанием отлевитировать бесчувственную тушку героя к портрету Полной Дамы и оставить там дожидаться пробуждения гриффиндорской башни. Но потом решает, что ему лень. День был длинный. А на завтра назначен налет Упивающихся. Так что: завтра, все неприятности завтра. А пока – спать. Он честно идет спать и, разумеется, долго ворочается без сна, стараясь забыть, что на диване в соседней комнате спит пьяный и голый Гарри Поттер. Только вот пытаться забыть о Поттере – совершенно напрасная затея. Потому что едва профессору удается задремать, как в его чуткий сон врывается истошный крик: «Не-е-ет!» Герою снится кошмар. То, что во сны Поттера с некоторых пор любит наведываться Волдеморт, отлично известно Северусу Снейпу. Чем это может обернуться для Ордена Феникса и всей Светлой стороны — тоже очевидно. И он кидается на помощь. Будь оно все проклято! Как будто Северусу Снейпу в этой жизни больше заняться нечем: только кидаться на помощь Гарри Поттеру! Среди гребаной ночи!

На старом профессорском диване лежит, свернувшись в беззащитный клубок, проклятый мальчишка, вымотавший профессору всю его черную душу. Уже не кричит отчаянно, а только стонет искусанными губами: «Нет!.. Нет!.. Джинни!.. Зачем?!» Зельевар с трудом подавляет безумное желание задушить будущего победителя Волдеморта голыми руками. Конечно! «Джинни!» В голове – одни бабы. Плед вон сбросил… Снейп поднимает с пола несчастный кусок ткани, накидывает на дрожащую тушку Поттера, хлестко бьет заблудившегося в своих кошмарах Избранного по правой щеке и, как ни странно, получает от этого истинное наслаждение. Почти надеется, что Поттер не проснется и можно будет ударить еще раз. Ладонь горит, словно ей довелось погладить феникса. Или крапиву. Мальчишка просыпается, вскидывается, садится, обхватив руками коленки, по-совиному таращит свои слепые зеленые глаза.

«Сейчас последует классический вопрос: “Где я?”» — устало понимает Снейп и идет к шкафу, в котором хранятся самые необходимые в быту зелья.

Так и есть:

— Где я?

— А как вы думаете, Поттер? – дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос давно воспринимается учениками как одна из изобретенных коварным умом профессора педагогических технологий.

«Думать» и «Поттер» — в одном предложении… Северус, ты оптимист!

— Что со мной?

— Алкогольная интоксикация продуктами распада этанола, который подвергается переработке в печени и превращается в ацетальдегид, вызывающий нарушения в физиологических, поведенческих и психологических функциях организма, — на одном дыхании выдает Снейп. Следующую за этим паузу можно запечатывать в фиалы и хранить вечно. Вот именно ради такого эффекта и не жалко было когда-то остервенело штудировать маггловские учебники по медицине. Какое-то время профессор с удовольствием созерцает вытянувшуюся физиономию своего персонального кошмара, потом подает ему стакан с зельем: — Пейте.

И Поттер покорно пьет.

— Что это?

Своевременный вопрос!

— Яд.

Поттер хватается за горло.

— Я пошутил. Антипохмельное.

Содержимое второго фиала переливается в стакан. Немного воды:

— Пейте.

Выпивает. Доверчивый болван, а не спаситель Отечества!

— А это что?

— Зелье Сна без сновидений.

Но он уже не слышит. Аккуратно опускается на узкий диван. Долго возится, умащивая свои несуразные подростковые конечности, путаясь в складках пледа, сопит. И наконец засыпает, положив лохматую голову на согнутую в локте руку. Трансфигурировать что-либо в подушку Снейп не успел. А в его скромном хозяйстве запасных подушек сроду не водилось.

Какое-то время профессор молча глядит на спящего Гарри Поттера, потом, словно приняв важное решение, взмахом волшебной палочки поднимает тело Золотого Мальчика с дивана и левитирует к себе в спальню. На свою разобранную постель. Постель профессора Снейпа вполне в состоянии вместить двоих, если эти двое тесно прижмутся друг к другу. Или если один – сверху.

Северус Снейп стаскивает с себя знававшую лучшие времена ночную сорочку, присаживается на край постели, долго рассматривает лежащего на ней Поттера. (Плед потерялся еще где-то в процессе переноски.) Юное гибкое тело квиддичного ловца. Просто тело. А большего сейчас и не требуется. Должно же, в конце концов, и в его паршивой жизни быть место маленьким радостям!

(Или не маленьким? Или не радостям?)

— Завтра ты все забудешь, — шепчет Северус Снейп, затем переворачивает Поттера лицом вниз (тот и не думает просыпаться, хорошее зелье варит профессор!), подкладывает ему под живот ту самую единственную подушку, широко разводит согнутые в коленях ноги своей жертвы. Быстрым вороватым движением оглаживает белеющие в темноте упругие полушария.

И наваливается сверху.

Завтра никто ничего не вспомнит.

…Когда воспоминание заканчивается, Северус Снейп ждет чего угодно: пощечины, хлопнувшей двери, летящей в лоб «Авады». Только не того, что Поттер обнаружится сидящим на своем стуле напротив с совершенно нечитаемым выражением на лице. И что потом прозвучит (очень спокойно):

— Ну да. Чего-то в таком роде я и ожидал. Будет интересно увидеться через месяц. Спасибо, профессор.

«Я снова профессор?» — с некоторым недоумением думает Северус Снейп, глядя, как за Гарри Поттером закрывается дверь. Очень может быть, что навсегда. И в этом, в сущности, есть некая высшая справедливость. Потому что за все надо платить. Особенно – за память.

У Северуса Снейпа – отличная память. В ней хранится очень много всего: то, что было, и то, чего не было. А еще там есть большой шкаф мореного дуба. С потемневшими от времени латунными ручками. С матовыми стеклами. С бесконечным числом полок. В этом шкафу хранится все, что связано с Гарри Поттером.

Северус Снейп и сам уже не помнит, когда начал собирать свою коллекцию. Первые экземпляры попали туда совершенно случайно: Гарри, плачущий в кроватке над телом убитой матери; впервые входящий в Большой зал Хогвартса; беседующий с Дамблдором; бездарно портящий ингредиенты на уроках зельеварения, шастающий по замку со своими оголтелыми друзьями… Кажется, всему виной был тот проклятый год, когда профессору Снейпу наконец-то довелось преподавать Защиту от темных искусств. А старик начал свою сумасшедшую погоню за крестражами. В тот год, когда Снейп узнал, что Гарри Поттер – тоже крестраж. Почему-то мысль о том, что сын Лили должен умереть ради чьих-то высоких идеалов, привела Снейпа в бешенство. Но еще сильнее бесила собственная беспомощность: все его научные знания, весь шпионский опыт, недюжинный ум и змеиная изворотливость рассыпались в прах от трех простых слов: «Мальчик должен умереть». Проклятый Дамблдор! С этой ночи у Северуса Снейпа уже не получалось не думать о Гарри Поттере. С этой ночи мальчик перестал быть сыном женщины, которую когда-то давно любил Северус Снейп. Он оказался Мальчиком-которому-предстоит-умереть-так-и-не-став-взрослым. И Северус Снейп вдруг понял, что совершенно не знает Гарри Поттера. А главное, чтобы узнать, осталось не слишком много времени. И двойной шпион занялся тем, что он умел делать, пожалуй, лучше всего: стал наблюдать. На уроках. В коридорах. В Большом зале. На квиддичном поле. Не то чтобы у него в тот год, когда Гарри Поттер учился на шестом курсе, было много времени для наблюдений. Но время – величина непостоянная. Оно то сжимается в маленький стремительный отрезок, то растягивается в длинный-длинный, практически бесконечный путь. Вот и Северусу Снейпу в какой-то момент стало казаться, что он бесконечно идет по бесконечной дороге с названием «Гарри Поттер», и, что самое странное, ему не надоедает. Потому что эта дорога никогда не приводит в тупик, она только ставит перед путником все новые и новые вопросы. Оказалось, если снять вечные черные очки и отказаться от злобы и предубеждений, посмотреть есть на что. Поттер был… неодномерным. Гриффиндорское упрямство и безрассудство (которые Снейп искренно ненавидел) сочеталось в нем с непонятной жертвенностью, глубокой верой в какие-то странные идеалы, открытостью и способностью радоваться жизни. Даже там, стоя на краю, зная, что из него куют самое разрушительное оружие современности, мальчишка находил в себе силы смотреть в небо, подставлять лицо ветру, любить рыжую стерву Уизли. И это была лишь одна сторона Поттера. А еще он был одинокий, замкнутый, скорбел о своем блохастом крестном и боялся завтрашнего дня. И, как ни странно, в этой ипостаси Поттера Северус Снейп узнавал себя, каким он был во время учебы на шестом курсе Слизерина. А еще Поттер был… красивым. Таким красивым, каким будущий шпион и зельевар не мог считаться даже в молодости. Живой. Совершенный. Подвижный и гибкий. Северус Снейп никогда не врал самому себе. То, что он начал испытывать к Поттеру, было нездорово. И не потому, что Поттер был мужчиной (такие мелочи Снейпа перестали волновать еще в те времена, когда он вступил в ряды Упивающихся), а потому, что он был Поттером. Сыном Джеймса Поттера – самого ненавистного человека в жизни Северуса Снейпа. И Лили Поттер – единственной любимой женщины в жизни Северуса Снейпа. И Северус Снейп не мог назвать свои чувства к их сыну иначе, чем «болезнь». Северус Снейп терпеть не мог болеть. Особенно ему не нравилось чувство абсолютной беспомощности, когда не спасают даже самые совершенные зелья. И чувство кромешного одиночества, которое наваливается в те мгновения, когда ты выпадаешь из привычного течения жизни по независящим от тебя обстоятельствам. Поттер был болезнью. Вирусом, который следовало безжалостно уничтожить, а не пестовать в своем надорванном потерями и ошибками сердце. Но эта болезнь была прекрасна. Она заставляла кровь быстрее бежать по венам, руки вздрагивать над приготовлением самых обыденных зелий, голову кружиться, как от глотка весеннего воздуха, когда в нем приливной волною разливается запах цветущих яблонь. Хотелось… глупого. Взять на руки. (Поттера?!) Долго и нежно целовать потрескавшиеся губы и лежащие на щеках ресницы. Спасти от смерти. Все это было совершенно невозможно. Что бы там ни приходило ночью непрошенным гостем в его горячечные сны, в реальности всегда оставались Том Риддл, Альбус Дамблдор и то, что мальчик должен умереть.