Звук твоих шагов (СИ), стр. 15
— Вместо часа рассвета у нас будет всего тридцать минут.
Мне кажется, или неприступно-каменная спина начинает подавать некоторые признаки жизни? Вот слегка расслабились напрягшиеся от обиды плечи, немного изменилась надменная осанка.
— Пусть будет тридцать. Зачем мне нужен рассвет – без тебя?
Если он начнет спорить…
Но он не спорит. Оборачивается, пристально смотрит в глаза, будто хочет найти в них что-то важное, легко касается губами моих губ и говорит:
— Спасибо.
И я совершенно уверен, что это не имеет ни малейшего отношения к рассвету.
*
Мы выходим из дома и по узенькой улочке, которые здесь называют «рамо», спускаемся к нашей любимой площади, вся ценность которой заключается в том, что она наша. Когда-то здесь была церковь, сюда собирались люди из соседних домов, чтобы помолиться, посудачить о ближних, обменяться новостями. Церковь и сейчас стоит на своем месте (поздняя готика, как упомянул однажды знающий все на свете Северус), но массивные двери ее заколочены для надежности сверху крест-накрест, а колокола давно не звонят. Так что площадь опустела, и только изредка можно увидеть на гранитных скамьях целующиеся парочки или странного вида старуху, выгуливающую здесь посреди ночи свору из пяти одышливых тучных мопсов.
Но в Рождество, за несколько минут до рассвета, здесь нет никого. Только я и Северус. На нем поверх традиционного черного плаща нарочито-небрежно намотан зеленый шарф, а я очень крепко держу в руках синий старинный фиал. Такая вот утренняя прогулка.
Северус шкурой чувствует рассвет. Внезапно почти невидимые в слабом сиянии единственного здесь фонаря зрачки темных глаз расширяются, и он говорит:
— Пора.
Мы все обсудили еще дома, и теперь мне остается только отвинтить от фиала плотно пригнанную металлическую пробку. Эта пробка – самый обыкновенный мерный стаканчик, вроде тех, в которых мадам Помфри подавала зелья больным недотепам вроде меня и Невилла Лонгботтома. Впрочем, и тогда это были зелья, сваренные профессором Снейпом.
Нынче мне прописана тройная доза лекарства. И столько же выпивает Северус. Если я думал, что с моим организмом начнут происходить некие волшебные изменения, то меня постигло жестокое разочарование: совершенно ничего подобного. Разве что тихонечко подкрадывавшаяся предутренняя усталость исчезла, уступив место бурлящей во всем теле вполне себе человеческой здоровой бодрости.
Северус демонстративно снимает с запястья маггловские часы и кладет рядом с нами на скамейку. Ну да, конечно, полчаса.
— Двадцать семь минут, — уточняет мой практичный возлюбленный, обнимая меня за плечи. — Три минуты – чтобы аппарировать в дом.
Нам бесконечно везет в это странное Рождество: на небе – ни облачка, так что мы отлично видим, как постепенно светлеет небо, как первые рассветные лучи робко касаются далеких крыш, как крошечные солнечные зайчики отскакивают от поверхности неширокого канала. А я и не знал, что это так красиво…
Вздыхаю и кладу голову на плечо Северуса.
— У нас пять минут Поттер, — шепчет он в мои лохматые волосы, которые не смогла укротить даже магия смерти.
Пять минут – это много. Пять минут – это ровно столько, сколько я провел на призрачном вокзале Кингс-Кросс. Все повторяется – пора бы уже привыкнуть. Выбор. «Как хочешь, Гарри. Как хочешь. Тебе решать».
Я все еще мысленно слышу голос покойного профессора Дамблдора, когда наконец решаюсь произнести:
— Я не буду аппарировать, Северус.
— Устал? – озабоченно спрашивает он. – Зелья – дело не точное. Тогда давай я сам.
— Нет, ты не понял, — я отстраняюсь от него, выпрямляю спину и собираю свое поистрепавшееся за последнее время мужество в кулак. – Я останусь здесь и буду ждать, когда на площадь придет солнце.
— Что за суицидальные наклонности, Поттер? – если закрыть глаза, то вполне можно поверить, что это ужасный профессор Снейп отловил своего самого ненавистного ученика ночью в Запретной секции хогвартской библиотеки. Может, оно и к лучшему. Так будет проще.
— Я не люблю кровь, Северус.
Тоненькая полоска света проникает в прохладную тень площади с канала, высвечивая кусок газона и урну с празднично блестящей возле нее пустой бутылкой из-под пива.
— Гарри, это всего лишь необходимость. В конце концов, мы ведь ни у кого не отнимаем жизнь.
Он старается говорить мягко, словно с тяжело больным, но мы оба знаем: у нас уже совсем не осталось времени на дипломатические реверансы.
— Три минуты, Гарри. Пойдем домой.
— Это не дом, Северус, это склеп. Сколько бы мы ни играли в людей, ты отлично знаешь, что это только игра. Наше дыхание – скорее привычка, чем необходимость. Наши сердца не бьются, и, если я захочу сказать, что люблю тебя всем сердцем, я солгу. И всей душой я не могу любить тебя тоже, потому что у вампиров нет души. Мы живем взаймы. И не надо утешать себя, что мы не отнимаем жизнь. Ты и сам в это не веришь. В каждой капле крови, которую мы покупаем, человеческая жизнь, здоровье, магия. Даже восстанавливающие зелья не всесильны. Сколько лет мы отняли у этих людей, Северус?
Больше всего на свете сейчас хочется встать и уйти, чтобы только не продолжать мучительного разговора. Но мне очень нужно, чтобы он понял.
— Две минуты, Гарри.
— Я не люблю кровь, — начинаю перечислять я, как можно бесстрастнее, хотя моя несуществующая душа сейчас просто разрывается на куски. – Я не люблю холод. Я не люблю мрак. А еще я люблю солнце. Прощай, Северус. Ты сам сказал сегодня, что, если один из нас умрет, другой сможет спокойно жить дальше.
— Спокойно – это вряд ли, — меланхолично комментирует Снейп. – Скажи, Поттер, а меня ты хоть чуточку любишь? Или это было так… минутный порыв?
— Это было самое прекрасное Рождество в моей жизни, Северус, и несколько по-настоящему волшебных месяцев, — честно отвечаю я и все-таки нахожу в себе силы взглянуть ему в лицо. – Но пойми: я медленно выгораю изнутри. Через пару лет вместо Гарри Поттера рядом с тобой в супружеской постели будет валяться полуразложившийся труп. Я не хочу. А ты… ты сильный. Ты сможешь начать жизнь сначала. Осталась всего одна минута. Аппарируй.
— Значит, ты все за меня решил? – губы Снейпа кривит привычная саркастическая ухмылка, а рука как-то неуверенно тянется к моему лицу, словно для того, чтобы поправить давно уже отсутствующие нелепые круглые очки. – Я охранял тебя всю жизнь – из простого чувства долга. Я вернулся с того света, чтобы в очередной раз спасти тебя от смерти. И теперь, когда мы точно знаем, что связывает нас, ты предлагаешь мне уйти… Дурак ты, Поттер.
Понятно, что дурак. Иначе почему мои губы растягивает совершенно идиотская счастливая улыбка?
Он обводит кончиком указательного пальца контур моего рта, привычным жестом поправляет лохматую челку, прикрывающую печально знаменитый шрам.
— Ну, что, будем ждать – или пойдем навстречу?
— Пойдем, — отвечаю я. – Чего ждать?
Он склоняется ко мне и в последний раз впечатывает в мои губы жесткий поцелуй – и я отвечаю тем же.
А затем мы, взявшись за руки, точно малыши-первокурсники, впервые входящие под своды Хогвартса, делаем пять шагов навстречу солнцу.
*
Свет. Обжигающий, раскаленный добела солнечный свет. Такой, что, кажется, собственное тело вот-вот осыплется на землю кучкой серого пепла. Такой, что хочется крепко зажмурить глаза и не открывать их, пока не придет ночь. Но почему-то опустить веки кажется абсолютно невозможным: свет везде, даже под веками, даже под надежным сводом черепа. И сквозь это солнечное безумие, как сквозь тяжелый золотой парчовый занавес, звук чьих-то шагов. Так непонятно-знакомо, легко и уверенно: сначала три – в одну сторону, потом три – в другую, потом один скользящий шаг – ближе… Но ведь…
— Кто здесь?
— Если я скажу, что это святой архангел Гавриил, ты поверишь?
Я счастливо улыбаюсь и жду, когда из ослепительного света выступит давно знакомая тень.