Дальними дорогами (СИ), стр. 8

Гольдман кивнул, уткнулся носом в подушку и сам не заметил, как и вправду уснул.

*

Утром они проспали. Подобный казус случился с Гольдманом впервые за… страшно сказать сколько лет. Словно он все еще был школьником и мог себе позволить просто заткнуть истошно дребезжащий будильник, от души хлопнув по нему ладонью. Блохин, кстати, при этом даже не вздрогнул под своим пледом. Хорошо еще, что внутренний будильник оказалось заткнуть не так легко. В полдевятого Гольдман поплелся в туалет, и только на обратном пути его накрыло понимание: «Ёлки! Юрке же на тренировку!»

— По-о-одъем!!! — заорал он в лучших традициях какого-нибудь удалого армейского прапорщика.

Юрка чуть не сверзся с раскладушки, вскочил, несколько раз метнулся по незнакомой комнате, сшибая все попадающиеся на пути предметы. Потом притормозил, потирая голое бедро в зябких пупырышках утренних мурашек, помотал головой, довольно спокойно спросил:

— И с хуя ли так орать?

После чего, видимо, сообразив обстоятельства, испуганно покосился на хозяина квартиры и принялся лихорадочно натягивать брюки.

— Иди умывайся, — строго велел Гольдман, не выходя из образа сурового, но справедливого отца-командира. — Я тебе там щетку зубную новую на раковину положил. И чистое полотенце. Потом быстро позавтракаешь — и бегом.

— Да ладно вам, Алексей Евгеньич, — попробовал отбрехаться Юрка, опрометью передвигаясь в сторону ванной. — Некогда. Без завтрака обойдусь.

— Поговори мне! — Гольдман уже успел налить в чайник воды — совсем немного, как раз где-то на чашку — и теперь поджигал спичкой две конфорки, потребные для приготовления вменяемого завтрака. Чтобы он, приличный человек, преподаватель и классный руководитель, отпустил своего спасителя голодным в большой, безжалостный мир — не бывать такому!

Через пару минут на сковородке уже весело скворчала яичница, умело сварганенная Гольдманом из двух последних чудом выживших во вчерашнем жоре яиц. Очень кстати пришелся и хвост от батона.

— А вы? — вежливо поинтересовался Юрка с набитым ртом, торопливо поглощая получившийся вполне пристойным завтрак. «Как в лучших домах Лондона и Конотопа!» — гордо подумал Гольдман, а вслух ответил:

— А себе я потом кашки соображу.

— Манной? — не без зависти уточнил Блохин, в один глоток разделываясь с остатками чая.

— Манной.

«Только сначала нужно будет в магазин вырваться. В доме — шаром покати». При мысли о необходимости покидать уютный дом и тащиться незнамо куда по промозглой серости и гадости, многочисленные синяки на несчастном гольдмановском теле протестующе взвыли, а голову слегка повело. Хорошо, хоть сердце никак не обозначило своей гражданской позиции. Но это всё была ерунда. Главное, что теперь Блохин сможет являть в бассейне «Юность» самые настоящие спортивные чудеса и не пойдет ко дну печальным булыжником, холодным и голодным.

Одетый Юрка замялся на пороге.

— Алексей Евгеньич… Вы это… Спасибо, что разрешили переночевать.

— Тебе спасибо, Юр, — очень серьезно отозвался Гольдман, пожимая протянутую ему ладонь, в которой его собственная утонула не хуже того самого печального булыжника. — Если бы не ты…

Этого и так уже смущенный донельзя Блохин выдержать не смог: торопливо буркнул: «Пока!» и ломанулся вниз по лестнице, прыгая не то через две, не то даже через три ступеньки.

Гольдман посмотрел ему вслед, дождался, когда, скрипнув ржавой пружиной, хлопнет подъездная дверь, и только после этого не спеша вернулся в квартиру. Как там любит приговаривать боевая подруга Лизка: «Мы в ответе за тех, кого приручили?» Ох, и влип ты, Гольдман!

Прошлепав в комнату, он аккуратно собрал белье с Юркиной раскладушки и некоторое время раздумывал: стирать его или пока что убрать в шкаф нестираным. В конце концов решил не стирать. Внутренний голос упорно намекал, что надеяться на слишком простое окончание всей этой авантюрно-драматической истории — наивно и глупо. Пригодится еще белье, ох, пригодится!

Гольдман сложил раскладушку, отволок ее на кухню, подушку с одеялом закидывать на антресоли элементарно не рискнул — после вчерашнего измочаленный организм отчаянно сопротивлялся любым физическим нагрузкам, привел в относительный порядок собственный диван — и тут же рухнул сверху бездыханной амебой. Похоже, имевшиеся в его распоряжении силы нынче надлежало расходовать крайне экономно. Ничего! Сейчас он немножечко полежит, потом заварит себе свежего чая и пожарит из оставшегося в живых батона вредных для здоровья, но чертовски вкусных гренок, а дальше будет валяться на родном диване и читать про хитроумного болгарского контрразведчика Аввакума Захова. А в магазин можно и позже. Ляпота!..

Только бы Блохин успел в свой бассейн.

====== Глава 3 ======

«Я сегодня смеюсь над собой…»

Александр Вертинский

*

Контрамарками на «Сирано» Гольдмана осчастливил Пашка Синицын, его бывший одноклассник, игравший в спектакле Кристиана, вернее, не без изящества таскавший по сцене огромную куклу, изображавшую красавца-гвардейца. Пашка и сам был ничего — даже в этом ужасном желтом атласном костюме с пышным кружевным воротником. Гольдман временами думал: ему стоило бы влюбиться в Пашку. А что? Высокий широкоплечий блондин — как раз его типаж. К тому же жуткий бабник, похоже, понятия не имевший о такой пакости, как однополый секс. То-то бы Гольдман настрадался «по самое не хочу» в своей любимой романтически-безнадежной манере! Чего доброго, стихи бы стал писать — не хуже Сирано. Как там у классика? «Молчи, скрывайся и таи…»

Но не случилось. Пашка так и остался в приземленной роли бывшего одноклассника и славного парня, зато контрамарки на спектакли местного театра кукол всегда были для Гольдмана, что называется, «в ассортименте». Правда, ассортимент в театре кукол не шибко совпадал с гольдмановскими духовными запросами, но вот бывает же иногда! Поставили «Сирано». Пашка захлебывался в трубке: «У нас такая концепция! Сам Роман Виндерман ставил! Да что ты, Рома — гений! Актеры и куклы — на одной сцене! А Крапман Сирано играет! Это что-то! Ты просто обязан прийти! Никогда не прощу, если откажешься!» Пришлось выкидывать белый флаг. Тем более что пьесу Ростана Гольдман искренне любил, хотя и опасался увидеть ее в постановке кукольного театра. Все-таки условность — это сильная вещь. Не для всякой истории пойдет.

«На входе контрамарки спросишь. На твое имя оставлю. Две штуки, — многозначительным тоном уточнил мерзавец Пашка. — Захвати с собой девушку». Сволочь! Гольдман и девушки… Еще и Лизавета как раз на эти дни укатила в свой обожаемый Ленинград под видом какой-то научной конференции.

Не без досады бросив трубку на аппарат, Гольдман поплелся на кухню разогревать чайник. С некоторых пор чай и кухня вызывали у него одну-единственную стойкую ассоциацию: Блохин. И бутерброды с маслом и сахаром. Черт с ней, с девушкой! Он предложит второй билет Юрке. Вряд ли парень часто выбирается в театр. А еще, если честно, Гольдману вдруг загорелось увидеть Юркину реакцию на бессмертную пьесу Ростана. Все-таки страшно далек великий Эдмон от блохинской повседневности.

Как ни странно, после принятия эпохального решения чай стал гораздо вкуснее.

Адрес Блохина обнаружился там же, где и все остальные адреса девятого «Б»: в толстом, разбухшем за три года классного руководства ежедневнике с полустершейся надписью золотом по алой дерматиновой обложке «XXVI съезд КПСС». Вот уже несколько лет Гольдман находил в этом псевдопартийном шике некое извращенное эстетическое удовольствие.

С минуту поизучав адрес, Гольдман скрипнул зубами. Ну не хотелось ему туда тащиться! Совсем не хотелось. А придется… «Охота пуще неволи», — говорила мама. Юрка и Сирано… Нет, их обязательно нужно свести вместе! И посмотреть, что получится. И если учесть, что спектакль уже завтра, а ловить Блохина в родных пенатах лучше ближе к отходу ко сну… (Мало ли, вдруг у него с утра тренировка? Да вот сто пудов! Или свидание? Может же у здорового шестнадцатилетнего парня намечаться свидание в последний день каникул?..)