Двенадцать (СИ), стр. 37

— Спасибо. Я… завтра…

— Не тебе даю, Василию Степановичу, — грубовато отрубил Сенька. — Беги давай. А то как бы наш извозчик не утек. Поздно уже. Доктор-то точно хороший?

— Отличный доктор, — отозвался уже практически с порога Лесь, категорически запрещая себе оборачиваться и смотреть на мечущегося по подушке в бессознательном состоянии Ваську. — Самый наилучший.

— Тогда — бегом!

И Лесь уже практически побежал, но не сдержался, вернулся, коснулся ладонью пылающей Васькиной щеки, попросил жалобно:

— Ты только не отпускай его, слышишь?

На что получил твердый ответ:

— Не боИсь, не отпущу.

*

Доктор Троицкий жил в доходном доме на Шпалерной. Лесь только надеялся, что он не умер и не уехал в эмиграцию. Странно, столько лет не вспоминал Артемия Павловича, а тут оказалось — единственная надежда.

Когда коляска притормозила у парадного, ямщик уже привычно уточнил:

— Обождать, что ли, барин? Обратно-то поедем?

— Поедем, поедем, — кивнул занятый своими мыслями Лесь, уже и не удивляясь, что ему так быстро вернули статус барина. А то ведь нынче все кругом «граждане-товарищи». — Сейчас доктора захватим — и обратно.

Во всяком случае, он искренно надеялся, что доктора удастся захватить. Иначе…

— Вам кого?

Звонил Лесь долго и решительно. Трезвонил просто неприлично. И совсем уже отчаялся, когда замок щелкнул и в приоткрывшейся двери показалось сморщенное, точно печеное яблоко, личико старушки в старомодном ночном чепце.

— Мне бы Артемия Павловича.

По-хорошему, он был вполне готов, что его сейчас отправят восвояси — не все способны оценить прелесть поздних визитов, особенно в нынешние, далеко не самые спокойные времена. Но фамилия доктора Троицкого по-прежнему значилась на слегка помутневшей от времени латунной табличке на двери, а значит, все еще существовал шанс, что Васька сегодня дождется обещанной помощи. Дверь прикрылась, но не захлопнулась окончательно, и Лесь уловил донесшийся из-за нее скорбный вздох.

— Артемий, к тебе пациент.

— Спасибо, мама.

Дверь широко распахнулась, пропуская Леся в квартиру.

— Ну-с, молодой человек, чем обязан?

— Здравствуйте, Артемий Павлович.

— Леслав? Леслав Корецкий?

Лесь расцвел. Словно случилось что-то по-настоящему хорошее. Несмотря на то, что надо было спешить. Несмотря на умирающего Ваську. Несмотря на… Некоторые вещи никогда не меняются.

Например, доктор Троицкий. Лесь знал его… да, практически, всю свою жизнь. С того момента, как маленький Лесь где-то подцепил скарлатину, и до… До того рокового мига, когда все кончилось. Последний раз они, помнится, встретились на Невском сразу после отъезда родителей в Париж, и доктор улыбался «в усы» и цитировал Гоголя. О переменах в своей жизни Лесь ему тогда, само собой, ничего не сказал. Да и зачем?

Удивительно, но с той давней встречи, с которой, казалось бы, минула целая эпоха, доктор Троицкий практически не изменился: все те же очки, загадочно поблескивающие стеклышками при свете электрической лампы (а Лесь уже и забыл в своем подвале, что не керосином единым), ухоженные усы и бородка клинышком, белая рубашка, крупные кисти рук, большие пальцы, засунутые в проймы уютного вязаного жилета… Накрыло, точно тяжелой папиной шубой, воспоминаниями. От доктора Троицкого всегда пахло странной смесью ароматов каких-то лекарств, мятных пастилок для освежения дыхания и дорогого табака.

— Леслав, у вас что-то случилось? Что-то со здоровьем?

Лесь встряхнулся. Надо же, как унесло-то! На волнах, что называется, воспоминаний…

— Не у меня, Артемий Павлович. Но помощь нужна срочно. Друг… умирает.

Каждый раз, когда Лесь произносил или даже просто думал о Ваське «умирает», его словно окатывало темной, душной волной. Вот и сейчас…

— Тихо, тихо, батенька… Да что ж вы так нервничаете! Присядьте-ка…

Лесь помотал головой. Некогда было рассиживаться. Васька ведь ждет. Вдруг не дождется? Что такое мог сделать доктор Троицкий против последней (судя по высказываниям врачей из Марии Магдалины) стадии сыпняка, Лесь не знал. Но почему-то отчаянно цеплялся за свою веру в компетентность и возможности этого человека. Потому что, очевидно, в его личной табели о рангах выше доктора Троицкого на медицинской лестнице стоял только Господь Бог.

— Артемий Павлович, вы… поедете? У меня там и извозчик ждет.

— Куда ехать-то? Далеко?

Поедет! Лесь с облегчением выдохнул. Не отказал. Поедет.

— Столярный переулок. Тут рядом.

Доктор сосредоточенно кивнул.

— А чем болен ваш друг?

Надо же! Вот ведь голова дырявая! Самого главного не сказал!

— Сыпняк.

— Сыпня-як… А что не в больницу?

— Так я его оттуда выкрал. Умирал он там, понимаете?

— А у вас не умрет?

«У меня не умрет».

— Если вы поможете.

За этими разговорами Лесь и не заметил, как доктор успел одеться, натянуть обувь, замотать на шею шарф. (Он носил шарфы даже летом — берег горло. В свободное время Артемий Викторович пел в любительской опере. Даже, помнится, хвастался тем, что у него весьма неплохой тенор.) А еще ухватить свой неизменный, потертый от времени медицинский саквояж и даже открыть дверь.

— Мама, я скоро вернусь. Ложитесь спать без меня.

— Да куда же я без тебя-то, Тёмочка.

По дороге Лесь рассказал доктору Троицкому более подробную версию произошедшего с Васькой. (Насколько сам был в курсе.) Доктор глубокомысленно хмыкал, сверкал очками, задавал уточняющие вопросы.

— Рвота? Диарея?

— По дороге один раз вырвало. Диарея… Не знаю.

Он и впрямь не знал. Даже когда одеялом укрывал, и то не обратил внимания. Дура-а-ак… От Васьки больницей пахло, да так, что ни на чем другом сосредоточиться не получалось. Ну и мозги у Леся, само собой, не грубой прозой жизни озабочены были. О вечном, стало быть, размышлял. Хорошо хоть Сеньке ведро догадался сунуть. А то попрыгал бы тот в чужом подвале.

— Ничего, — успокаивающе погладил его по рукаву пальто Артемий Викторович. — Бог даст, все успеем, все на месте узнаем.

Бог даст… Бог… Васька не верит в Бога. И есть ли Богу дело до тех, кто в него не верит?

— Приехали, барин. Еще прикажете ждать?

— Жди. Доктора домой отвезешь.

— Не сомневайтесь, подождем.

Извозчик, наконец отчетливо осознавший, что в лице Леся ему открылась подлинная золотая жила, покладисто сунул нос в воротник и, прикрыв глаза, приготовился дремать. Лошадь, похоже, тоже собиралась последовать его примеру.

— Ведите, Леслав. Только не слишком быстро — годы у меня уже не те, чтобы бегать в потемках.

Лесь почти не слышал успокоительного бурчания Артемия Викторовича, так гулко стучала кровь в ушах. «Как он там? Вася, Василек мой…»

— Живой?! — совсем сдержать крик не получилось, только разве что чуть-чуть приглушить.

— Живой. Не ори. Доктора привез?

— Привез.

— Ну-с, что тут у нас? — Артемий Викторович уже успел вымыть руки (Лесь только внутренне поморщился, вспомнив, что полотенце возле умывальника давно уже не первой свежести) и теперь внимательно рассматривал больного.

Васька на кровати выглядел аккурат таким же, каким Лесь его оставил, уезжая за доктором. Бледный, с лихорадочным румянцем, обветренными губами, черными обводами глаз, едва заметной бронзовой щетинкой на бритой голове и россыпями — то тут, то там — красных пятен по всему телу. Наверное, в другое время, увидев человека в подобном состоянии, Лесь испугался бы и сбежал. Но это был Васька. Его Васька. Васька-Василек.

— В сознание приходил?

— Еще в больнице, — бойко отозвался Сенька, пододвигая доктору стул.

— Что говорил?

— Пить просил. Да вот еще его… — кивок в сторону Леся, — звал.

Лесь медленно выдохнул сквозь сжатые зубы. Он и вчера, наверное, звал. И позавчера. А Лесь не приходил. Ерундой тут своей маялся: «Прогонит — не прогонит». «Любит — не любит…» Трепетная барышня, честное слово!

— Рубашку с него снимите, пожалуйста.