Дальними дорогами (СИ), стр. 96
— Пойдем, машина ждет.
— Машина? — изумилась Лизка. — У тебя — машина? Или ты, сумасшедший человек, разорился на такси?
— Нет, — мотнул головой Гольдман. — Это… друг.
— Просто друг или Тот Самый Друг? — иногда он думал, что Лизка выбрала не ту профессию — ей бы в следователи.
— Почти, — почему-то покраснел Гольдман. Нашел повод краснеть! Чего еще она не знала о его убогой личной жизни? Впрочем… хм… вот о Лозинском, похоже, и не знала.
Юрочка, как обычно, порывистый, сияющий и какой-то… слегка заграничный, ждал их на стоянке возле аэропорта и картинно вертел в тонких пальцах сигарету. (А Гольдман и не догадывался, что он курит!)
— Это…
— Юра, — Лозинский элегантно тряхнул Лизкину руку. Гольдман даже на миг представил, что сейчас тот коснется ее поцелуем. Обошлось.
Лизавета ошарашенно взглянула на Гольдмана, изобразив практически незаметным движением бровей и взмахом ресниц: «Это он?» Видимо, образ не совпал. Гольдман отрицательно повел подбородком: у него и самого до сих пор не совпал. Юра, да не тот. Что поделать!
— Лиза, — подруга, как всегда, отлично поняла, что скрывается за сдержанной гольдмановской мимикой. А может, мимика со стороны выглядела не так уж и… сдержанно. — А это мой сын Тимур.
— Тим, — Чинати-младший с серьезным выражением лица протянул Юрочке ладошку, предварительно стащив с нее варежку.
«Совсем взрослый!» — в который уже раз изумился Гольдман, вспоминая, как тот же ритуал после некоторой заминки и подозрительного пыхтения был проделан и с ним в аэропорту.
— Юра, — как ни в чем не бывало отозвался Лозинский. — Рад знакомству.
Иногда он вел себя… очень даже ничего.
— Спасибо, что согласились нас подвезти, — продолжила светскую беседу Лизка, усаживаясь вместе с сыном на заднее сиденье, когда поклажу уже закинули в багажник.
— Ну что вы, мне нетрудно. Особенно для Алешиных друзей…
Гольдман вздохнул, глядя в окно. Он ненавидел, когда его называли «Алеша».
*
— Ну и что это вчера было?
Если он думал, что на следующий день отмывшаяся, выспавшаяся, откормленная сошедшими с ума от счастья родителями Лизавета забудет о возникших у нее в аэропорту вопросах, то он глубоко заблуждался.
Сдавшая ребенка дедушке и бабушке подруга настигла Гольдмана в его же собственной квартире, загнала в угол на его же собственной кухне и обрушила на него карающий меч инквизиторского допроса.
— Юрочка, — отозвался Гольдман, наливая себе заварку и тайно мечтая, чтобы та превратилась в какой-нибудь цианистый калий мгновенного действия. — Плесни мне кипяточку, а?
Лизка, конечно, кипяточку плеснула, но не отстала.
— Юрочка, ага. Личную жизнь устраиваешь, чтобы в именах не путаться?
Гольдман помотал в чае ложкой, размешивая сахар, и только спустя несколько минут вспомнил, что сахара-то он туда и не положил. Весна, что ли, давит на мозги? Чего бы попить такого… стимулирующего? Почему-то, кроме водки, в голову ничего не приходило. Весна…
— Нет. Вот не поверишь: оно само. Судьба, похоже.
— Леш, с каких это пор ты веришь в судьбу? Может, еще и гороскопами начал увлекаться, а? Чумака с Кашпировским по телевизору смотришь? Шрам еще не рассосался?
— Увы. Не получается проникнуться. Повышенная гипнозоустойчивость. Буду носить «украшение» до самой смерти.
Подруга, как всегда, все поняла правильно.
— Значит, просто не тот Юра.
— Не тот. Лиса, ну все равно ведь никого другого нет. Перемены — переменами, а закон пока не отменили. И сегодня, наверное, кого-нибудь сажают.
— Ох, сомневаюсь! Как-то мне кажется, нашему государству сейчас не до… нюансов.
— Поэтому и сажают. Одним… нюансом больше — одним меньше. «Лес рубят — щепки летят». Нынче, знаешь ли, вполне подходящее время. Для щепок. А потом… Ты же понимаешь: про геев замечательно в «СПИД-инфо» читать и ужасаться. А познакомиться с кем-то всерьез, да еще и в нашей дыре… Проблема.
Лизка утешающе погладила его по руке.
— Познакомиться с кем-то всерьез, Лешик, вечная проблема. Не только для геев — для людей с традиционной ориентацией тоже. Особенно если ты не посещаешь дискотеки и избегаешь вечеров «Для тех, кому за тридцать». А этот… Юра…
— Юрочка, — машинально поправил ее Гольдман.
— Ладно, Юрочка… Тебе с ним хорошо?
— Знаешь, как говорят: «С пивом потянет»? На безрыбье и Лозинский — щука.
Подруга посмотрела грустно.
— Ты стал циничным, Лешка. Никогда таким не был.
— Похоже, старею.
— Балда! Учитывая, что мы с тобой ровесники… Думаешь, приятно мне про себя подобное осознавать? Стареет он, ну надо же!
— Эй! Ты еще роскошная молодая женщина!
— Вот! А ты — роскошный молодой мужик! Правда, откормить требуется. Совсем здесь зачах без женского присмотра. Да и свежего воздуха тебе явно не хватает. Глянь, какая солнечная весна за окном! Пойдем в следующие выходные гулять, а?
Когда Лизка впадала в такое оптимистично-бронебойное состояние, спорить с ней было себе дороже. И Гольдман поспешно согласился.
Через пять минут Лиса, повязав на бедра сто лет уныло пылившийся на крючке клетчатый кухонный фартук, радостно жарила оладики, напевая себе под нос:
Ксюш, Ксюш, Ксюша,
Юбочка из плюша — русая коса.
Ксюш, Ксюш, Ксюша,
Никого не слушай,
И ни с кем сегодня не гуля-ай!
— Лиса, что за порнография? — в конце концов не выдержал Гольдман.
— Ничего ты, Лешка, не понимаешь в новинках отечественной эстрады!
И Гольдман подумал, что это и есть счастье: Лизка, которая на его кухне жарит оладики и поет всякую хрень.
А со своей личной жизнью он разберется. Со временем.
*
Только, как показала практика, времени-то у него и не было. Сука-судьба! Вот кто ее просил?!
Гулять они пошли в воскресенье утром: Лизавета в своем бирюзовом пуховике, Гольдман без головного убора (тепло же!) и Тимыч в красно-синей куртке, шапке с помпоном едва ли не больше его головы и завязанном сзади (чтобы в случае чего ловить и держать) полосатом шарфе. Солнце светило вовсю, словно пытаясь убедить недоверчивых прохожих, что, несмотря на основательный минус по ночам, в город все-таки пробралась весна. Асфальт уже высох, но по его краям все еще громоздились довольно пышные сугробы, оставшиеся от недавнего снегопада, в которых Тимка радостно колупался желтой пластмассовой лопаткой.
— Потом ребенка вместе с одежкой засунем на батарею, — философски прокомментировала действия своего счастливого до безобразия чада Лизавета.
Хотелось просто сесть на лавочку и прикрыть глаза, подставляя лицо неожиданно ставшему таким ощутимо греющим солнцу. Держать Лизку за руку и слушать, как галдят немного сошедшие с ума от внезапного приступа весны птицы. Как назло, найти в центре города свободную лавочку всегда было той еще суперсложной задачкой. Пожалуй, Фродо легче дались поиски Роковой горы. А ведь, казалось бы: сквер, дорожки, скопление людей… Да натыкайте вы уже этих проклятущих скамеек через каждые десять метров! Так нет. Две с половиной штуки на все обозримое пространство, да и те — с переломанными спинками и истоптанными грязными сапогами сиденьями.
Он чрезвычайно внимательно разглядывал скамейки, прикидывая, что в случае удачи можно и до киоска за газеткой смотаться (Дескать, мы люди не гордые — под пулями и лечь можем!), и, разумеется, прозевал все на свете. Не осознал происходящего, пока совсем рядом не раздался молодой и как бы смутно знакомый женский голос:
— Ой, Алексей Евгеньич! Здравствуйте! А вы тут… гуляете, да?
Гольдман поднял глаза.
Как там, в «Собаке на сене»? «Стой, сердце, стой!»?
— Здравствуйте, Алексей Евгеньич.
— Здравствуй, Лена. День добрый, Юра.
Пришлось заставить себя стащить с пальцев перчатку и протянуть Блохину руку. Что поделать! Настоящие мужчины здороваются именно так. Даже маленький Тимыч в курсе. Ладонь Юрки обожгла, словно лед на катке, если со всего разгона вмазаться в него голой рукой. Гольдман всерьез подумал: не закапает ли сейчас на снег кровь? Хотя… чушь. Ужасно пошлая мелодрама!